Сергей Мазур Хочу жить... Из дневника школьницы. 1932-1937: По материалам следственного дела семьи Луговских. Сост., подг. текстов, вступ. и закл. И.И. Осиповой. - М.: Формика-С, 2003 г. 288 с.
Только отчаянно смелый подросток мог вести столь откровенный в подобных обстоятельствах дневник: отец девочки, в прошлом известный эсер, после ссылки нелегально жил в Москве, и семья ежедневно ожидала обыска и ареста. Наконец в 1937-м всю семью - отца, мать, трех дочерей - посадили. Нину обвинили в намерении совершить "террористическое покушение на тов. Сталина". Ее дневник был приобщен к делу (потому и сохранился). После 1953-го выжившую на Колыме Нину Луговскую реабилитировать не спешили. Почему понятно: о "необоснованных репрессиях" по отношению к этому ребенку говорить не приходится. В дневник она записывает все как есть: советскую власть ненавидит, покорный ей народ ("признающий только жратву и подачки, не знающий ни чести, ни гордости") презирает, террористами (народовольцами) восхищается. Почему "мы должны слушать всякую сволочь жидовскую и благоговеть перед Сталиным", "подлым грузином, калечащим Русь"? "Убить его как можно скорее". Ей нравится Николаев, застреливший Кирова, - он "лучше всех вместе взятых так называемых вождей рабочего класса". При таком досье отпираться было бессмысленно.
Пометки следователя в дневнике Нины Луговской - само по себе интереснейшее историческое свидетельство. Показательно, что привлекает его внимание, что он рассматривает как компромат. У Нины неразделенная любовь в 14 лет, романтическая лермонтовская тоска с цитатами из него же ("И скучно, и грустно"), и понятно, мысли о самоубийстве. "Опять вспомнила об опиуме и смерти". "Жизнь - это пустая и глупая шутка". Все подобные пассажи проницательно и тщательно помечены следователем и приобщены к делу. В тоталитарном государстве мысль о своей смерти и бессмысленности жизни - преступление. И в самом деле, так ведь недолго додуматься и до того, чтобы стать террористкой-смертницей.
Чуткость Нины к дискурсу власти поразительна. Советская школьница, она подробно описывает систему насилия в школе - явные и скрытые техники власти ("педагог всегда запрещает что-то ученику, делает неприятности, замечания"; класс сбежал с контрольной, на следующий день "открыли контрреволюцию"). Помогая матери, она сама преподает в школе для взрослых. "Эти чужие и враждебные рабочие становились такими покорными и робкими детьми, очутившись в школе". Вот зачем нужно было прогнать всю страну через школу, вот зачем нужны были "всеобуч" и "ликбез" - чтобы сделать массы послушными, как дети. Впрочем, дети покорны, только если они уже обработаны насилием. И, как замечает Нина, "со своей точки зрения большевики правы. Если бы с детских лет они не запугивали детей - не видать им своей власти, как ушей".
Не скованный внутренней цензурой дневник отважного подростка, вступающего в пору гендерной идентификации, - богатейший материал для исследования сексуальности как власти. Сексуальность пробуждается у нее на фоне мучительных переживаний о мужском превосходстве ("Я женщина! Есть ли что-либо более унизительное").
"Интересные мальчики", "какие-то смутные желания", страстная мысль о половом неравенстве, ненависть к большевикам и отцу народов, любовь-ненависть к собственному отцу - и все это вперемешку с тщательным описанием обысков, облав, нищеты. Вот раздается страшный стук в дверь - участковый. "Я стояла замерев, боялась пошевелиться". Где-то мы уже читали нечто похожее - в дневнике Анны Франк.
Впрочем, в отличие от нее Нина Луговская выжила. Стала художницей (ее картины можно до 10 августа увидеть в Музее и общественном центре им. А.Сахарова, на выставке "Творчество художников после ГУЛАГа"). Сейчас готовится к изданию продолжение ее дневников. Тех, что она вела после ГУЛАГа.
