Геннадий Демин Марина Цветаева, Николай Гронский. Несколько ударов сердца. Письма 1928-1933 годов / Подг. Ю.Бродовской и Е.Коркина. - М.: Вагриус, 2003, 320 с.
Должно быть, небольшой тираж книги соответствует реальному числу ее читателей. Это в прошлые, уже чуть не пепельной древности времена имя Марины Цветаевой способно было вызвать очередь в книжном магазине или толпу у кассы театра, где поставлена ее пьеса. А теперь не только другие сферы популярности, в ходу не только другие фамилии (а то и прозвища или клички), важнее - другое качество успеха. Сегодня востребованы быстрота и натиск в противовес цветаевскому же: "Не умею писать скоро, т.е. - плохо".
Для тех, кто не поддался суете стремительности и помнит, что в эпоху больших ускорений стоит думать медленно, "Несколько ударов сердца" - тайник иного воздуха. Из недавнего, но все ощутимее дальнего столетия. С отличными, не только невероятными на нынешний взгляд подробностями быта (чего стоит одна только проблема блох, с которой никак не могут - в Париже! - справиться), но строем мысли, уровнем ощущений, напряжением чувства: словом, интенсивностью духовной и душевной жизни.
В биографии Марины Ивановны немало связей (есть где разгуляться желтой журналистике), среди ее наследия много строк эпистолярного жанра. Некоторые отношения длились долго, иные - напротив, вспыхивали, чтобы тут же угаснуть; порой переписка переплавлялась в творчество: примером "Флорентийские письма".
С Николаем Гронским случай - при двух особенностях, юноши и поэта, - особый. Много моложе ее (тоже пикантность для любителей "окон" или "девичьих слез"), тех же корней и стремлений, для нее - поэта прирожденного, поэта еще до того, как сама о том узнала, - ученик. Стало быть, ее ученик. Возможно (в будущем), равный, пока не уверенный ни в себе, ни в своем даре, а значит - нуждающийся в Мастере. В ней.
Отсюда странная, непохожая на другие интонация ее фраз - требовательная и бережная разом. Нежность вкупе со строгостью.
И все происходит в иноязычной среде, правда, для обоих привычной, но все же недаром появилась описка Цветаевой, замеченная Николаем, - говоря о какой-то стоимости (тема постоянна, беднота, а в дальнейшем и нищета - неотъемлемы), пишет: 5 фр. 50 коп.
Центральное событие этой истории - пользуясь цветаевским выражением, невстреча. Двое рвущихся друг к другу, решающих - для поэтов отвратные - практические вопросы сроков, комнат, денег, в первую очередь - денег. А это еще относительно благополучный период, когда Цветаева получала стипендию от правительства Чехии (поклон братьям-славянам). Но поверх изматывающих силы, отвлекающих мысли деталей - бескрайнее нетерпение, мечта о воле контакта двух свободно сообщающихся и по-своему преломляющих сосудов.
И после всех взрывов грез и отчаяния, после еще одной попытки - удивительно бесцветной, обреченной, будто теневой - повтора той несостоявшейся встречи: заключение. Словно жизнью-драматургом написанный эпилог, жесткий и жестокий. Он гибнет на рельсах парижской подземки, она, столь восторженно встретив его поэму, пишет горькие слова об "авторе одной вещи". Ошеломляет даже не резко отрицательный отзыв в частном разговоре, но то, что для печати - в необходимом отклике на книгу его стихотворений - не может найти слов. Уходит (она-то, яростная противница двуединой низости "золота и середины") от внятности, занимаясь унылым перечислением тем и объема его стихотворений. Приговор между строк: Гронский-поэт не состоялся.
Вердикт чудится - после столь вдохновляющих (его - вдохновенных, потому что ею вдохновленных) наблюдений и строк - несправедливостью. Но прорывается истиной.
Постигнув которую и поражаясь тщетности громадного труда (те же, как у другого, действительно гениального, - тысячи тонн словесной руды), спокойнее можно вынести нынешние монбланы литературного мусора и повседневной пошлости.
Пена прилипчива, но пуста.
Жаль только, что кто-то наверняка ею захлебнется.
