0
3624
Газета IN MEMORIAM Интернет-версия

28.06.2023 20:30:00

В трех плоскостях запущенных качелей…

Метафора как способ познания в поэзии Михаила Еремина

Данила Давыдов

Об авторе: Данила Михайлович Давыдов – поэт, прозаик, литературный критик.

Тэги: стихи, наука, филология, лев лосев, владимир уфлянд, умберто эко, аллегория, скальды, модернизм, валерий брюсов


стихи, наука, филология, лев лосев, владимир уфлянд, умберто эко, аллегория, скальды, модернизм, валерий брюсов Создатель «поэтики словаря» Михаил Еремин. Кадр из видео с канала «Владивосток – стихи – поэты» на YouTube

Уход Михаила Федоровича Еремина (1 мая 1936 – 17 октября 2022) перевернул одну из самых блистательных страниц истории отечественной неподцензурной поэзии. Еремин был представителем легендарной «филологической школы», названной не из-за какого-то особого филологизма поэтической установки этого круга, хотя в каком-то смысле филологизм был ему присущ, а по месту учебы (филологический факультет Ленинградского университета). Этот круг объединял очень разных авторов, подчас радикально отличающихся своей поэтикой от собратьев по «школе»: Михаила Красильникова, Юрия Михайлова, Сергея Кулле, Леонида Виноградова, Владимира Уфлянда, Александра Кондратова, Льва Лосева.

Иван Ахметьев пишет: «О «филологах» было как-то сказано, что это – литературная группа, притворявшаяся компанией собутыльников. На что Виноградов возразил, что, наоборот, компания собутыльников притворялась литературной группой». В одном из интервью Еремин сказал об этом же в более серьезном регистре: «Творчески это были люди абсолютно разные. Это не школа в творческом смысле, не лаборатория – это была школа тогдашней нашей жизни. Это было содружество людей, может быть, не всегда одинаково мыслящих идеолого-политически. Главное – что это не было то, о чем мы ведем разговор, – это прекратить существование со смертью последнего участника этого, настаиваю, дружеского сообщества».

Со смертью Еремина разговоры, даже воображаемые, в дружеском сообществе завершились и окончательно началась история литературы (частью которой «филологическая школа», впрочем, была для узкого понимающего круга и много раньше). История, но и одновременно живое соприкосновение с поэтами. О ком-то из «филологов» сказано до обидного мало (Кулле), о ком-то существенно больше (Лосев). О Еремине написано некоторое количество очень значимых статей – и академического, и эссеистического характера, но, кажется, все равно мало. Становится все более и более понятно, что его тексты (практически исчерпывающим образом представленные в томе «Стихотворения». М.: Новое литературное обозрение, 2021) являются для новейшей поэзии одним из важнейших источников продуктивного диалога.

Поэтику Михаила Еремина часто называют герметичной; с этим можно согласиться, но только подразумевая, что это герметичность особого рода. Перед нами стихи, принципиально поддающиеся интерпретации (что доказывают исследователи, такие как Юлия Валиева, с их глубокими интерпретациями ереминских текстов), сколь бы темным текст ни казался. Однако это не вполне «открытое произведение» в понимании Умберто Эко, подразумевающее бесконечность интерпретаций: поле возможных интерпретаций очерчено автором, хотя и не проявлено с полной определенностью. Но это и не шарада с однозначным решением и даже не средневековый текст, который (в идеале) должен был бы трактоваться на буквальном, моральном, аллегорическом и аналогическом уровнях. Александр Житенев очерчивает заданную автором зону понимания: «Помимо разнонаправленности ассоциаций, интерференция предметных значений предполагает возможность резкого семантического слома при пе­реходе от одной интерпретации к другой. Текст может не просто программи­ровать разные прочтения слова, он может обнажать их контекстуальную не­совместимость, принадлежность разным уровням реальности».

Практически каждое стихотворение Еремина в этом смысле настраивает на углубленное прослеживание мерцающей логики движения его поэтической мысли.

Эффект «темноты» во многом обусловлен сверхплотностью стихотворений. Еремин на протяжении всего своего творчества работал исключительно с восьмистишьем. Мне приходилось писать, что в новой и новейшей отечественной поэзии восьмистишье превратилось чуть ли не в твердую форму, в которой первый катрен выступает тезисом, второй – антитезисом, а синтезом оказывается целостное стихотворение. Но это никак не случай Еремина, у которого даже на уровне графики текста нет его деления на строфы, не говоря уже о жесткости синтаксической спайки текстов. Это не значит, что поэтический синтаксис Еремина монотонен; напротив, он гораздо прихотливее каких-то привычных моделей. Не могу не отметить, скажем, частый у Еремина прием, отдаленно напоминающий переплетения предложений в скальдическом дротткветте: «Когда коварное тепло по осени выманивает цвет/ Из легкомысленных (Соблазн покрасоваться/ Велúк ли? Память ли/ На жесткость зáморозков короткá?)/ Деревьев, и выпархивают лепестки/ Из простодушных почек, преклониться,/ Не сетуя, мол, красота бесплодна, перед/ Цветеньем ради самого цветенья».

«Невероятная степень самотождественности» (Дмитрий Кузьмин) Еремина требует нахождения каких-то объяснительных конструкций для нее. Часто говорят о его «поэтике словаря» (Михаил Айзенберг, тот же Житенев). С этим нельзя не согласиться, но этого недостаточно, если оставаться на уровне понимания словаря как тезауруса. Невозможно спорить с тем, что запас самых экзотических слов (от историзмов или диалектизмов до крайне специальных терминов) несравним, пожалуй, ни с кем из русских поэтов. Не будем забывать и о прямом использовании иноязыковых элементов, и о различных паралингвистических интервенциях (химическая формула, нотная запись музыкальной фразы, фрагмент картины) в ереминских стихах. И на поверхностном уровне это одно из самых заметных свойств поэзии Еремина. Но этого поэта в последнюю очередь можно назвать формальным экспериментатором. Скорее эта «словарность» извлекает на поверхность, по выражению Айзенберга, «слова того языка, которым записано наше сознание».

Несправедливо рано ушедший недавно Дмитрий Голынко, с другой стороны, замечал, что «в русской поэзии, пожалуй, впервые индивидуальный литературный проект дорастает до масштаба пугающе выверенной натурфилософской и религиозной системы». Не уверен, что совсем впервые, но важно, как мне кажется, что Еремину удалось то, что не получилось в эпоху высокого модернизма – у Валерия Брюсова, например, – создать «научную поэзию», которая была бы не просто поэтически состоятельна, но и значительна. В его случае метафорическое во многом определение поэзии как способа познания становится напрямую осуществленным.

Поэзия Еремина как воплощение авторской сверхзадачи может отпугнуть читателя, не привыкшего к соразмышлению с автором, тем более так подчеркнуто изъявшим себя из собственного поэтического мира. Тем более он дорог тем, для кого именно такое чтение поэзии представляется самым адекватным: «Перемещеньем облака разъятые двустволки:/ Кондóвые тела – над ними птичья плавь,/ Мяндóвые фантомы – в них паренье рыб./ Пчелиный пляс на аэроплечé/ В трех плоскостях запущенных качелей./ Под сводом флогистóнной кладки/ Его возлюбленные твари:/ Озеро, роща, рой».


Оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи.

Вам необходимо Войти или Зарегистрироваться

комментарии(0)


Вы можете оставить комментарии.


Комментарии отключены - материал старше 3 дней

Читайте также


Учить японский трудно первые 25 лет

Учить японский трудно первые 25 лет

Владислав Дунаев

Реформа образовательной сферы Страны восходящего солнца совмещает культурные аспекты и науку

0
7293
Почему Гавана переходит к "военной" экономике

Почему Гавана переходит к "военной" экономике

Сергей Никитин

Кризис на Кубе  усугубил коллапс системы электроснабжения

0
5739
Оптимальный дамский вариант. Несколько историй о городской стихии, флоре и фауне

Оптимальный дамский вариант. Несколько историй о городской стихии, флоре и фауне

Мария Давыдова

0
8704
Против шерсти

Против шерсти

Сергей Белорусец

Стихотворные игры с редькой, репкой и женщиной в самом соку

0
2671

Другие новости