Елена Дорогавцева
В России можно разговаривать где угодно и с кем угодно.
В.Г.Перов. Охотники на привале. 1871. ГТГ
Нина Хрущева. В гостях у Набокова. – М.: Время, 2008. – 176 с.
Каждый иногда говорит сам с собой. Причем это не всегда признак эксцентричности, безумия или наличия bluetooth. В России говорить можно с кем угодно, даже с памятником – после «Прогулок с Пушкиным» Синявского это не вызовет удивления. Памятник может надменно молчать или слегка кивать в ответ, снисходительно и немногословно отвечать, но никогда не сойдет с пьедестала. Даже самым отчаянным критикам не стоит опасаться, что, подобно статуе Командора, «глыба мировой культуры» громогласно выступит в защиту чести Донны Анны – своих поруганных истин. Ушедшие классики беззащитны перед рефлексирующим читателем, пусть даже таким рафинированным, как профессор, доктор философии, преподаватель международных отношений в университете The New School в Нью-Йорке Нина Хрущева.
В большинстве своих публицистических материалов Хрущева пытается выделить основные черты советского и российского менталитета, влияния на него всей западной культуры. Эта особенность отразилась и в ее книге «В гостях у Набокова», основанной на прочитанных в 2001 году лекциях на факультете журналистики МГУ. Сквозь призму творчества «великого циника» автор книги анализирует истоки его гениальности, характер писателя и даже основные постулаты всей литературы, отмечая извечное пристрастие русских литераторов «к фразам, растягивающимся на страницы, к кольцевой композиции и круговоротному, кругосветному выражению мысли, к непреодолимому желанию сразу сказать обо всем┘ и вместо романа сочинить Евангелие┘». Набоков предстает как «мастер призрения», творящий «для себя во множественном числе», перевернувший всю систему ценностей русской литературы, с успехом переписав «русскую литературу, ее несчастливых героев, приспособив ее к новым западным условиям удовлетворительной жизни». Хрущева полагает, что писатель вывел «русского героя из чеховского заколдованного поместья, из его вишневого сада, запущенного высокодушными и непрактичными интеллигентами», заставил «жить как живут люди, день ото дня, без подвигов и свершений, отказавшись воспринимать страдание как признак высшего духовного устройства» и в конце концов создал «Аду», следующую после Чехова ступень русской литературы с хорошим концом┘», создал «счастливых героев┘».
Весь предшествующий литературный опыт интерпретируется как поклонение «маленькому человеку», болезненная тяга к «безысходному и лишенному романтики страданию», который автор книги называет «духом нации». И только гению Набокова удалось вывести героя гоголевской «Шинели» из этого заколдованного круга, где «подвижничество-любовь-жалость-жалкость монументально стояли в одном ряду», и привести его в «целенаправленный мир комфорта», превратить в набоковского Тимофея Пнина.
Нельзя не согласиться: Набоков чуть ли не «первый в русской литературе показал, что нормальность и пошлость не обязательно синонимы», и, более того, определил нормальность как цель эволюции. Однако его характеры впитали всю горечь Раскольниковых и Башмачкиных, всю неизбежность их краха, но только на другой почве и в другое время.
Исследуя творчество Набокова, Нина Хрущева словно старается примириться с западным миром, снять остаток «парализующей растерянности», пройти путь от русского беженца до знаменитого американского писателя, составив, таким образом, элитарное пособие для эмигрантов. Набоков, для которого английская культура была так же близка, как и русская, является здесь символом соединения России и Запада, эталоном популярной сегодня теории о выведении европейца.
Русское издание книги, написанное с удивительной легкостью и искренностью, по признанию автора, не является литературоведческим трудом – это «не литература», это взгляд «идеального читателя», хотя и весьма искушенного. А каждый читатель имеет право создать своего Набокова или, как сказал Абрам Терц, «свой собственный мираж, который становится новым миром»┘
