Ольга Мартыненко
Владимир Шаров. Искушение революцией.
– М.: ArsisBooks, 2009. – 240 с.
Хотя писатели почти единодушно открещиваются от занятий публицистикой, но порой к этому жанру снисходят и вносят в него присущую их стилю образность. Не стал исключением в этом смысле сборник «Искушение революцией» Владимира Шарова с подзаголовком «Русская верховная власть». Историк по образованию, Шаров в своих cеми романах пишет, если можно так выразиться, о протяженном прошлом, события в котором перетекают из одного времени в другое, затрагивая разные эпохи, и отголоски их достигают наших дней. Его называют самым мистическим современным писателем, но, кажется, критики путают мистику с религией, а посыл веры у Шарова действительно очень силен. И в публицистике тоже.
Неожиданную актуальность рассуждениям писателя о русской верховной власти добавило нынешнее лето с его пожарами. Пассаж Шарова о низовых (травяных) и верховых (лесных) пожарах кажется просто взятым из летних метеосводок, хотя готовилась книга, разумеется, задолго до этих природных бедствий. Фронт лесного пожара, пишет автор, часто раздуваемый ветром, движется с огромной скоростью, выжигая подчистую все, оставляя после себя лишь пепелище. На взгляд Шарова, лесные пожары – простая, но довольно точная метафора двух традиций русской революционности: народной и той, что идет непосредственно от верховной власти. Последняя и составляет главный предмет его внимания.
Сборник начинается с двух статей об Андрее Платонове, которого Шаров ставит превыше всех других – как по искренности и честности намерений, так и по художественному письму. Для него Платонов – самый важный писатель ХХ века. Но, подступая к нему, автор считает нужным сказать и о «Философии общего дела» знаменитого мыслителя Николая Федорова, в которой, по его мнению, наиболее полно и четко сформулирован комплекс представлений России о себе самой и возложенной на нее миссии. Миссия эта состояла в том, что ее святой народ может без помощи Христа спасти весь человеческий род и построить земной рай.
После краткого обзора русской истории (подробнее он останавливается на ключевых ее эпизодах в других главах) Шаров подводит читателя к заключению о причинах победы большевиков в Гражданской войне: они в том, что царская империя давно уже прогнила изнутри. Вывод, может быть, и не ошеломляющий, но новизну ему придает эсхатологический взгляд автора на наше прошлое, настоящее и будущее. Платонова Шаров считает то ли своего рода пророком нового понимания мира, то ли первым человеком этого мира. Платоновская проза, утверждает он, скорее сродни проповеди, причем той, с которой к людям обращаются в последние времена. Но, сколько бы Платонов, заключает наш автор, ни хотел верить, что в сталинской России все идет правильно, его конфликт с тираном был глубок и неизбежен. В этой стране он так и остался чужаком. «Я стал уродом, изувеченным и внешне, и внутренне», – цитирует Шаров трагические строки из «Записных книжек» любимого писателя.
Идея главного раздела сборника – «Верховые революции» – основана на постулате о восточной деспотии, ограниченной традициями, ритуалом, религией, народными представлениями об идеальном монархе. Но уже в XII веке великий князь Владимиро-Суздальской Руси Андрей Боголюбский создал политическую систему абсолютной власти, которая высшую свою санкцию видела исключительно в самой себе. Андрей Боголюбский выгнал из княжества старых отцовских бояр и окружил себя новыми людьми, никак не связанными с местными традициями и всецело от него зависевшими. Но и расправа с властителем была подобающей. Его кончина, пишет Владимир Шаров, одна из самых поразительных картин смерти абсолютной власти. Никто и не думал преследовать убийц князя. Грабежи и погромы продолжались несколько дней. Оставшемуся верным покойному князю слуге, когда он стал искать его тело, заговорщики пригрозили: «Вон лежит, выволочен в огород, если кто за него примется, тот наш враг, убьем и его».
И это при том, что многие иностранцы отмечали: на Руси власть монарха понималась как абсолютная, безграничная, целиком обращенная к высшей силе. Ею оправдывались все новые и новые перевороты. Революцией была, считает Шаров, попытка Ивана Грозного с помощью опричнины кардинально изменить характер связи между собой и служилым сословием. Конфликт между царем и боярством начался с отказа думцев присягнуть «пеленочнику», только что родившемуся его сыну Дмитрию. Правление Ивана IV, приводит Шаров суждение Карамзина, было одной из величайших катастроф в истории России.
Через полтора века после Грозного на полный слом государственного устройства пошел Петр I, еще через два века после него – Сталин. Неважно зная историю, пишет Шаров, Сталин понял суть империи утрированно, почти карикатурно, но главное ее оправдание в глазах народа – безграничное расширение территории – разглядел точно и сохранял, никого не жалея. Оба они, Петр и Сталин, отлично сознавали свою родственность с предшественниками и свою революционность трактовали как традиционную и законную.
 Опричнина была революцией. Николай Неврев. Опричники. Государственный музей изобразительных искусств Кыргызстана |
Рассуждая в конце книги о том, что нас ждет, Владимир Шаров прибегает к несвойственному ему жанру – горькой иронии. О будущем мы ничего не знаем, в кратком настоящем мало хорошего, остается обустраивать прошлое. Почему же, задается вопросом автор, реальная история, хотя она и находится под жесточайшим контролем, запрещается лишь по временам, а не раз и навсегда? Например, тем же краеведам, почти подчистую пошедшим под нож в конце 20-х – начале 30-х, сейчас снова дали возможность поднять голову? Почему история еще не до конца заменена политикой? Ответ прост: историки тоже люди и, стоит чуть на них поднажать, с готовностью приходят на помощь, охотно редактируя наше прошлое, за которое было бы не стыдно показаться на людях.
Но более точный, хотя и метафорический ответ касательно будущего содержится в одной из наиболее интересных главок сборника – «Записи деда», своего рода собрании афоризмов. В романе Шарова «След в след» они и в самом деле принадлежат деду рассказчика. Один из этих афоризмов гласит: «Наше нынешнее общество равно тоталитарно и демократично. Правящий привилегированный класс открыт, стать его членом может любой, кто обладает не выдающимися, наоборот, вполне посредственными способностями и похож на нынешних его членов (отсюда – преемственность политики), а таких абсолютное большинство. Но и среди них, как в античных Афинах, торжествует высшая справедливость – лотерея: никому не известно, кто выплывет и почему».
