Наталья Кузнецова
Он материализовывался в месте встречи, но никто не видел как...
Фото Татьяны Зоммер
Почему же ты не проснулся, зараза,
Спросили утром у трупа?
Мой Дух ночью ушел к другому,
К тому, кто в нем больше нуждался...
Владимир Климов
В этих словах – весь Климов. Ему невозможно было дозвониться. Его Дух, упорно таща за собою порой сопротивляющееся тело, все время бродил и бродяжил, летел, но все время впереди нас, и, даже приходя куда-нибудь, мы с удивлением уже там обнаруживали его по-доброму хитроватую улыбку, угадываемую под пологом усов-бороды, и умнющие глаза, устремленные прямо в наши помятые городскими буднями сути. Он материализовывался в месте встречи, но никто не видел как. Зато все точно знали, что надежней всего поговорить с Володей – ночью, причем чем позднее, тем лучше. Он никому не отказывал в таинстве этих подзвездных бдений Словом, наделяя каждого собеседника частичкой себя, и теперь мы уже не узнаем, кому он отдал последнюю...
В биографических справках Владимир Менделевич Климов (Хает) значится поэтом и эссеистом, окончившим факультет журналистики МГУ, одним из основателей «Салона всех Муз Анны Коротковой», создателем частного музея Бертольта Брехта, вошедшего в Российскую книгу рекордов и достижений, автором двух десятков стихотворных сборников, шести книг о театре, двух книг эссе, членом Союза театральных деятелей и Союза российских писателей, членом Академии Зауми. Он Играл в эти Явности, написав, однако, что «самое важное происходит за кулисами... то есть там, где нас нет... Но мы упорно хватаемся – как за соломинку, за то, что можем выразить/ И все ускользает от нас, ибо Главное на этом свете –/ в вопросе, а не в ответе/ Жизнь – вопрос/ На который и у смерти – ответа нет...»
Поле его единомышленников цвело цветами непостижимыми, нерасчисляемыми, невымеряемыми никакими известными инструментами – Цветами Авангарда! Климов эпичен в «эстетике экстрима», как истинный Творец, весело, играючи кроящий За-Вселенную, но – из «материала», существующего здесь и сейчас... Ведь «гораздо интереснее, когда прошлое – еще не прошло... И обозреваемая фигура... атакою неотвеченных вопросов – вся устремлена в Будущее, в футур-пространство. И даже – за Будущее...» Такая вот личная методология. Все знали его задиристое: «Наш авангард – вперед лети/ кому не остановка –/ тому лишь с нами по пути.../ Всех остальных – в массовку!»
Массовка – не случайный термин в Климо-вытвореньях. «Молоком матери» возросшему до социализированности Володе стал Театр. Его эссеистика оперялась над крылом Сцены. Знаменитые актеры и режиссеры, герои его еще институтских работ – он тогда уже был равным им собеседником.
И проделывал все это Володя Климов всегда с обнаженной Душой и веселым от насыщенного соучастия Духом. Его разговор всегда был провокацией «эстетодранца». Он брал на абордаж любого собеседника тем, что приходил таким «ободранным краем», возмущал пространство, предъявлял радость хаоса как свою визитную карточку, и – такая авантюрная энергетика вскрывала любые замки на личностях надежней любой отмычки. И никто не оставался недовольным – сколько в Володином архиве скопилось теплых и мудрых напутственных (и не только) слов-автографов знаменитых его визави! Не зря выдающийся философ, эстетик Георгий Гачев написал ему: «...Поддаюсь Вашему абордажу... Нате, берите меня!.. О, искуситель!/ О, посланец ярмарки!/ О, апостол балагана/ и его барабанщик!»
«Разыгрывая полифонию чужих голосов», Климов всегда писал Любовью к человеческой природе, но любовью – ищущей, вызнающей, испытывающей, переворачивающей с ног на голову и еще как-то поперек, выводящей за рамки («никаких нормомнений»). Это был его Театр. А, по-климовски, функция Театра – «испытание Человека – на мизансцены, на кульминацию, на музыку тишины, на музыку фраз, даже – на сдвиг по фразе...»
Володя (и язык не поворачивается называть его иначе, разве только фамилия рядом приживается, вместе или сама по себе) всегда огорчался прокрустовостью ложа Знака и Звука, и Его Язык срывался в за-пределье, карнавалил в «нагнетанце», пришпоривал и прошпаривал, тотально экспериментировал и – прикалывал слуша-читающего к Празднику, как бабочку к обоям. Он называл себя «словоделом-частником».
Личная нота – автору этих строк, удостаиваясь долгих ночных с Володей слово-скрещений, приходилось частенько хвататься за перо, чтобы не дать улететь безвозвратно только что вылупившемуся Климо-Слову, что, в силу моих собственных вербальных изо-виражей, Климова радовало чрезвычайно – как полное вчувствование в его мир, и превращались такие беседы в синхронные полеты – то ли во Сне, то ли Наяву... А потом он читал мне свои новорожденные эссе, проверяя на мой слух, не глубоко ли ушел он в Космос...
Из личного – очередной ночной полет с Климовым и – падает мне на перышко – «искусство должно создавать невыносимые условия для мозгов»! Я успела воткнуть перышко в парящий белый лист.
Климов писал про одного поэта – он дарит людям катарсис. Это он, Володя, собой писал. Он любил очень парафраз из Маяковского, что «поэт не должен писать о войне. Поэт должен писать войною». Вот так и сам писал собою-в-том-о-чем-писал, став сначала частью своего Персонажа (произведения или Автора), таким образом из себя выйдя, через Персонаж пройдя, в нем не застряв и – войдя в самого себя совсем с неизвестной стороны и с этой стороны (или сторон?) – свой Персонаж представив ему самому и всем остальным на обозрение. «Таково очуждение в действии. Это тотальное преображение очевидного в незнакомое с целью увидеть его заново».
Квартира Климова вообще являла собой полный символ его мироустроения. Огромный архив материализовывал всю вербальность, в которой Володя чувствовал себя как рыба в воде. Скульптуры отца, Менделя Хаета, и материнские вышивки (Нина Тимофеевна Климова, а Володя звал ее просто – Тимофеевна, – исследовательница русского народного искусства) служили ему теми «одеждами», из которых он выдал – «Я рожден, заверните меня»...
Несметное количество картин, которые дарили ему друзья-художники, размещены были в самых невероятных местах, потому что в вероятных тоже, и давно, обосновались картины. Они были в рамах и без, но все вместе напоминали прирученных домашних питомцев, которых Володя как-то убеждал вести себя сдержанно и не поглощать незаметно кусочки его имени-Я, пока сам он возделывал другой клочок своего «языкового пространства». Однако помешать им множиться Климов не мог, потому что Музы, вняв его мысли об их синтетизме, были между собой в очевидном сговоре и – в Климо-владении – синтетизм этот успешно трансформировали в синкретизм!
Он тянул за собой целую Вселенную! Оболочка телесная суть принадлежность всего лишь Природы, и однажды Природа не выдержала напора эксцентрики Климовского стремления из-, то есть – в КОСМОС+, «Я просто очень и очень устал/ так устал/ что жить перестал» – это о физическом, простое (для него) бытовое предвидение...
Но –
поместожительствовал
на Земле
попланетничал – и баста
а теперь я останусь – вне
весь разрифмлен
разритмлен
разстих
И он остался – ВНЕ, ЗА, НАСКВОЗЬ...
