Паланга, где ты?

Свободомыслия очаг... Всесоюзный семинар искусствоведов в Паланге 1970–1991/ Отв. ред. В.П. Толстой. 

– М.: Галарт, 2013. – 256 с.

Описанный в этом сборнике феномен «художественной жизни в СССР» заставляет задуматься над некоторыми парадоксальными моментами жизни в ныне исчезнувшей стране. Сейчас не лучшие времена у Академии наук. Судьба искусствоведческих институтов висит на волоске. Не ясно, что ждет Академию художеств. А в те почти «тоталитарные» времена лучшие искусствоведы России, собираясь на двухмесячные осенние семинары в Паланге, давали себе волю в полном смысле слова. Свободно жили. Свободно говорили. И кто их туда посылал? Ездили за казенный счет (руководство осуществлялось Комиссией по искусствоведению, критике и печати при Правлении СХ СССР). Думаю, что нигде в мире не было такой заботы о людях этой малочисленной и малопопулярной профессии. Искусствовед – везде «единичен», не связан с масштабными рыночными «проектами» (если это не современный куратор, уже мало похожий на классического искусствоведа).

Поэтому удивляет само явление, отраженное в сборнике. Еще более удивляют характер и атмосфера проходивших в Паланге искусствоведческих семинаров. Но и для участников семинаров это было «на грани чуда». Потому-то почти у всех в воспоминаниях возникает метафора рая, а точнее – потерянного рая. И то, что многие участники семинара в 1991 году были в буквальном смысле в эпицентре социальной катастрофы и всю ночь под вой сирен следили по телевизору за событиями у вильнюсской телебашни, подкрепляет эту метафору. Самое счастливое место в Советском Союзе притянуло самую сильную грозу, и семинаристы из разных республик были навсегда изгнаны из своего рая, а сам союз республик – распался.

Каков жанр сборника? Конечно, это не «ученые записки», хотя в приложении мы найдем пересказ очень серьезных докладов и выступлений. Но думаю, что приложение читатели будут скорее перелистывать. Едва ли оно передает градус тогдашних выступлений и дискуссий. А главное – не передает общую атмосферу, в которой все дело.

Этот сборник скорее жизнестроительного и социально-философского плана. Он показывает, что и в ситуации политической несвободы в России возникали коллективные островки счастья и свободы (что вполне согласуется с извечным российским пафосом коллективизма, противостоящего «буржуазной» обособленности).

Будущее науки и искусства в России вызывает оптимизм и восторг. Даже музейные переулки есть. Фото Владимира Захарина

Вспомним, как Лев Толстой в пансионе в Люцерне тосковал по человеческому общению.

В прибалтийском семинаре искусствоведов, как кажется, эта мечта осуществилась.

Статья Владимира Толстого, бессменного руководителя семинаров, открывает сборник. Он, если продолжить метафору, некий Бог этого рая, создающий условия для легкой, непринужденной, свободной от иерархичности и в то же время творчески плодотворной атмосферы. В статье много внимания уделяется быту, архитектуре здания Дома творчества, условиям жизни, еде, развлечениям, поездкам семинаристов. Как-никак Литва – почти заграница (а сейчас уже и не почти). Приводятся дотошные финансовые расчеты.

Читаешь все это с увлечением – ведь капризным искусствоведам не так-то просто угодить.

Автор статьи, как и все прочие, много пишет о красотах Паланги. Прошлым летом я убедилась в этих красотах самолично. Но Паланга показалась сонной, без энергетического драйва. Некогда этот драйв привносили семинаристы, которые, как явствует из воспоминаний Толстого, принимали большое участие в культурной жизни города. На семинары приезжали блестящие лекторы других специальностей – Натан Эйдельман, Нея Зоркая, Мариэтта Чудакова. Участников семинара возили по литовским городкам, они знакомились с местным творчеством. Кстати, из воспоминаний жительницы Уфы Альмиры Янбухтиной выясняется, что она до сих пор показывает на занятиях сфотографированную тогда литовскую деревянную скульптуру. А Леонид Бажанов в Москве отстаивал уникальный литовский хутор Орвидасов. Паланга была и своей, и западной – неким пересечением культурных путей.

Воспоминания Толстого выстроены драматично. С момента перестройки все меньше стало приезжать искусствоведов из республик. Все напряженнее и острее становились дискуссии об искусстве, хотя никто не предполагал вильнюсской развязки. Эту развязку подробно фиксирует Дина Валеева из Казани, приводя отрывки тогдашнего дневника. А другая участница семинара, ленинградский искусствовед Ирина Карасик, пишет о семинаре 1985 года, который «бурлил, превратившись едва ли не в революционный штаб».

В блестящем, умном и ироничном эссе питерского искусствоведа Михаила Германа, бывшего на семинаре лишь однажды, фиксируется некое извечное противостояние москвичей и ленинградцев. Московские искусствоведы, Валерий Прокофьев и Анатолий Кантор, кажется, навсегда поразили его воображение своим напором, эрудицией и некоторой надменностью. Шорты Валерия Прокофьева с легкостью «победили» его сшитый на заказ костюм. Герман покинул Палангу за несколько дней до срока, но, судя по эссе, размышляет об ее уроках по сей день.

Ощутимо в воспоминаниях противостояние мужчин и женщин. Тут было редкостное для России преобладание мужчин, причем мужчин-интеллектуалов. И они задавали тон. Положим, тот же Прокофьев выделил доклад Альмиры Янбухтиной (ныне доктора искусствоведения) как лучший среди женских (а не вообще). Женщинам, конечно, трудно было тягаться со столь блестящей когортой искусствоведов – Владимиром Костиным, Александром Каменским, Анатолием Кантором, Юрием Герчуком, Григорием Островским, Владимиром Толстым, Григорием Стерниным, Александром Морозовым. (Перечисляю эти имена живых и уже умерших российских ученых-гуманитариев, как Гомер перечислял корабли, приплывшие к Трое. Это «золотой запас» российского искусствоведения.) И, конечно же, дамы им восхищенно внимали, создавая атмосферу эмоциональной приподнятости и праздничности. Но были на семинаре и замечательные женщины-искусствоведы – Нина Дмитриева, Елена Зингер, Нонна Степанян, имена которых благодарно звучат во многих воспоминаниях.

Конечно же, и в «раю», как и в обычной жизни, существовала коллизия отцов и детей, старших и младших. «Дерзкий юноша» Леонид Бажанов вступил в теоретический спор со своим «благодетелем», много ему помогавшим Александром Каменским. Однако в своих воспоминаниях, несколько отрывочных, но острых и неожиданно душевных, он отмечает, что на семинарах не было бессмысленной иерархичности и его «дерзость» сумели сгладить.

Важным моментом была встреча «провинциалов» и искусствоведов из центра. Недаром постоянный участник семинаров, редактор «Советского художника» (нынешнего «Галарта») Галина Конечна пишет, что приехавшие из других республик ощущали себя «как бы на другой планете». Многие «провинциалы» поражали и столичное воображение. Почти все вспоминают энергичного и яркого Генриха Игитяна – основателя ереванского Музея современного искусства, а также жителя Львова, а затем Израиля Григория Островского. Об Островском в проникновенном эссе пишет и Галина Конечна, предваряя публикацию двух его статей, присланных из Израиля. Эти статьи, о Натане Эйдельмане и Марке Эткинде, не кажутся чужеродными. Оба тоже участвовали в семинаре. С Эйдельманом Островский познакомился именно в Паланге. Собственные воспоминания Галины Конечной пронизаны ностальгией о Паланге и заканчиваются почти чеховской фразой: «Паланга, где ты?»