Анна Арсеньева
Сладострастный наклон Серебряного века...Эдгар Дега. Женщина в ванне. 1892. Картинная галерея Онтарио, Торонто
Наука должна быть веселой, уверен Александр Эткинд. А уж что веселее революции, и сказать трудно. Поэтому в поле зрения автора, как правило, попадает именно это: пред- и само революционное время. Время революции – и социальной, и литературной, философской, художественной. Исследование Александра Эткинда «Содом и Психея» вновь опубликовано через два десятилетия после первого издания. Казалось бы, ставшая библиографической редкостью книга, однако она ничуть не утратила актуальности. А сделанные автором дополнения и новые фрагменты освещают излюбленные им темы новым светом. В «Содоме и Психее», равно как и в «Эросе невозможного» или в «Хлысте», внимание автора сфокусировано на модерне, который в истории культуры занимает особое место и имеет грандиозное значение. Его эпоха была эпохой разрыва с традицией, а сам он – «болезненным процессом возвращения к ней в новых формах». От слепого восхищения Серебряным веком исследователь в своих основных работах призывает перейти к его критическому осмыслению. Эткинду, психологу, культурологу, философу, всегда была интересна личность с ее восторгами и заблуждениями, с ее прорывами в вечность и тяжелыми духовными провалами. «Непросто смириться с мыслью, – пишет автор, – что одна и та же эпоха, одни и те же идеи, а часто одни и те же люди ответственны и за удивительные достижения, и за столь же неимоверные ошибки»...
Территория книг Эткинда – Россия, место, где, по вере его героев, совершится «мистический брак Востока и Запада». В завораживающем ритме хлыстовской пляски проносятся перед нами сюжеты и лица. Воспитанный русской няней барон фон Захер-Мазох и его первая в литературе апология российского хлыстовства. Документально описанные ритуалы великосветских и простонародных хлыстов (или «христов», как они сами себя называли) и скопцов и мучительные самоистязательные переживания Андрея Белого. Неравная борьба с мужским демонизмом в самом себе Александра Блока, закончившаяся крахом его семейной жизни; попытки поэта создать собственный асексуально-мазохистский миф через отношения с женой и матерью и одновременно – через творчество. Его понимание революции как насильственного преображения мира, сотворенного людьми, которые, совершив ее, столь же «добровольно-насильственно» принялись преобразовывать собственную природу.
Восторг и приятие предреволюционной российской интеллигенцией сектантства, и в первую очередь хлыстовства и скопчества, представлялись ей символом братания с народом, с русским мужиком. А отречение от старого мира, очищение духа невозможно без оскопления – духовного как минимум, но желательно и физического. До сих пор не проясненная до конца таинственная роль, да и сама фигура «народного старца» Григория Распутина: потянувшаяся за Распутиным аристократия искала в нем именно этого духовного единения с народом, чтобы дружно плясали «в религиозном экстазе барин и мужичок». И не сделало ли бы Распутина оскопление вождем будущей революции? Вот вопрос, которым задавался не только Блок. Убивший старца Феликс Юсупов называл его «первым комиссаром» большевизма. Разбор «распутинского дела» развернут в исследованиях Эткинда на фоне обширной и строго документированной истории российского хлыстовства и скопчества. Идею создания нового индивида с измененной человеческой природой, сознательно сконструированной государством, советская Россия подхватила вполне органично. В ногу с лидерами молодого государства шли и некоторые лидеры старых – например, фашистской Германии.
Дальнейший вывод напрашивается: человеческую психику тоже можно сформировать, вытесать, вылепить. С чем либеральные мыслители Запада категорически не согласны: человеческая природа, утверждают те, стабильна, задача же власти обратная – лишь приспособиться к ней.
К беседам на эту тему с излюбленными оппонентами исследователя – основоположниками психоанализа Лу Андреас Саломе, Сабиной Шпильрейн и др. – присоединяется диалог со Львом Выготским и анализ его ранней интеллектуальной биографии. Что нового появилось в последнем издании «Содома и Психеи»? Исследователь значительно расширяет главу о романах Всеволода Иванова. «Высокопоставленный литературный чиновник и благополучный советский писатель» пишет «в стол» непубликуемые вещи – романы «Кремль» и «У». В первом, полностью разрушающем сложившуюся традицию романического повествования, снова возникает идея разделения-взаимодействия сектантов (по всей видимости, все тех же хлыстов) и новой власти (пролетариев). Итак, опять «преемственность между новой русской политикой и старой русской мистикой».
Герои «У» наблюдают внешнее уничтожение привычной жизни в облике полуразрушенного храма Христа Спасителя и одержимы уже знакомой нам идеей внутреннего перерождения человека. На то у них и директивы имеются: чтобы быстро было сработано, в три дня. Абсолютно новым фрагментом книги Эткинда стала глава «Тайный код для заблудившегося пола: литературный дискурс о гомосексуальности от Розанова до Набокова». «Люди лунного света» – так первым их назвал Василий Розанов – исступленно веруют, творят, делают революции. Это не гомосексуальные, а скорее асексуальные люди. Они сублимируются в культуре, не растрачивая понапрасну энергию в сексуальных отношениях. И Розанову ненавистна бесполая аскеза.
Подхватывает «лунную» метафору и использует ее во многих своих текстах и Набоков, хотя интерпретирует ее по-другому. Он столкнулся с «инаковостью» в отрочестве, прочитав дневник родного брата Сергея, и долгие годы преодолевал свое неприятие. Примирение с братом произойдет лишь во время работы над «Даром», где гомосексуалист Яша выведен несчастным человеком с нежной детской душой. Брат Набокова Сергей погиб за свою «непохожесть» в немецком концлагере в конце Второй мировой войны. Блистательно написанные и завораживающе интересные исследования Александра Эткинда – неизменный подарок читателям.
