Юрий Угольников
Трагический клоун – кукла-Мандельштам. Кадр из фильма «Сохрани мою речь навсегда». 2015
В начале января следующего года исполняется 125 лет со дня рождения поэта Осипа Мандельштама. Но подготовка к нему идет вовсю уже сейчас.
Так в помещении Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям состоялось уже второе заседание. Вел его глава Роспечати Михаил Сеславинский. Собравшиеся определились с выбором юбилейного логотипа, он же будет воспроизведен на юбилейных почтовых знаках. Основная дискуссия развернулась по вопросу об увековечении памяти Осипа и Надежды Мандельштам в Москве. Проработку различных вариантов «улицы Осипа Мандельштама», «сквера Осипа Мандельштама», памятной доски на доме, где жила Надежда Мандельштам, «мандельштамовского граффити» на одном из московских торцов и подготовку соответствующих обращений от оргкомитета в мэрию поручили комиссии во главе с поэтом Евгением Бунимовичем.
Из Санкт-Петербурга сообщили о завершении работ по профилактической реставрации мемориальной доски Осипу Мандельштаму на Васильевском острове.
А на очередном заседании киноклуба общества «Мемориал» состоялся просмотр фильма «Сохрани мою речь навсегда»… Хороший ли фильм получился у Романа Либерова? Сложно сказать. Выдержан он в фирменном стиле режиссера, располагающем к доверию. Но многое все же вызвало вопросы. Непонятно, как можно было даже не упомянуть Наталью Штемпель, рассказывая о биографии Мандельштама? «Ожившие» фотографии родителей и родных выглядят странно. Даже в жанре видеопоэзии этот прием использовался уже столько раз, что, когда в очередной раз его видишь, никакими добрыми словами откликнуться не получается…
С другой стороны, биография Мандельштама сложилась так, что испортить ее практически невозможно: гениальные стихи, дружба, трагическая и прекрасная любовь, гонение, гибель и посмертная неубывающая слава… Не надо исхитряться, не надо ничего придумывать и оправдывать. Среди уничтоженных или искалеченных сталинской властью фигура Мандельштама имеет совершенно особое значение. Почему в песне Юза Алешковского, звучащей в конце фильма, именно «фортовый парень Оська Мандельштам» читает Петрарку, а не, например, «фортовый парень Заболоцкий Николай» «Слово о полку». Здесь не только звукопись, здесь смысл был бы другой. Конечно, Мандельштам, в отличие от того же Заболоцкого, несмотря на попытку восславить Сталина (честно изображенную в фильме), не сломался. Лучшее, что он создал, – воронежские тетради, и написаны они в самые страшные, самые невыносимые для поэта годы, вопреки всему. Писал оду… Апостол Петр ведь тоже отрекался от Христа, трижды отрекался. Многие тогда чувствовали себя подобием отрекающихся апостолов, отрекались даже не из чувства страха – из чувства холода, одиночества. Шкловский, которому пришлось отрекаться и каяться большую часть жизни, неспроста вспоминал о костре, к которому вышел Петр, чтобы согреться.
Но дело все-таки не в степени мужественности, хотя вырвать расстрельные списки у чекиста Блюмкина – героический поступок. Кажется, Мандельштама именно поэзия, именно чувство ответственности за культуру, за свой собственный талант делало мужественнее, и еще чувство одиночества. Шкловский был мужественен, потому что безответственен и легок. Это больше о нем, об его поколении, чем о поколении Грибоедова, Тынянов писал в «Смерти Вазир Мухтара»: они принимали вызов на дуэль с той же легкостью, что и приглашение на завтрак, и умирали с улыбкой на устах. Костер апостола Петра, тепло общения не были для Мандельштама таким соблазном, но, опять же, дело все-таки не в том, почему и кто оказался сильнее или слабее. О чем думал, например, Николай Бухарин в последнюю свою поездку за границу? Что чувствовал Николай Олейников, шедший на казнь с улыбкой? Или тот же Блюмкин, певший перед расстрелом Интернационал? Дело не в личном мужестве. И не только за мужество мы помним Мандельштама.
Еврейский народ – народ, который в течение тысячелетия был лишен собственного государства. Поэзия еврейской жизни – это именно поэзия частного существования. Неспроста так привлекали и отталкивали одновременно евреи гения обыденности Василия Розанова. Он чувствовал и боялся сходства с евреем. Неспроста, с одной стороны, он говорит о женственности иудея, а с другой – признается в своей собственной женственности.
Другие погубленные или искалеченные были если не сопричастны, то не чужды этой калечащей власти, не чужды государственности или чего-то надчеловеческого в принципе. Бухарин в течение десятилетия был официальным партийным идеологом, Олейников и Платонов – разочарованные революционеры, до конца, в самой глубине так и не поверившие в то, что революция их обманула. Мандельштам, «всекоктебельское посмешище», как о нем высказался, кажется, Ходасевич, странный, горделивый и нелепый, из-за своего происхождения, из-за того, что его литературный дебют произошел еще до революции, оказался идеальным новым воплощением пушкинского Евгения, единственным действительно «не волком по крови своей» среди растерзанных и замученных, пошедших на корм веку-волкодаву. Но при этом новый Евгений был еще и гением, был гораздо ближе уничтожающего его государства своей сопричастностью мировой культуре. Может быть, единственный, кто в этой всемирности или «всемирной отзывчивости» подобен Мандельштаму – Хлебников. В фильме Либерова есть сцена празднования Нового года в «Бродячей собаке», где за одним столом оказываются Хлебников, Мандельштам, Гумилев и Ахматова (комок трагических судеб). Но Хлебников был дервиш и действительно «никогда ничей современник» – менее всего приспособлен к частной жизни. Хлебников даже в шутку не мог бы сказать о себе, что он «человек эпохи Москвошвея», скорее уж эпохи Эхнатона.
Мандельштам – гениальный и нелепый эксцентрик, почти клоун (если бы не гордость и ответственность за свой талант), переворачивающий любую иерархию, не способный встроиться ни в какие иерархии и системы. Он в христианство-то перешел не православное, даже не в католическое, а совсем уж неожиданно и непонятно – в протестантизм. «Идиотический Эйнштейн». Вот этот образ актер Виктор Сухоруков с торопливой, иногда насмешливой, неправильной речью передает невероятно органично. Конечно, Мандельштам говорил иначе, но все же. Сухоруков, кажется, главная удача фильма. Кукла-Мандельштам для передачи этого полуклоунского образа как нельзя лучше подходит.
И да, конечно, можно прийти на фильм, чтобы просто послушать стихи.
