Лев из цветного пенала

Литературовед под лампой ничего не читает, зато Данилкин читал все. Семен Никифоров. За чтением. Начало XX века. Николаевский художественный музей им. В.В. Верещагина, Украина

Писатели бывают разные, что бы вы ни думали. И вообще, не только писатель – выдуманное божество, неприступный небожитель с видом на голливудские холмы, но и записной критик вроде автора этой книги. Кстати, как таким стать, знаете? Я сейчас расскажу.

Дело в том, что народ уже давно и удобно разленился – причем не только обыватель с книжкой на диване, но и литературовед с чаем под лампой: один читает анекдоты в телефоне, другой не читает вообще, как ни странно звучит это дерзкое заявление. То есть современный литературовед не читает то, что должен – тексты, а килограммами поглощает метатексты – то ли беглый пересказ сюжета на конференции, то ли написанное до него коллегами, которые когда-то все-таки прочитали «Поэмы Оссиана». Вы думаете, современный критик лучше? Вот бытует в народе молва, что Лев Данилкин, которого, словно Пелевина, редко кто видел, читает буквально все, что выходит. Ну, не все, допустим, а всего лишь пять книжек в месяц для своего обзора, но для обывателя с анекдотами в телефоне – это целая вселенная смыслов. Даже если речь о каталоге «Вина Испании».

И вот наконец у нашего критика выходит книга. И все сразу думают, что в ней тоже про вино и прочее. Так сказать, дневник читателя, как у Немзера, отчет о проделанной работе, словно у Быкова, то есть просто чтобы добро не пропадало. А тут, оказывается, дорожная проза, заметки путешественника, не желающие казаться прикладной журналистикой, а упорно напоминающие художественный жанр. И вы думаете, все обрадуются? Нет, конечно, поначалу книжку купят, возможно, даже прочитают места, где про Испанию, в поисках понятно чего, а уж после облегченно вздохнут. Особенно те, на конференции. То есть снова окажется, что человек попал под лошадь здравого, очень здравого смысла, основывающегося на привычном опыте поколений. Тех самых поколений читательского мира, который провалился в тартарары вместе с письмами в профком, не то что с каким-то там макулатурным двухтомником Маяковского. Критик, радостно скажут нам, – это неудавшийся писатель, вот он и пишет, вот и критикует. А «Муму» тем не менее или, там, «Анну Каренину» написать не может.

Лев Данилкин. Клудж. – М.: Рипол-Классик, 2016. – 384 с.

Так вот, Данилкин – может. И писатель он удавшийся. Только лень ему, кажется, выдумывать про адюльтер на шпалах и говорящую собачку, он лучше вам правду расскажет, которую видел, в отличие от писателя, который только запах чувствует. В Испании и вообще. И потом, как настоящий писатель – Данилкин ведь о чем рассказывает?

«Чем дольше я писал книгу, – поясняет он, – тем больше понимал, что она превращается в книгу про меня – носителя обыденного сознания, который инфицирован странным вирусом, пытается ему сопротивляться, но иммунитет не вырабатывается». Кроме того, как глаголет у него при встрече Джулиан Барнс, о сотворении мира написавший, «писатель говорит правду через ложь, тогда как все остальные лгут».

Тот же Барнс, кстати, на всех открытках изображен с мудрым попугаем.

«Вы не боялись, что он вас по носу тюкнет? – интересуется автор. – Все-таки не волнистый какой-нибудь, крупный попугаище. Это какаду или ара?» И что вы думаете, дорогие читатели чужих открыток в метро? «Это чучело», – отвечает живой классик постмодернизма. Вы понимаете? То есть, может быть, на Толстого автор этой книги не похож, но шоковая ситуация с попугаем точно Гоголя напоминает. Тот, если помните, тоже явился знакомиться к Пушкину, предварительно хватив для храбрости ликеру в кондитерской, а лакей на входе остановил. Мол, барин почивает. «Наверное, всю ночь стихи писал?» – благоговейно уточнил гость. «Да какое там! – сплюнул слуга. – В карты до утра резался!» Пораженный Гоголь, помнится, отшатнулся, ступил шаг назад – и вернулся в кондитерскую.

Так вот, бежать от книги Данилкина вам захочется только в его пьянящие своей свежей натурой сюжеты, а уж карты тут не игральные, как у Фукса в «Приключениях капитана Врунгеля», а самые что ни на есть настоящие, контурные. Которые нам самим теперь раскрашивать, как Лев из цветного пенала своих, надеемся, все-таки прочитанных книг.

Харьков