Пушкин. Зловещее 100-летие

«И труд, и вдохновенье»: Сборник статей к 125-летию со дня рождения С.М. Бонди / Сост. Н. Бонди. – М. Литературный музей, 2017. – 384 с.

Читала этот сборник с волнением. Как-то так получилось, что почти все его материалы – и статьи самого Сергея Бонди, и статьи его дочери Натальи Бонди о нем, – каким-то боком касались моей жизни. Начать с того, что вообще первая моя журнальная рецензия была опубликована на книгу Сергея Бонди «О Пушкине. Статьи и исследования» (М., 1978). А статьи ученого, включенные в нынешний сборник («Драматургия Пушкина» и «Моцарт и Сальери»), я слушала еще десятиклассницей на его устных лекциях и спецкурсах. Мы с сестрой смело подходили к университетской охране, говорили, что мы «на Бонди», и нас пропускали. Сейчас, думаю, ни за что бы не пропустили. Дочь Сергея Михайловича Наталью я помню еще по его домашним семинарам, на которые я приезжала, сбегая с лекций в пединституте.

Читаю статью Натальи Бонди об участии ее отца в создании музея Пушкина и вспоминаю, как я студенткой филфака пединститута явилась непрошеной в музей и мне дали возможность подготовить, а потом и проводить по нему экскурсии. Попалась мне в статье о том же музее фраза Надежды Винокур, дочери известного литературоведа, о замечательных открытых научных заседаниях, которые там проводились. И тут же вспомнилось, как я, будучи еще студенткой, привела на одно из таких заседаний нескольких восьмиклассниц с московской окраины, ходивших на мой факультатив по Пушкину. И вот, когда лектор (прекрасный пушкинист) произнес первую фразу (правду сказать, несколько высоковатым, картавым и резким голосом), мои девчонки пригнулись к стульям и так и просидели все полтора часа. К их чести, вслух они ни разу не рассмеялись…

Заинтриговали меня сведения о прочитанном Бонди дважды в начале 50-х годов курсе истории русской литературы первой половины XIX века, который выстраивался не «по писателям», а как «литературный процесс». Выясняется, что прочесть его негде, «текстуально курс не зафиксирован». Как это похоже на Бонди, который предпочитал «живые» лекции – «скучному» писанию книг. Сколько осталось «незафиксированным». Кстати, писал он, как мне кажется, действительно хуже, чем читал свои блистательные лекции. Но, к счастью, это не касается тех двух статей о пушкинской драматургии, а также вступительной статьи и комментариев к детскому изданию «Евгения Онегина», которые помещены в книге.

Особенно восхищает статья о «Моцарте и Сальери». По сути, она повторяет его лекцию, о которой Надежда Винокур пишет: «Ничего более интересного, загадочного, непредсказуемого мне не приходилось ранее услышать…» Бонди, так же как и Пушкин, был убежден в том, что Сальери отравил Моцарта. И его глубинная психологическая трактовка «феномена зависти», непреодолимо охватившей «гордого Сальери», до сих пор невероятно убедительна. И никакие «новые факты» меня, например, не разубеждают. Многое вообще начинаешь лучше понимать и в нынешних взаимоотношениях «творческих личностей».

Вступительная статья и комментарии к «Евгению Онегину», написанные для издания «Детской литературы» 1957 года… Как хорошо, что их переиздали для взрослых. Мы узнаем захватывающую историю создания романа, где из намеченных 12 глав, осталось только 8. Прежняя 8-я глава вошла в роман «Отрывками из путешествия Онегина», сокращенными Пушкиным по цензурным соображениям. Онегин, путешествуя по России, видел не то, что хотелось бы властям. Тут же можно прочесть рассказ о расшифровке зашифрованного Пушкиным начала 10-й главы, посвященной войне с Наполеоном и созданию тайных обществ. Нам рассказывают о «календаре» романа. Признаюсь, впервые прочла столь детально и интересно описанный, как сказал бы Бахтин, «онегинский хронотоп». Но не менее ценно «медленное прочтение» текста, предложенное автором. С трактовками Бонди тоже можно спорить. Я, к примеру, не согласна, что Татьяна «не очень красивая» провинциальная барышня, прелесть которой «в ее душевном благородстве, уме, простоте». Не знаю, может, это наше время сделало столь отчетливым противопоставление «гламурной» красоты Ольги Лариной и утонченной, лишенной вульгарности внешней красоты Татьяны?

Бонди не боится ставить перед читателями (школьниками) большие, мы бы сейчас сказали, «экзистенциальные» вопросы. Например, такой: какова же главная мысль романа? Поразительно, но он эту мысль очень точно формулирует: «неправильно, нехорошо устроена та жизнь, которую так богато и широко развернул перед нами Пушкин». Мы сейчас во многом растеряли такую широту видения, такой протестный дух.

Статьи Натальи Бонди расширяют «жизненный контекст» замечательного пушкиниста. Мы узнаем о его знакомстве с Мейерхольдом, во многом определившем судьбу. О преподавании литературы после революции в костромской школе-коммуне. Но, пожалуй, наиболее важная статья посвящена участию ученого в работе над изданием академического полного собрания сочинений Пушкина. О катастрофе этого издания, приуроченного властью к 100-летию со дня смерти Пушкина, зловещему 1937 году, Бонди горячо и гневно рассказывал еще на своих лекциях. В ходе этой работы был арестован и 10 лет провел в лагерях литературовед Юлиан Оксман с формулировкой «за активное торможение юбилейных торжеств». Ведь заботы чиновников сводились исключительно к «срокам». В результате издание, над которым трудились блистательные отечественные пушкинисты, вышло без текстологических комментариев. Эти комментарии остались в рукописях и уже невосстановимы. Самое печальное, что диктат в науке некомпетентных чиновников продолжается и в наши дни.