О том, где я чихнул

Андрей Белый. Автобиографические своды: Материал к биографии. Ракурс к дневнику. Регистрационные записи. Дневники 1930-х годов / Отв. ред. А.Ю. Галушкин, О.А. Коростелев: научн. ред. М.Л. Спивак; сост. А.В. Лавров, Дж. Малмстад; подг. текста А.В. Лаврова, Дж. Малмстада, Т.В. Павловой, М.Л. Спивак; статьи и коммент. А.В. Лаврова, Дж. Малмстада, М.Л. Спивак. – М.: Наука, 2016. – 1120 с., ил. (Литературное наследство. Том 105)

Михаил Гаспаров отмечал в «Записях и выписках»: «Почти гений» стало почти термином применительно к Андрею Белому». Гений, при всей неопределенности, понятие интегральное. А следовательно, автобиографический миф, само «тело поэта», предстает важным для понимания письма и мысли.

Собственно, жизнетворческая установка, судя по всем сохранившимся свидетельствам, была чрезвычайно важна для Андрея Белого. Но не только как жест, но и как рефлексия этого жеста. Отсюда та завороженность самоописанием, которая характерна для Белого. Общеизвестна мемуарная трилогия («На рубеже двух столетий», «Начало века», «Между двух революций»), «Воспоминания о Блоке», автобиографические мотивы очевидны в таких произведениях, как «Петербург», «Котик Летаев», «Крещеный китаец». Но за этими текстами стоит громадный архив черновых, незавершенных или же не предназначенных для печати автобиографических материалов – именно они составили настоящий том.

Неполная сохранность архива, увы, оставила смысловые провалы в автобиографическом корпусе Белого. Известная исследовательница Моника Спивак говорит о дневниках писателя, изъятых в 1931-м при обыске у Петра Николаевича Васильева по делу московских антропософов: «О судьбах своего творческого наследия… писатель переживал едва ли не больше, чем о судьбе арестованных друзей-антропософов. Он предпринял серьезные попытки вернуть содержимое сундука, частично удавшиеся: большинство материалов позволили забрать… но сам дневник так и не отдали». И далее: «Несомненно, это самая значительная – и по объему, и по содержанию – среди утраченных рукописей Андрея Белого».

Несмотря на исчезновение ряда документов, сохранившийся свод производит впечатление и своим масштабом, и той дотошной подробностью, с которой Белый относился к самоописанию и самоанализу. В томе публикуются автобиографии, авторские материалы к биографии, разного рода памятные записи, перечни и списки, мемуарные фрагменты, сохранившиеся части дневника 1930-х годов. По сути, перед нами не только свод материалов, связанных с судьбой Андрея Белого, но один из важнейших источников для создания наиподробнейшей истории отечественной культуры нескольких эпох: в этом смысле подробнейшие комментарии и аннотированный указатель имен имеют самостоятельное научное и вообще познавательное значение. Что уж говорить о самоочевидном: данный том – важный этап в подготовке академического собрания Белого (увы, в обозримом будущем вполне себе гипотетического).

Если вернуться к содержанию публикуемых материалов, то интересна, конечно, расколотость, обнаруживаемая в метапозиции Белого по отношению к самому себе. В наброске 1927 года «К биографии» писатель замечает: «Биография есть ответ на вопрос: «Как ты жил?» «А я жил в исканиях «правды жизни», о которой всю жизнь говорил хотя и неумело, но все же достаточно внятно, чтобы всякому непредвзятому критику при определении моего мирочувствия нельзя было бы ошибиться в том, что я, например, «имманентист». И если до сих пор обо мне передают разные благоглупости, то единственным ключом к теме всей моей биографии («как жить») являются мои книги, а не перечень никому не интересных событий о том, где я чихнул, и о том – давил или не давил я «психологических гнид» под куполом «храма». (Выделено Андреем Белым. – Д.Д.).

Сказано не без общесимволистской рисовки, но, безусловно, прочувствованно и обосновано; тем не менее как раз сообщения «о том, где я чихнул», составляют своего рода зудящий, невротический фон, необязательную по сути, но навязчивую рамку того смыслового, что Белый хотел сообщить о себе. Отсюда – перечни, странные и напоминающие конкретистские или концептуалистские опыты последующих эпох (ну или вряд ли сильно известные Белому практики патафизиков или дадаистов), – но, впрочем, имеющие явственную связь с прозаическими «симфониями» Белого. Перечни написанных книг, пропавших или уничтоженных рукописей нормальны для писателей, но прекрасны все же списки, которые хочется цитировать, как стихотворения: «Города и местечки» («Петербург. 15 раз/ Москва. (Жил)/ Варшава. 2 раза/ Киев. 4 раза/ Одесса 1 раз./ Гельсингфорс. 1 раз/ Минск. 2 раза/ Тула. 2 раза/ Рязань. 1 раз...») или «Какими болезнями болел» («Кровавый понос./ Дизентерия./ Воспаление в легком. 2 раза./ Корь./ Скарлатина./ Дифтерит./ Много гриппов, жаб, бронхитов./ Астма./ Флегона с операцией./ Свинка./ 5-ти лет горел./ 4-х лет тонул./ 3-х лет проглотил булавку./ 6-ти лет доктор дал не то лекарство, началось заражение крови»).

Но умер Андрей Белый, как известно, не от жаб и булавок, а от солнечного удара. Символизм этой смерти, потрясший современников, поставил точку в жизнетворческом проекте Белого; благодаря тому «Автобиографических сводов» мы можем погрузиться в механику этого проекта.