Уснувший разум как причина революции

Русская литература и философия: пути взаимодействия / Отв. ред. и сост. Е.А. Тахо-Годи. – М.: Водолей, 2018. – 600 с. (Русская литература и философия: пути взаимодействия. Вып. 1).

Коллективная монография «Русская литература и философия: пути взаимодействия» является итогом серии научных семинаров и конференций, проходивших в Институте мировой литературы им.  А.М. Горького при финансовой поддержке Российского научного фонда, благодаря которому реализуются многие перспективные исследования.

Проблема диалога философии и литературы на протяжении столетия, с начала XIX века до первой половины ХХ века, освещается в монографии с разных позиций. В программной статье Татьяны Касаткиной обосновывается субъект-субъектный метод, при котором «познающий вступает с познаваемым в равноправное взаимодействие». Исследовательница использует его при рассмотрении богословия и философии Достоевского, подчеркивая, что они несводимы к отдельным высказываниям, но являются «фундаментом всего творчества». Продолжая разговор о методе, базируясь на опыте нашего чеховедения, Ольга Шалыгина вычленяет основные стратегии изучения философии писателя: одни берут на вооружение чужие философские системы, а другие – собственное мировоззрение. Пример этого – Евгений Боратынский в интерпретациях Доры Бартон и Юлии Анохиной или понимание гностицизма Достоевского Татьяной Магарил-Ильяевой. В русле первого направления – статья Лины Штайнер о шиллеровских истоках толстовского «опрощения», исследование Игоря Евлампиева о связи анархизма Льва Толстого с философией Иоганна Фихте и Светланы Серегиной, выявляющей славянофильский комплекс в творчестве Сергея Есенина, воздействие активного христианства Николая Федорова и всеединства Владимира Соловьева на лирику Николая Клюева. Тот факт, что влиять на писателя могут не только книги, но и жизненные события, доказывает Алексей Кара-Мурза, показывая связь руссоистских идей Льва Толстого с посещением Дижона.

Но возможно и обратное, когда творчество писателя резонирует в построениях мыслителя или когда автор является одновременно и литератором и философом. Таковым является Аполлон Григорьев в исследовании Роберта Виттакера и Анны Серединой, у Нины Сегал-Рудник – Вячеслав Иванов, трактующий Гоголя и Достоевского, а у Натальи Михаленко – Александр Чаянов. Таков философ и поэт Александр Горский, в формировании теоретических построений которого, как показывает Анастасия Гачева, особую роль играла поэзия Алексея Толстого. Это и Алексей Лосев, в чьих трудах Джорджия Римонди видит синтез художественного и теоретического, а в прозе Елена Тахо-Годи демонстрирует воздействие дискуссий 1920-х годов в ГАХН, где, как свидетельствуют архивные разыскания Николая Богомолова, делались первые подступы к новому, синтетическому литературоведению, нивелированные советской властью.

Революция становится сквозным мотивом в финале книги: Карен Степанян акцентирует внимание на суждениях Достоевского о революционных предпосылках в России, Алексей Холиков и Олег Коростелев – на общественных вопросах, волновавших в революционные годы Дмитрия Философова, Асмик Хечикян – на революционных традициях русского футуризма в армянской литературе, а Димитрий Сегал – на отношении писателей и поэтов к самим событиям 1917 года. Наконец, Владимир Кантор посвящает свое эссе «философии безумия», «уснувшего разума» как причине революционной катастрофы.

Представленная монография – первый из выпусков новой научной серии, ставящей задачу осмыслить связь двух составляющих русской культуры – философии и литературы – как ее главную и отличительную особенность. Будем надеяться, что это поможет углубленному пониманию и современной отечественной словесности.