На стороне гуся

Труднее всего не стрелять и остаться «на стороне гуся». Эрнст Новак. Ощипыватель гусей. Частная коллекция

9 июня исполняется 120 лет со дня рождения итальянского писателя Курцио Малапарте (1898–1957).  Им написано много, в том числе и то, что сожгли на книжном костре в Германии в 1933-м и за что в СССР в 1960-е давали срок. Но самые известные его книги – романы о войне «Капут» (1944) и «Шкура» (1949), «жестокие», как сказал он сам, «эксгибиционистские», как сказала разругавшая их итальянская критика, горько-смешные по интонации и достойные Нобелевской премии по своим художественным качествам, если б ее давали тем, кто на стороне гуся, а не человека, не Свана и не Германтов.

В том-то и дело, и я не знаю поэтому лучших книг о войне, будь то «Война и мир» или «Жизнь и судьба», если смотреть на нее не глазами гуманизма, а сверхгуманизма – гуся, который и сверху, и всегда первая жертва. В эпиграфе к роману, начатому «…в украинском селе Песчанка, в крестьянском доме Романа Сучени, летом 1941 года…», Малапарте говорит, что «капут» – «от еврейского слова Kopproth – «жертва», а затем, в предисловии, уже возводит его в символ, и это символ не войны – человека:

«…Среди всех протагонистов книги война – не более чем второстепенный персонаж. Можно было бы сказать, что она важна только как побудительное обстоятельство, если бы неизбежные обстоятельства не относились к разряду фатальных. Тогда война в романе играет роль фатума. Я бы сказал, что она выступает в романе протагонистом-созерцателем, как созерцателем бывает пейзаж. Война – беспристрастный пейзаж этой книги. А главным персонажем выступает Капут, этот веселящийся и кровожадный монстр. Пожалуй, ни одно другое слово не может лучше этого жестокого таинственного германского слова передать смысл того, чем стали все мы и, наверное, вся Европа – сплошными руинами. И да уяснят себе все, что мне больше по душе Европа теперешняя, вся в руинах, чем вчерашняя или 20–30-летней давности. Я предпочитаю, чтобы все подверглось переделке, а не оставалось неизменным по долгу наследования. Будем надеяться, что новые времена будут действительно новыми и нескупыми на уважение и свободу…»

Не будут, об этом написана «Шкура», составляющая с «Капутом» дилогию, где «шкура» тоже в паре с «капутом»:

«– Шкура, – ответил я, понизив голос, – наша шкура, эта проклятая шкура. Вы даже не представляете, на что способен человек, на какой героизм и на какую подлость он готов, чтобы спасти свою шкуру. Вот эту, эту вот мерзкую шкуру, видите? (Сказав это, я оттянул двумя пальцами кожу на тыльной стороне ладони и поводил ею из стороны в сторону.) Когда-то люди страдали от голода, пыток и самых страшных мучений, они убивали и умирали, страдали и заставляли страдать других во имя спасения души, ради спасения души своей и души ближнего. Люди были способны на великие дела и на великие подлости ради спасения души. Не только своей собственной, но и души ближнего. Сегодня терзаемые и терзающие, убиенные и убивающие люди совершают вещи удивительные и омерзительные, но уже не во имя спасения своей души, а для спасения собственной шкуры…  И героями сегодня становятся ради никчемной вещи! Ради дрянной вещи. Человечья шкура – дрянная вещь. Смотрите. Это же мерзость. Подумать только, в мире полно героев, готовых отдать жизнь за такую дрянь!»

Насчет героев рассказчик врет, героев в романах Малапарте нет вообще, даже приятные, симпатичные люди – жертвы войны, и как жертвы неприятны и несимпатичны, достойны лишь жалости и легкой насмешки поэтому. Изверги тоже. Все – победители и побежденные – побеждены войной, капутом, а не пейзажем. Эпиграф к «Шкуре» парадоксален, как и всё у Малапарте: «Светлой памяти полковника Генри Г. Камминга, выпускника Виргинского университета, и всех храбрых, добрых и честных американских солдат, моих друзей по оружию с 1943-го по 1945-й, напрасно погибших за свободу Европы». Ибо от самого себя, от «шкуры», они никого не освободили, наоборот, пробудили в побежденных шкурные интересы.

Никто так не делает: сначала, будучи фашистом, не издевается над фашизмом вплоть до ареста, ссылки, тюрьмы, потом, как военный корреспондент итальянской газеты, не пишет о зверствах союзников-немцев и, наконец, после падения режима дуче и высадки в Италии других союзников: американцев, англичан, французов – не смеется над ними, не понимающими убогой, убитой Италии. Так делает только Малапарте. Смеется над всеми – даже гусем:

«В этот момент дверь мягко распахнулась, и на серебряном подносе выплыл печеный гусь в гирлянде подрумяненного на жиру картофеля. Это был округлый и упитанный польский гусь, с развитой грудью, мощными бедрами и мускулистой шеей; не знаю почему, но я подумал, что ему не перерезали ножом шею в старой доброй манере – его расстрелял, поставив к стенке, взвод эсэсовцев. Мне показалось, я слышу сухую команду «Feuer!» и неожиданный треск ружейного залпа. Гусь, наверное, упал с гордо поднятой головой, глядя в лицо жестоким угнетателям Польши.

– Feuer! – крикнул я громко, как бы проверяя для себя самого значение этого крика, лающего звука, сухого голоса команды и почти ожидая услышать треск ружейного залпа.

Все рассмеялись, откинувшись назад, а фрау Бригитта Франк внимательно взглянула на меня сверкающими чувственной радостью глазами на пылающем повлажневшем лице.

– Feuer!   – крикнул, в свою очередь, Франк, все стали смеяться громче, склонив головы к правому плечу и прищурив левый глаз, как бы целясь на самом деле.

Тогда рассмеялся и я, чувство стыда и ущемленного целомудрия постепенно овладевало мной, я был «на стороне гуся». О да, на стороне гуся, не тех, кто целил из ружья и кричал Feuer!, и не тех, кто орал Gans kaputt! – «Гусь капут!».

Рассказывают, что пред смертью к нему, умирающему от рака, приходили многие, руководитель итальянских коммунистов Тольятти, иезуит падре Ротонди, а после его смерти объявили, первый – что Малапарте вступил в Компартию, второй – что принял католичество. Но нет. Он так и остался на стороне, «на стороне гуся».

Харьков