Любила красного, любила белого

Римма Казакова. 2004 год. Иллюстрация из книги

Римма Казакова стоит в современной русской поэзии особняком. Она далека от поэтов-почвенников: Юрия Кузнецова, Станислава Куняева, Владимира Фирсова с их тягой к православным идеалам. Эти одаренные люди находились с ней в напряженных, а иногда и в неприязненных отношениях. Также нельзя сказать, что она была «своей в доску» в кругу не менее талантливых сверстников – Андрея Вознесенского, Беллы Ахмадулиной, Евгения Евтушенко, Роберта Рождественского.

Причина такой обособленности, я думаю, в ее «советскости», то есть в том, как она понимала свою писательскую миссию в советском обществе и свою роль на посту рабочего секретаря Союза писателей СССР. Она верила в советскую власть, а Ленин для нее долгое время был чем-то вроде иконы. Не случайно ведь ее отец, большевик с 1918 года, дал ей при рождении в 1932 году в Севастополе необычное имя-аббревиатуру – РЭМО: Революция, Электрификация, Мировой Октябрь.

У Бориса Слуцкого (1919–1986) в его небольшой статье 1965 года к подборке стихотворений рано ушедшего из жизни моего друга Владимира Смолдырева я нашел недвусмысленный ответ, что ценится больше всего в советской поэзии: «Каждый молодой поэт, если он действительно заслуживает этого имени, тащит на Парнас свое пережитое, доселе никогда на Парнасе не бывавшее: кто геологию, кто армию, кто родимый колхоз, кто архитектуру».

В последнем случае, я думаю, Слуцкий имел в виду Андрея Вознесенского, закончившего Московский архитектурный институт. Володе Смолдыреву Борис Слуцкий пророчил, что с его появлением в литературе «в поэзию войдут цехи современного большого завода, столь непохожего на завод времен Куприна и даже на завод времен Гладкова». Писателя Федора Гладкова с его романом «Цемент» сейчас мало кто помнит.

Как только Владимир Смолдырев обратился к Библии и заглянул в самого себя, лишь сменилась тематика его стихотворений на общечеловеческую, Борис Слуцкий от него резко отошел. Единственным крупным поэтом, кто его в то время поддержал, был поэт-фронтовик Александр Михайлович Ревич (1921–2012), истинно верующий христианин.

Как в таких идеологических обстоятельствах и при жестких эстетических установках социалистического реализма выживала в русской поэзии Римма Казакова, лирический поэт с обостренным гражданским чувством, – об этом остросюжетная книга Таисии Вечериной и Лолы Звонаревой. Эта книга совсем не похожа на обычные литературоведческие исследования и читается с неослабным интересом, как в свое время изданные за кордоном воспоминания Хрущева. Читать откровенное повествование о событиях дней недавно минувших – все равно что окунаться в хладные воды Стикса и обрести неуязвимость от врагов.

Таисия Вечерина, Лола Звонарева. Труды и дни Риммы Казаковой: «Отечество, работа и любовь…» – М.: Academia, Вест-Консалтинг, 2018. – 344 с.

Таисия Вечерина и Лола Звонарева честно и непредвзято рассказывают жизнь Риммы Казаковой. Они не закругляют острые углы ее биографии, не замалчивают ее партийную ангажированность, не наводят на свою героиню хрестоматийного глянца. Да и бессмысленно скрывать тот самоочевидный факт, что их героиня уверенно чувствовала себя в официальной литературной среде. Однажды в нее вписавшись, она оставалась в ней до самой своей смерти в 2008 году. Вместе с тем ее не радовала чиновничья жизнь. Литературные функционеры, составляющие ее ядро, постоянно мешали ей и другим поэтам-шестидесятникам восстанавливать в советском обществе нормы законности и возвращать многим людям чувство самоуважения. Их последователи и по сей день все еще суетятся и мельтешат перед глазами орущими рожами. Она понимала: «Поэзия несла функцию очищения от сталинизма. Мы впервые начали говорить новые слова о свободе, а СМИ еще молчали».

Римма Казакова, однако, оказалась с достаточно крепкой волей, чтобы в собственном творчестве оставаться более или менее суверенной. Ее не поглотили бюрократические дрязги и интриги. Об этом свидетельствуют многие факты, присутствующие в тексте книги Таисии Вечериной и Лолы Звонаревой. Она всегда помогала людям и дождалась своего звездного часа, когда эта помощь стала более осязаемой и весомой.

Авторы книги о Казаковой не случайные комментаторы ее жизни и творчества. Таисия Вечерина дружила с ней с незапамятных времен. У нее находился ее архив. Лола Звонарева основательно изучила ее творчество, а последние десятилетия работала вместе с ней в секретариате Союза писателей Москвы.

Как признавалась Римма Казакова, она не принимала участие в защите инакомыслящих, или, как их еще называют, диссидентов, как это делали Александр Солженицын, Василий Аксенов, Владимир Войнович. Но, как она позднее заявила, «ни в одной подлости тоже не принимала участия». Она поверила Валентину Катаеву, выступившему 19 октября 1977 года в Большом Кремлевском дворце с обвинениями в адрес диссидентов. Он инкриминировал им подрыв основ Советского государства и его институтов.

Как известно, жизнь любит крутые повороты, и в августе 1993 года Римма Казакова вместе с некоторыми другими писателями сама оказалась «подписанткой», поставив подпись под обращением к президенту России Ельцину, в котором содержалось требование запретить националистические и радикальные организации и СМИ, а также сурово наказать путчистов. В то же время, не поддерживая красно-коричневых, она была убеждена, как пишут авторы книги, что «реформы начали проводиться без подготовленной программы социальной защиты людей, которых попросту ограбили».

Но вернемся к симпатичной девушке, вошедшей в жизнь с именем Рэмо. С таким именем ей пришлось бы неминуемо стать объектом насмешек. Понятно, что вскоре это несуразное имя само собой превратилось в обычное и распространенное имя Римма, что с латинского переводится как «римлянка», с древнегреческого – «брошенная», а с древнееврейского – «яблочко».

Пересилило ли это ее новое имя старое – на этот вопрос, как мне представляется, нет ответа. Я думаю, что эти два имени повлияли на характер Риммы Казаковой и определили ее жизнь и судьбу.

После августа 1991 года ее мировоззрение окончательно изменилось. Авторы книги обильно цитируют стихотворения, публицистические эссе, журнальные публикации, дневниковые записи Риммы Казаковой. Приводят они полностью из ее «Дневника» и статью «Возлюби». Вот небольшой из нее отрывок: «Я, такая крутая комсомолка в прошлом, такая законопослушная, готовая с радостью сжечь свою молодую жизнь в любой дыре, куда партия пошлет, существо с руками по швам, – вдруг ощутила, что этого во мне не осталось совсем».

Как ни судите, но есть что-то инфернальное в имени каждого из нас. Вот и в связи с именем Римма, содержащим на трех языках разные смыслы, вспоминается песня «Эх, яблочко»: «Эх, яблочко, да цвета зрелого./ Любила красного, любила белого…»

В критике часто встречается противопоставление Риммы Казаковой Белле Ахмадулиной. В книге Вечериной и Звонаревой поэзия Беллы Ахмадулиной называется «поэтическим украшением изысканного салона», что представляется мне несправедливым. Так и всю нашу поэтическую классику можно одним махом поместить в салон.

Известно, что на вкус и цвет товарищей нет. Один мой приятель, пишущий стихи и выпустивший уже более двух десятков поэтических сборников, постоянно шокирует меня своей оценкой поэзии Ахмадулиной. Он ее творчество напрочь отвергает, словно это вовсе не поэзия, а невесть что. Своим отношением к гению этот эрудит напоминает мне знакомую девушку по имени Юлия из подмосковного города Подольска, которая, прилетев в Париж и взглянув на город с Эйфелевой башни, иронично пропела: «Я-то д-у-у-м-а-а-л-а-а, П-а-а-р-и-и-ж, Па-а-р-и-и-ж…» И уже обычным голосом безапелляционно заявила: «Наш Подольск куда лучше!»

Я не согласен с Юлией, но, не разделяя эту оценку Парижа, могу понять чувства, ее охватившие. Недаром говорят: «Своя земля и в горсти мила».

В защиту девушки Юлии, но не моего приятеля-стихотворца, я процитирую строфу из стихотворения Беллы Ахмадулиной «Биографическая справка», посвященное Марине Цветаевой: «Не обессудь, божественный Париж,/ с надменностью ты целовал ей руки,/ но все же был лишь захолустьем крыш,/ провинцией ее державной муки».

Вот таким изящным образом поставить Париж на надлежащее место, не обижая великий город, по силам только гениальным русским поэтам. Ведь перед человеческим страданием красота в ее любом обличии мгновенно лишается своей магнетической притягательности.

Римма Казакова осознавала различие между собой и Беллой Ахмадулиной, о чем она и написала в посвященном ей стихотворении: «Голосок сиреневый, смертельный./ Песня лебединая сквозная./ Как ты ухитряешься, не знаю,/ Быть во всем, что за стеной и ватою,/ Быть со всем, что невпопад – впопад,/ И мою дудчонку хрипловатую/ Перестроить на скрипичный лад».

А все-таки несправедливо, что на камне памятника поэтам-шестидесятникам, открытого в июле 2016 года в Твери к юбилею родившегося в этом городе Андрея Дементьева, среди семи имен: Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Владимир Высоцкий, Роберт Рождественский, Евгений Евтушенко, Булат Окуджава и Андрей Дементьев – отсутствует имя Риммы Казаковой.