Очерки синхронизации

В дуэте двух больших стилей авангард верховодит в развязности. Эгон Шиле. Любовники. 1917. Галерея Бельведер, Вена

Сложно представить себе художественное (в том числе, конечно, и литературное), которое существовало бы вне аналитического контекста, не соотносилось бы с определенной программой. Замечу, что и кажущийся отказ от концептуализации вполне подразумевает пускай бы и косвенное, но – высказывание о методе. При этом не стоит забывать и о давно отмеченном чередовании больших стилей, возможно даже художественных эпох, которые нацелены на канон, на строгую формализацию творческой деятельности или, напротив, подразумевают самые разные формы деформации и разрушения канона.

Эпохи четких правил и эпохи декларированной или фактически проявленной свободы каждый раз возникают на новых основаниях. Соответственно когда мы говорим об их чередовании, о двух типах отношения к «правильности» высказывания, возникает естественное и неизбежное упрощение. Типология типологией, но самобытность каждого нового художественного этапа очевидна.

Парадоксальность, уникальность авангарда среди прочего – в том, что тотальный отказ от всяких правил, постановка самых радикальных вопросов, удивляющая до сих пор безграничность экспериментирования совмещалась в нем с глубокой теоретической базой.

Авангардные манифесты – не только эпатажные жесты, но и богатый источник эстетических, а порой и научных идей. Новые открытия в психологии и физиологии, физике и космологии, экономической и политической теории, этнологии и социологии воспринимались как революционные (и были ими) и создавали ту питательную среду, в которой возник авангард, что на определенном этапе породило и обратное влияние авангарда на науки и практики. Создатели новых, но ставших в дальнейшем классическими концепций в лингвистике, литературоведении, многих других областях знания отнюдь не только филологически активно сосуществовали с радикальными художниками (а подчас и сами выступали в этой роли).

Разрушение исследовательских институций или пренебрежение ими не означало  разрушения самого исследовательского инстинкта. Освобожденные от академических норм, авангардисты создавали утопические, абсурдные, часто – безумные концепции, но и продуктивные, давшие толчок многому в гуманитаристике XX, да и XXI веков.

Владимир Фещенко. Литературный авангард на лингвистических поворотах. – СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2018. – 380 с. (AVANT-GARDE; вып. 15)

В книге рассматриваются параллельно русский и англо-американский авангардный контекст; при этом, конечно, по мере надобности привлекаются и иные национальные традиции. Однако, думается, внимание к англоязычному авангарду важно помимо прочего и само по себе: так сложилось, что эта практика, в отличие от франко- или немецкоязычной, очень слабо прочитана и воспринята у нас – в этом смысле важен опыт антологии «Трансатлантический авангард» (2018), составленной Фещенко.

В монографии среди прочих рассматриваются фигуры Джойса, Джоласа, Огдена, Зукофски, Каммингса – их сопоставление с отечественным опытом от Андрея Белого до Велимира Хлебникова. Автор показывает не только точки схождения, но и различия традиций, во многом отражающихся собственно в языковых теориях авангардной и поставангардной эпохи: так, по Фещенко, для русской традиции скорее характерен синтетизм, для англо-американской – аналитизм, что, конечно, занятно совпадает с представлениями о стереотипных картинах «национальных характеров», хотя строго выводится из наличного материла, максимально далекого вроде бы от такого рода наивных построений. Среди отдельных сюжетов стоило бы выделить очерк, посвященный «графическим переводам» авангардных текстов и анализу «языковой гибридизации» у Каммингса.

Хронологически материал книги Фещенко выходит за пределы «исторического авангарда», но, во-первых, сами эти границы являются предметом бесконечных споров, а во-вторых, идея «длящегося авангарда» ничем не хуже идеи его исторической оконченности (и тот и другой подходы могут быть в равной степени аргументированы). Поэтому финальная часть книги посвящена более приближенным к нам во времени практикам, нежели предыдущие. Фещенко рассматривает опыт «ландшафтной поэзии шотландского поэта и художника Яна Хэмилтона Финлея – перешедшего от конкретной поэзии собственно к пространственным объектам, обозначенным как поэтические. В сопоставлении с работами Финлея рассмотрение творчества «московской концептуальной школы» (преимущественно на примере Пригова, отчасти – Монастырского) приобретает смысловой оттенок, не слишком распространенный в работах о концептуализме. Перед нами опыт «биографии» метанаучного понятия «концепт», переходящего из теоретической мысли в художественные практики и обратно; анализ позволяет сказать, что «национальные терминокультуры не являются гомогенными статическими системами».

Работа Фещенко не обязательно требует сквозного сюжета, составившие ее содержание сюжеты достаточно самостоятельны, хотя и связаны, конечно же, единой внутренней логикой. Тем не менее лучше читать книгу целиком, а не выбирая знакомые имена, поскольку сверхзадачей книги служит создание некоего нового контекстуального целого, связывающего не самые очевидные имена с общеизвестными.