Начальник Худлита

Почти в каждом доме есть книги из этой серии, из «Библиотеки всемирной литературы»…  Фото Елены Семеновой

Вплоть до 1991 года существовало такое явление, как книжный бум. Хорошие книги не покупали, а доставали – даже классику. Подписки разыгрывались на работе, книги были таким же дефицитом, как икра или колбаса. Основная часть тиражей шла на Запад или в «Березку» (тем, кто позабыл, напомню: существовала такая сеть магазинов, где можно было купить не только продукты, но и книги – и лишь за валюту). В разряд дефицитных попадали не только Бунин, Ремизов или Ахматова, но и серия «Зарубежный детектив», романы Пикуля или сочинение Анатолия Иванова «Вечный зов». Совсем уж безумные читатели гонялись за произведениями Кочетова и даже Шевцова (бог ты мой, кто из современных почитателей Пелевина, Буйды, Орлуши или Емелина знает эти имена).

В стране процветал книжный черный рынок, и те, кто интересовался книгами больше, чем другим дефицитом, доставали желанных и Ахматову, и Кафку (помните, для чего мы были рождены? – правильно, чтоб Кафку сделать былью), переплачивая втридорога. У меня в знакомых ходил вполне интеллигентный книжный «жучок», еще в те (теперь почти былинные) времена успешно освоивший азы рынка – за 100 советских полновесных рублей (не чета нынешним) он предлагал комплект из «Мастера» Булгакова, «Петербурга» Белого и только-только вышедшего в «Библиотеке поэта» Мандельштама. Покупать каждого по отдельности выходило дороже, и я с радостью соглашался, как и мои друзья.

«Все животные равны, но некоторые равнее других»

С барского стола кормилась и писательская прослойка, хотя не все из пишущих членов входили в привилегированную часть общества. Поэтому кормились все по-разному – чиновникам от литературы полагалось одно. Тем, кто литературу делал, – другое. Но в чем все писатели были равны, так это именно в приобретении книг. Впрочем, и здесь, как у Оруэлла в «Скотном дворе», некоторые «животные» были «равнее других».

Члены союза могли приобретать книги на втором этаже в Лавке писателей (затем она стала называться «Пушкинской») на Кузнецком Мосту, куда нечленам вход был категорически воспрещен (помните у Ильфа и Петрова – пиво только членам профсоюза?). Там безраздельно властвовала некая Кира Аркадьевна, сухая, пожилая дама в очках, с довольно тяжелым характером. Она и решала, кому из простых смертных выдать те или иные дефицитные издания. Секретари СП, лауреаты Гос- и Ленинских премий, писатели – члены и кандидаты в ЦК, естественно, в эту категорию не входили: в иерархической табели о рангах они были небожители.

Но, как это обычно бывает, из каждого правила есть исключения, и эти исключения вызывались обычными человеческими проявлениями чувств – знакомством, симпатией и т.д. (я не говорю сейчас о том, что в те времена именовалось блатом). В нашем случае – любовью к тому или иному поэту или прозаику. И поэтому иногда обычным членам (Битову, Искандеру или Левитанскому) перепадало то, что и привилегированным. У хозяйки Лавки писателей был хороший вкус (во всех смыслах этого слова), и мне не раз приходилось наблюдать (когда я получил входной билет в святая святых), как из подсобки (на прилавке, как правило, лежала литература второсортная) весьма осторожно она выносила дефицитных Сологуба или Цветаеву тому же самому Искандеру, отказывая посыльному от самого Софронова. Но иногда отказывала и посланцам своих любимчиков (в качестве таковых чаще всего выступали жены и дети). Отказы в основном зависели не от наличия «дефицита», а от ее настроения.

Дух и материя

Идея издания «Библиотеки всемирной литературы» (БВЛ), по масштабу напоминавшая горьковскую идею 1920-х годов, принадлежала Борису Грибанову.

Чтобы утолить книжный голод, он предложил руководству Гослита, как иногда называли издательство «Художественная литература», масштабный проект: 200-томную серию книг, охватывающую всю мировую литературу – от Древнего Востока, Античности, древнерусской литературы и поэзии трубадуров, через ирландский эпос, «1001 ночь» и европейскую новеллу возрождения до литературы XX века – Горький, Есенин, Шоу и т.д. и т.п.

Замах по охвату был вселенский, как и по тиражу (300 тыс. экз.).

Когда идея была воспринята и одобрена на самом верху (в Госкомпечати), он стал заведующим новой редакцией Худлита.

Начальственные сердца возрадовались, что они наследуют легендарной горьковской «Всемирной литературе». И в 60-е годы сумеют завершить его замысел, оборвавшийся в 20-х.

К чести издательства, попытка удалась, несмотря на некоторый идеологический крен – вместо, скажем, Джойса, Белля или Камю читателям предлагали варево из Мухтара Ауэзова, Андрея Упита или на худой конец Марии Пуймановой.

На БВЛ объявили подписку, страстные книголюбы выстраивались в очереди, чернильными карандашиками (были такие) чертили номерки на ладонях, устраивали переклички и после бессонной ночи, осчастливленные, разбредались по каменной Москве.

Подписка была объявлена в 1967 году, последний, 200-й том, вышел в 1973-м. И сразу же БВЛ стала настолько популярной и дефицитной, что некоторые книголюбы обменивали ее на столь же популярные и дефицитные «Жигули», тем самым подтверждая основной экономический постулат эпохи развитого социализма о товарном обмене. О такой истории мены книг на автомобиль рассказал в одной из своих статей в «ЛГ» один популярный в те годы писатель и публицист, задаваясь риторическим вопросом: можно ли менять духовное на материальное?

Со временем на этот вопрос ответила сама жизнь.

«Банда Тито»

После войны Б.Г. «прославился» книгой «Банда Тито – орудие англо-американских поджигателей войны». Дело в том, что в 1947-м он окончил Высшую дипломатическую школу МИД СССР и некоторое время работал в советском Информбюро. Очевидно, по долгу службы и взялся за разоблачение «банды Тито».

В те годы отношения с Югославией ухудшились, она перешла в разряд врагов. В газетах и журналах по указке сверху записные партийные публицисты громили югославского маршала и его присных – «наймитов» всех западных разведок.

Клику Тито–Карделя–Ранковича советский народ знал не хуже тройки нападающих команды Военно-воздушных сил Боброва–Шувалова–Бабича, чьи имена были у всех на устах. Не было дня, чтобы в «Правде» и других центральных газетах не появилось карикатуры на «югославских ревизионистов и пособников фашистов».

Помню чудом сохранившиеся у нас дома журналы «Огонек» с карикатурами Бориса Ефимова, родного брата расстрелянного в 30-е годы Михаила Кольцова, где руководитель Союза коммунистов Югославии и его соратники были изображены в виде устрашающих псов с фуражками на головах и почему-то с короткими задранными над известным местом хвостиками, за которые мне, подростку, почему-то ужасно хотелось подергать. Пасти псов скалились ужасающими улыбками, не предвещавшими ничего хорошего.

После того как кремлевский Иосиф то ли с Божьей помощью, то ли с помощью верных соратников (спорят до сих пор) отошел в мир иной и к власти пришел его разоблачитель Хрущев, с югославским Иосипом решили помириться – боялись что в конце концов своенравный, непокорный и не покорившийся генералиссимусу маршал выкинет очередное коленце и окончательно наплюет на весь социалистический лагерь.

Грибанов дружил с Давидом Самойловым, до войны они вместе учились в престижном ИФЛИ. Оба любили выпить и пошутить. Когда его сочинение, разоблачавшее происки коварного Тито, вышло из печати, Самойлов начал рассказывать всем общим знакомым, что грозный, не забывающий обид в свой адрес маршал приказал Бориса повесить публично на площади в Белграде. Не на шутку испугавшийся Грибанов – а вдруг бывший партизан не шутит – некоторое время не подходил к телефону и не выходил из дому.

Но Б.Г. был известный в Москве гуляка и выпивоха. Долго сидеть взаперти не было сил, и он вновь начал делать вылазки в город и навещать друзей. Которые пили много и охотно.

«Хорошо сидим, ребята!»

И, как всегда бывало в дружеском кругу Д.С. в те (и не только в те) годы, водки обычно не хватало. Тогда фронтовик Самойлов говорил: «Сейчас мы бросим жребий – и Грибанов пойдет за водкой». И поскольку все предыдущие разы несчастный жребий падал на фронтовика Грибанова, то он, покоряясь судьбе, ни слова не говоря, шел в ближайший магазин.

В более поздние времена Д.С. и Б.Г., прихватывая еще пару-тройку приятелей, обычно направлялись в «Арагви». Кто застал времена, когда ресторан еще работал, знает – это был один из вкусных ресторанов Москвы, там было «хорошо сидеть». Говорили о выпивке, женщинах и грядущей славе, кто где опубликовался, кто чем еще собирается осчастливить мир – о чем еще могут говорить молодые, здоровые, пьющие литераторы? Но иногда, когда шофе зашкаливало, разговор неизменно скатывался на политику. Ну а какая была в те годы «политика», долго распространяться не приходится. Тогда осторожный Грибанов прерывал неосторожный разговор, вставал, пытаясь дотянуться до зарешеченной отдушины под потолком, и громко произносил: «Хорошо сидим, ребята! Как жаль, что Самойлова и Грибанова с нами нет!»

Не в том беда…

Но в «Арагви» или в «Коктейль-холл» ходили тогда, когда появлялись избыточные деньги, а так как эти деньги появлялись не часто, то ходили реже, чем хотелось.

В 1960 году Д.С. в стихотворном обращении к другу писал:

Не в том беда, Борис Грибанов,

Что ты родился не от панов,

Что вполовину ты еврей

И чином не архиерей,

Что слава ветхая заплата, –

Беда, что денег маловато.

Деньги у Б.Г. появились, когда он стал крупным начальником в Худлите – в литературно-издательском мире должность заведующего редакцией БВЛ считалась номенклатурной (впоследствии Борис Тимофеевич стал заместителем главного редактора издательства «Художественная литература»).

А когда Грибанов стал начальником, деньги появились и у Самойлова – он стал, как он мне говорил, самым богатым переводчиком в Москве.

Все тот же Самойлов в шутку любил определять среди своих знакомых эталон тех или иных качеств. Эталоном таланта он определил Эмку Манделя (будущего Наума Коржавина), единицу таланта назвав «одним Манделем». Но при этом не забывал уточнять, что сам Эмка Мандель тянет на 0,75 «Манделя». Эталоном же дружбы считал Бориса Грибанова, что вполне соответствовало действительности – Д.С. редко ошибался в людях.

«Тель-Авив в огне!»

Но и другие человеческие качества у Грибанова были отменные.

Он мог найти выход практически из любой сложной ситуации. А так как самыми сложными ситуациями в жизни довольно часто оказываются семейные, то здесь у него был накоплен весьма большой опыт. Тем более что у Бориса Тимофеевича была весьма строгая жена, чем и отличается значительное большинство еврейских жен. Эмма Абрамовна исключение не составляла.

Однажды, рассказывал Д.С. (впоследствии эта и некоторые другие истории в сокращенном виде вошли в сборник «Вокруг себя», о котором я писал в «НГ-EL» от 06.08.15, – передаю в том виде, в каком услышал), он загулял и пришел домой поздно, что обычно делать опасался. Эмму могло остановить только нечто из ряда вон выходящее. Ну, например, что Пизанская башня наконец-то упала или советская власть разрешила свободный выезд за границу. Но Борис знал, что Эмму этим не взять – если башня не упала за несколько веков, то вряд ли она поверит, что башня упала в тот вечер, когда он не явился домой вовремя. И тогда Борису на пороге родного дома пришла спасительная мысль.

«Тель-Авив в огне!» – огорошил он супругу, когда та открыла ему дверь.

В это поверить было можно – арабы постоянно не давали житья израильтянам и вполне могли советскими ракетами ударить по ненавистному Тель-Авиву. Эмма тихонько ойкнула – все евреи Советского Союза переживали за далекий географически, но близкий по крови Израиль – и пошла заливать горе валерьянкой.

Для Бориса на этот раз все кончилось миром.

«Так друзья нашей родины арабы помогли нашему другу, наполовину еврею, избежать конфликта с женой, – комментировал случай с Грибановым Д.С. И после недолгого молчания в раздумье добавлял: – какое бескорыстие!»

Кто есть ху в БВЛ

Однажды Д.С. не поленился, взял Каталог БВЛ, в котором все было подробно расписано: кто, где и сколько (каталог все называли 201-м томом), и подсчитал – по количеству переводов он был на втором месте.

На первом – переводчик Вильгельм Левик.

– Я, – начал Д.С. издалека, – участвовал в 23 томах. Левик – в 26. Это о чем-то тебе говорит?

– Говорит, – говорил я.

– А знаешь ли ты, что Юра (Левитанский. – Г.Е.) участвовал всего в пяти томах, а он, как тебе известно, не самый худший переводчик в Москве?

– Знаю, что в пяти, и знаю, что не худший, – отвечал я.

Тогда Д.С. вытаскивал свой самый большой козырь:

– А Борис Леонидович участвовал в 19 томах, а Женя (Евтушенко. – Г. Е.) – в двух, – и торжествующе улыбался. – Но ты же знаешь, – добавлял он через некоторое время после некоторого раздумья, – у меня квартира в Москве, дом в Пярну, дети, и надо помогать маме. Как прожить без этих переводов?

Без переводов действительно прожить было невозможно. И тогда мы разливали шампанское или что-нибудь покрепче, что в этот момент было в доме, и пили за всю редакцию БВЛ, отдельный бокал поднимая за Бориса Тимофеевича Грибанова, поднимавшего (вот такая неумышленная тавтология) не только духовный уровень народа, но и материальный Д.С., и заканчивали тостом за здоровье всех переводчиков – и больших, и малых, внесших свой посильный вклад в знакомство советского народа с лучшими образцами мировой литературы.

«Когда-то было трое пьяниц…»

Когда появлялся очередной сборник его стихов, Самойлов дарил книги своим близким друзьям, как правило, надписывая нечто шутливое. На «Заливе» (1981), подаренном Грибанову, он надписал:

Когда-то было трое пьяниц:

Ты, Боря, я и Левитанец.

За это нас инфаркт постиг.

Теперь поделим на троих –

Что каждому не по масштабам:

За всех троих ты будешь пить,

Я за троих табак курить,

А Юра пусть пойдет по бабам.

Ну а я с Борисом Тимофеевичем познакомился тогда, когда он уже домой являлся вовремя – время супружеских нагоняев прошло.

В свои 60 он был худощав, не потерял стройность и энергичность. Говорил образно, не брезговал острым словцом, на шутки реагировал живо, растягивая рот во все понимающей улыбке. Лысый, отполированный до блеска череп отсвечивал на самойловской кухне, глаза блестели, когда старые друзья тянулись к рюмке и вспоминали минувшие дни… когда всем троим можно было пить, курить и ходить по бабам.

На пенсии, вдали от худлитовской суеты, Борис Тимофеевич стал писать книги (о королеве Англии Елизавете I, о жене Наполеона Жозефине де Богарне, создал биографии Фолкнера и Хемингуэя, не пренебрегал и прозой) – и ушел из жизни в декабре 2005 года.