Харьковский дурак

Ну а кто из нас умный?  Ричард Уэйт. Дурак из Кромарти. 1731. Национальная галерея Шотландии

У Набокова в «Университетской поэме» (1927) видим:

‹… › Виолета

жила у тетки. Дама эта

одна из тех ученых дур,

какими Англия богата, –

была в отличие от брата

высокомерна и худа,

ходила с тросточкой всегда,

читала лекции рабочим,

культуры чтила идеал

и полагала, между прочим,

что Харьков – русский генерал.

Но не дура Виолета, нет. Во всяком случае, вся Европа в 1919 году, когда генерал Харьков возник – неожиданно, как из-под земли, и так же внезапно исчез, – оказалась в дураках. Нет, уже никто не помнит того массового помешательства, повальной моды на General Kharkov – в том смысле, что миф рассеялся и не остался в памяти города, его подсознании, фольклоре, литературе и не рождает новых мифов. А жаль, какой еще город может похвастаться тем, что на какое-то время стал человеком, героем, призраком, заставившим за собой гоняться, искать себя, подчинившим себе чуть ли не весь мир. Как писал Владимир Крикунов в приложении к харьковской «Науке и технике»: «Подвиги» General Kharkov расписали газеты Антанты. Летом 1919 года появилась песня про него, открылись бар его имени и благотворительный фонд, был выпущен сорт пива, бритвенный набор, кофейный напиток, мужские подтяжки и даже фасон дамских шляпок Kharkov».

Английский король Георг V – и тут мы вплотную приближаемся к сюжету «Подпоручика Киже», вернее, целиком заходим в него – наградил генерала Харькова «за заслуги в борьбе с большевизмом» орденом Михаила и Георгия, что дают «за услуги короне, относящиеся к иностранным делам империи». Из призраков и литературных персонажей этот орден есть только у генерала Харькова и Джеймса Бонда (согласно роману «Из России с любовью» Яна Флеминга). И британская миссия отправилась его, Харькова, искать. Искала у Деникина в Таганроге, где находился штаб Добровольческой армии, не нашла. Наверно, много где еще ездила – я так и представляю их, британских офицеров, гоняющихся за призраком Харькова по всей стране, – пока самое простое не оказалось самым очевидным и не направило их в Харьков. Где Харькова они тоже не нашли, но орден вручили – за неимением – генералу Май-Маевскому, главнокомандующему Харьковской области. (Кстати, этот факт, если кто помнит, отражен и в фильме «Адъютант его превосходительства»: прибытие союзников, награждение, банкет.)

В общем, в Харькове призрак генерала Харькова растворился, обратно союзники уехали, чтобы рассказать, что никакого генерала Харькова нет. Но дело не в этом. Просуществовавший четыре с половиной месяца – а все началось с выступления Ллойд Джорджа, британского премьер-министра, в парламенте 16 апреля: «Мы не можем сказать русским, борющимся против большевиков: «Спасибо, вы нам больше не нужны. Пускай большевики режут вам горло». Мы были бы недостойной страной! ‹… › А поэтому мы должны оказать всемерную помощь адмиралу Колчаку, генералу Деникину и генералу Харькову», – и слово «Харьков» так ему запало в душу, что дальше, выступая то там, то там, он уже называл одного Харькова – и расписывал, расхваливал его победы…

Так вот, просуществовавший четыре с лишним месяца мифический генерал Харьков и легендарный основатель Харькова казак Харько, или Харькóв, сотник, «грабивший помещиков и разорявший их угодья», о котором до сих пор все время спорят, был ли, не был, но памятник которому – конный, как генералу – стоит, не одна ли это и та же личность? Кроме реальной истории, кроме реальной логики, фактов и всего такого, есть другая – да, я снова говорю о мифологии, – и она в отличие от «той» истории куда цельнее, весомее и убедительней.

По-харьковски

Ну и что такое «по-харьковски» с точки зрения литературы, как она это «по-харьковски» представляет и видит? И читатели со всего мира – вслед за ней.

Маленькие, допустим, впервые могут узнать о «по-харьковски» из книжки – сборника рассказов – детского писателя Юрия Третьякова «Алешин год» (1974):

«– Делай и ты себе лодочки… – сказал Василек. – Вместе поплывем!

– Не хочу! – отвечает Пашка.

– Тьфу на тебя! – разозлилась Аленка.

Мимо шла тетя Оля и покачала головой:

– Ай-яй-яй! Как не стыдно! Кто же это тебя так научил?

–Это мы с мамой в Харьков ездили, там так плюются… – объяснила Аленка».

Впрочем, юному читателю, подростку уже, наверное, встретится и такое – у Валентина Катаева в «Волнах Черного моря» (в четвертой части «Катакомбы», 1961):

«– А у вас на Украине как мирятся? – с живейшим интересом спросил Петя.

– Смотря где. У нас в Харькове, например, мирятся так.)

А повзрослевший читатель, если возьмет «Сочинителя» (1991) Александра Кабакова, узнает, что в Харькове не только плюнуть могут:

«Юра шагнул к Барышеву и, совершенно позабыв всякую науку, по-харьковски просто дал ему по морде».

Вот и Борис Слуцкий в «Председателе класса» подтверждает, что это по-харьковски просто и обыденно, по-домашнему:

На харьковском Конном базаре

В порыве душевной люти

Не скажут: «Заеду в морду!

Отколочу! Излуплю! »

А скажут, как мне сказали:

«Я тебя выведу в люди»,

Мягко скажут, негордо,

Вроде: «Я вас люблю».

Не мордобой ради мордобоя – учеба, наука, воспитание, нетрадиционным, но для Харькова, вишь, нормальным способом. И никто не жалуется, хотя со стороны, конечно, выглядит в лучшем случае как чудачество. Наука и чудачество, собственно, это тоже по-харьковски, вполне харьковский комплект. Иначе б с чего, вы думаете, братьям Стругацким – в повести «Волны гасят ветер» (1985‒1986) – размещать Институт Чудаков именно в Харькове:

«– Хорошо, сказал я. – Как хочешь. А завтра изволь выехать в Харьков.

Тойво приподнял белесые брови, но ничего не сказал.

– Что такое Институт Чудаков, знаешь?

‹… ›

– Это филиал Института метапсихических исследований. Изучают предельные и запредельные свойства человеческой психики. Полным-полно странных людей».

«Странные люди» – новая раса, Институт Чудаков занимается тем, что активирует в мозгу «третью импульсную систему» – тем, у кого она есть, но не активирована, – и человек превращается в людена, обладающего сверхспособностями и суперинтеллектом.

Это не отголоски герценовского – в «Былом и думах» (1868), – но переклички налицо:

«– Вам ни копейки не стоит знать, – отвечал он, – верю я магнетизму или нет, а хотите, я расскажу, что я видел по этой части?

– Пожалуйста.

– Тогда слушайте внимательно.

После этого он передал очень живо, умно и интересно опыты какого-то харьковского доктора, его знакомого».

Так что тоже «вывести в люди» – в людены. И в этом контексте совсем по-иному звучит вроде как обычная фраза из воспоминаний («Записи и выписки», 2001) Михаила Гаспарова: «Он тоже был родом из Харькова. В начале 1920-х гг. там был хороший культурный центр, откуда вышел А.И. Белецкий, друг моего шефа Ф.А. Петровского: украинский академик, мемориальный бюст у подъезда. Лет через десять после самаринской смерти я познакомился в писательском доме со старой, доброй и умной переводчицей А. Андрес (письма Флобера и пр.). Она тоже была из Харькова, хорошо знала отца Самарина – гимназический, а потом школьный учитель, это он сделал людьми всех, кто вышел из Харькова». (И там же у Гаспарова находим: «Как прошла конференция?» – спросил Флейшман. «На уровне Харькова». – «Тогда хорошо».)

Бытует в Харькове какое-то глубокое странное поверье, что, во-первых, чуть ли не все известные люди, ну большинство, очень много во всяком случае, неожиданно оказываются родом отсюда или жили какое-то время. Вагрич Бахчанян в тексте «Харьков» (1974) обыграл это так: «В Харькове в разные годы жили и работали следующие выдающиеся люди: Ленин, Сталин, Ворошилов, Берия, Молотов, Брежнев, Подгорный, Косыгин, Бурлюк, Андропов, Иогансон, Шолохов, Козловский, Брусиловский, Дунаевский, Сапгир, Холин, Даниэль, Синявский ‹… ›» и так вплоть до «Магритт, Лотреамон, Головин, Токарев, Зингер, Степанченко, Адабашьян, Михалков, Румер, Толя с мешком, ‹…› Рафаэль [художник], Рафаэль [певец]», – а еще: «При въезде в Харьков на мраморной плите [100 на 120 метров] золотом написаны известные слова Маркса [он учился в Харькове]: «Пойдите и посмотрите, хотя бы только для того, чтобы сделать мне приятное» и «Харьков справа похож на Шекспира [он тоже из Харькова]»). Харьков не держит, а отпускает своих. Не правда ли, оно, это поверье, фольклор, очень даже рифмуется с «вывести в люди». Как минимум – по-харьковски рифмуется.

Харьковский дурак

Давайте посмотрим правде в глаза – есть он, есть, харьковский дурак. И в жизни, и в литературе.

Он, конечно, разный и может быть кем угодно – не тип, а типаж скорее. Вот и у конкретного во всех смыслах Довлатова он абстрактен, размыт, собирателен: «Никогда и никому, особенно – интеллигентным людям, не говори, что Бродскому далеко до Евтушенко, иначе тебя будут принимать за харьковчанина или, в лучшем случае, подумают, что ты переутомился» (письмо Науму Сагаловскому от 11.07.1985). Впрочем, известно, Харьков любил Евтушенко, тот часто приезжал, и возможно, Довлатов имеет в виду именно это.

Собирателен, более того – множествен – харьковский дурак у Ильфа и Петрова: помните этот знаменитый эпизод?

«Перед вечером к Провалу подъехала на двух линейках экскурсия харьковских милиционеров. Остап испугался и хотел было притвориться невинным туристом, но милиционеры так робко столпились вокруг великого комбинатора, что пути к отступлению не было. Поэтому Остап закричал довольно твердым голосом:

– Членам профсоюза – десять копеек, но так как представители милиции могут быть приравнены к студентам и детям, то с них по пять копеек.

Милиционеры заплатили, деликатно осведомившись, с какой целью взимаются пятаки.

– С целью капитального ремонта Провала, – дерзко ответил Остап, – чтоб не слишком проваливался».

Но опять же, вы мне можете возразить, что это хоть и множественный, но не весь харьковский дурак, а только милиционный, и поделом ему, им, – и тогда я вам предъявлю харьковского дурака в лучшем виде, как такового – у Катаева:

«– Я, конечно, очень извиняюсь, но дело в том, что я хотел бы заказать вам стихи. ‹… › несколько экспромтов на именины Раисы Николаевны, супруги нашего командира… Ну и, конечно, на некоторых наиболее важных гостей… командиров рот, их жен и так далее… Конечно, вполне добродушные экспромты, если можно, с мягким юмором… ‹…› Хорошо было бы протащить тещу Нила Георгиевича Оксану Федоровну, но, разумеется, в легкой форме. Обычно в таких случаях мне пишет экспромты один местный автор-куплетист, но – антр ну суа дит – в последнее время я уже с его экспромтами не имел того успеха, как прежде. Я вам выдам приличный гонорар, но, конечно, эти стихи перейдут в полную мою собственность и будут считаться как бы моими… Обычно я имею успех… и это очень помогает мне по службе.

‹… › Можно себе представить, какую чечетку мы исполнили, едва затворилась дверь за нашим заказчиком ‹…›:

– Бог нам послал этого румяного дурака!

Наши опусы имели такой успех, что нашего доброго гения повысили в звании, и он повадился ходить к нам, заказывая все новые и новые экспромты.

Мы так к нему привыкли, что каждый раз, оставаясь без денег, ‹… › говорили:

– Хоть бы пришел наш дурак.

‹… › И вот однажды рано утром, когда прислуга еще не успела убрать с нашего стола вчерашнюю посуду, в дверь постучали, после чего на пороге возникла полузабытая фигура харьковского дурака» («Алмазный мой венец», 1978).

Вы вправе, как всегда, оспорить меня, мол, опять дурак не весь и снова милитаристский, а кто-то дотошный вычитает в романе о черноморском жаргоне фигуранта, но черным по белому же написано: «харьковский дурак», и что вам еще.

А я, кажется, понял, вам нужно любви к нему, сочувствия и, чего там, эмпатии, вы хотите, чтобы вас носили на руках, вам все мало. 

Харьков