Не забыт тобой затейливый Вольтер

Василий Львович имеет заслугу перед Александром Пушкиным и перед мировой литературой, так как отговорил его от «поступления в гусары». Неизвестный художник. Портрет В.Л. Пушкина. 1810-е гг. Государственный музей А.С. Пушкина

Было время, Александра Пушкина представляли в обществе как племянника «известного нашего поэта Василия Львовича Пушкина». Потом как-то само собой уже Василия Львовича представляли как дядю нашего знаменитого поэта Александра Пушкина. И Василий Львович действительно был признанным поэтом, в его кругу Александр еще до Лицея погружался в среду поэзии, хорошего русского и хорошего французского языка. Именно он отвез потом племянника в Петербург для поступления в только что открывающийся Лицей, для чего пришлось мобилизовать все свои формальные и неформальные связи в Петербурге. Решающую роль здесь сыграл его друг, а в дальнейшем и друг Александра – Александр Николаевич Тургенев. Да, тот самый, который будет и хоронить Пушкина в Святогорском монастыре через 26 лет. Через него же Александр уже (или еще) в Лицее был введен в круг Жуковского и Вяземского, в том числе в «Арзамас», где по их традиции называть всех каким-нибудь именем из произведений Жуковского получил свой псевдоним – «Сверчок». Александр в последние лицейские годы – уже активный и самый молодой, конечно, участник «Арзамаса». Правда, «действительным членом» он станет по окончании Лицея. Василий Львович, возглавляя московскую секцию «Арзамаса», имеет еще одну заслугу перед Александром Пушкиным, да и перед всей русской и мировой литературой: он отговорил племянника от «поступления в гусары». Дело в том, что перед выпуском лицеистам предложили поступить на военную службу, что некоторые и сделали – тот же Данзас, к примеру, будущий секундант Пушкина. Александр же вдруг загорелся и на полном серьезе решил «идти в гусары». И стало бы у нас одним поэтом меньше, зато одним гусаром больше… Александр опомнился вовремя, но дяде написал в ответ большое (90 строк) «Послание В.Л. Пушкину», с тех пор украшающее все его собрания сочинений:

Скажи, парнасский мой отец,

Неужто первых муз любовник

Не может нежный быть певец

И вместе гвардии полковник?

Следующие 70 строк прикрывают, можно сказать, факт вынужденного решения. И в заключение:

Вы, мирной праздности друзья,

Шепну вам на ухо: вы правы,

И с вами соглашаюсь я!

Бог создал для себя природу,

Свой рай и счастие глупцам,

Злословие, мужчин и моду,

Конечно, для забавы дам,

Заботы знатному народу,

Дурачество для всех, – а нам

Уединенье и свободу!

Дорогого стоит и обращение – «Парнасский мой отец…», так и оставшееся почетным званием Василия Львовича на всю оставшуюся жизнь и после нее тоже. Тем более что к родному отцу есть только нечастые письма, а стихотворных обращений или хотя бы упоминаний – нет.

После михайловской ссылки именно к дяде явился Александр сразу же после приема у Николая I в Кремле. Он же взял на себя все хлопоты и расходы по похоронам в 1830 году. И Василий Львович, в свою очередь, сознавал вполне талант и масштаб личности своего племянника, знал и любил читать публично его стихи. А как поэт Василий Львович был вполне признан современниками, удостоился «самиздата» (поэму «Опасный сосед» не печатали, но закрывали глаза на рукописные списки).

И в наше время он удостоился своего музея на Старой Басманной в Москве, переиздаются его стихи и биография в серии ЖЗЛ, посещается могила на кладбище Донского монастыря. Стихи его непритязательны, легко читаются и запоминаются. Вот, например, его прямое обращение к знаменитому уже племяннику (это последние его стихи, написанные за месяц до кончины в 1830 году):

Племянник и поэт! Позволь,

чтоб дядя твой

На старости в стихах

поговорил с тобой!

Хоть модный романтизм

подчас я осуждаю,

Но истинный талант люблю

и уважаю.

Послание твое к вельможе есть

пример,

Что не забыт тобой

затейливый Вольтер!

Ты остроумие и вкус его

имеешь

И нравиться во всем

читателю умеешь.

Блаженствуй! – Но в часы

свободы, вдохновенья,

Беседуй с музами, пиши

стихотворенья,

Словесность русскую, язык

обогащай

И вечно с миртами ты лавры

съединяй!

В преклонном возрасте Сергей Львович ухаживал за Анной Керн, а потом и за ее дочерью – Екатериной. Неизвестный художник. Портрет С.Л. Пушкина. 1810-е гг.

Но есть еще и третий Пушкин-поэт, забытый и неизвестный, но хорошо известный как отец Александра, Сергей Львович Пушкин. Общие гены давали о себе знать, и он тоже всю жизнь писал стихи. Вернее – любил облекать свои послания в стихотворную форму, не претендуя на большее, и никогда не публиковался. С отцом у Александра отношения складывались непростые, а иногда, в том же Михайловском, – просто враждебные. Он вообще не был любимым сыном, любимчиком был младший Левушка. И для матери тоже, она оценила его только на последнем году жизни. Она тяжело болела тогда, отец при этом мог только плакать, а сын пытался помочь, потом именно он похоронил ее в Святогорском монастыре, купив и себе там место «на вырост», не предполагая, конечно, что очень скоро оно будет занято.

Отец пережил сына на 11 лет. А о его гибели Сергей Львович узнал в Москве, будучи в гостях. Не мог поверить в это, страшно переживал. Увидев в этом доме бюст Александра, он обхватил его руками и зарыдал. Есть и стихи его «На память нашего поэта»:

На память нашего поэта,

Погибшего в расцвете лет,

Средь бурь, измен модного

света, –

Дарю тебе его портрет.

Ты вспомнишь и мои страданья

В потоке слез моих очей,

И будут два воспоминанья –

Предметы дум души твоей,

Да не отравят твой покой

Сии листы воображения,

Услышит теплые моленья

Мой хранитель – ангел твой!

Склонясь главою в прах,

Я слышу гения…

Парит он над тобою

И блещет яркою звездою,

И молит он о том же в небесах.

Никакого участия в похоронах, устройстве могилы и памятника Сергей Львович не принимал. В 1841 году, когда Наталия Николаевна впервые приехала с памятником на могилу мужа, со всеми четырьмя детьми, с сестрой, няньками и бонами, то там же, в Михайловском, был в это время и Сергей Львович. Все они жили в нескольких комнатах просевшего, щелястого, нуждающегося в срочном ремонте дома (как нам покажется вся эта «дворянская коммуналка» с высоты нашего века?). Оставаться там на зиму, как хотела вначале Наталия Николаевна, было невозможно, а денег не оказалось даже на обратную дорогу. Сергей Львович нехотя ссудил деньги, под обязательства вернуть их из казенного пенсиона, назначенного вдове и детям. Теплых отношений с невесткой у него не было, тем более что он считал ее невольно причастной к гибели сына. А хозяйством в имениях или на городских съемных квартирах он никогда не занимался. Все болдинское Кистенево, как будто бы подаренное сыну перед свадьбой, на самом деле было передано «в управление и распоряжение», поэтому снова вернулось к Сергею Львовичу, а он завещал свою долю не вдове с четырьмя детьми, а своей дочери Ольге.

При этом у Сергея Львовича именно в это время разгорались матримониальные планы. Что-что, а влюбчивость и интерес к прекрасному полу у него сохранялись до конца жизни (опять же – гены, гены…). Предметов страсти на тот момент имелось два – Анна Петровна Керн (да-да, та самая) и Мария Осипова – младшая дочь Осиповой-Вульф – из соседнего Тригорского. Соперником же выступил не кто иной, как младший сын Левушка, тогда уже офицер, и Мария, естественно, отдавала предпочтение ему, чем Сергей Львович был удивлен и возмущен донельзя. Наталья Николаевна же как раз уговаривала Марию, так как не хотела видеть Анну Керн своей новой свекровью. В дальнейшем, уже в Петербурге, Сергей Львович продолжал ухаживания, облекая их в стихи, сам же постепенно терял слух и адекватное восприятие окружающих. В семействе Керн, правда, переключил внимание на Екатерину, повзрослевшую дочь Анны Петровны, вышедшей к тому времени замуж. Как известно, в Екатерину был влюблен и композитор Глинка, благодаря чему мы имеем не только стихотворение, но и романс «Я помню чудное мгновение…». Там дело шло к браку, но он так и не состоялся. Глинка потом женился на другой и совершенно неудачно, Екатерина вышла замуж уже после тридцати и, кажется, удачно. Так все пересекается… Сергей Львович умер в 1847 году, похоронен в том же Святогорском монастыре. То есть прожил он 78 лет, вдвое больше знаменитого сына. Как писал историк литературы Павел Анненков: «Почтенному старцу пришлось пережить у дверей гроба все волнения юношеской и безнадежной страсти, начиная с пламенных посланий на французском языке и робких угождений предмету поклонения, до покорных жалоб на судьбу и горьких слез отчаяния. Он еще мечтал о браке, второй молодости, медовом месяце и проч.»

Да, Сергей Львович был «человек простой, говорил стихами» всю жизнь, но ничего никогда не печатал, все осталось в альбомах или в открытках, сопровождавших его подарки:

Не знаю дружбу иль любовь

Питаю к ней в душе унылой.

Но сердце ноет, бьется вновь,

Как билось в юности

счастливой:

Люблю ее за тихий нрав,

За ясный ум, столь

просвещенный,

За красоту, за взгляд бесценный

И за улыбку на устах,

Люблю я звук ее речей

И кудри русые, густые,

Ресницы длинные очей,

И розы на щеках живые.

При ней я робок, молчалив,

Одну ее я вижу, ей внимаю,

Порой то весел, то ревнив,

Любовь ли это?.. Я не знаю.

Во мне кипит и стынет

кровь,

При ней мне все очарованье,

Но нет надежды,

нет желанья…

То верно дружба, не любовь.

Наш главный (и единственный все-таки) Пушкин неисчерпаем. Но продолжается познание и изучение всего «вокруг Пушкина», и наш разговор о других Пушкиных, тем более поэтах, вполне уместен. Простим им и то, что они сами считали себя почти равными ему…

Бог, или судьба, или Муза Поэзии зачерпнула Александру Сергеевичу нужные гены полной мерой, а небольшой остаток вытряхнула, и достался он еще двум Пушкиным, но больше уже никому. В огромном древе предков и потомков других поэтов не было. Самая большая «перекличка» состоялась в юбилейном 1999 году: было приглашено около трехсот потомков, присутствовало на торжествах около ста, большинство иностранцев не знали русского языка, но все с гордостью сознавали свою причастность к гению.

А здесь, для нас, он – «наше всё», и два эти слова не тускнеют от частого употребления. «Всё» – да, в том числе – прозрение о нашем прошлом, настоящем и будущем. А вот «наше»… Только ли наше? Давно уже не только наше! Вот в Африке теперь три страны, начиная с Эфиопии, спорят о праве считать себя родиной великого африканского поэта, украденного у них белыми варварами. Что ж… Западные цивилизации вывозили из Африки рабов и богатства недр, а Россия приобрела гораздо большее и вечное. И готова поделиться… если смогут адекватно перевести Пушкина. Или придется изучать русский язык, «чтоб мыслить и страдать» вместе с ним.