Я к ним прикасался плечами

И сказал Булат Окуджава. И зазвучала в домах гитара… Фото из Федерального архива Германии

Детство, детство... Позади – ничего, впереди – дали. Хочешь посмотреть, что там, – нет ничего проще: берешь билет, идешь в кино. Там, на экране, предупредительные милиционеры, готовые в любой момент прийти тебе на помощь, там уверенные в себе рабочие, там немного растерянный и смешной, но по-своему симпатичный интеллигент, там обаятельный советский разведчик. Выходишь из темного зала и долго щуришься от яркого света.

Приходит вечер, зажигаются огни, мелькают за занавесками тени. Ты совсем не знаешь, кто там, но слышишь вдруг: «Здесь живут мои друзья, и, дыханье затая, в ночные окна вглядываюсь я», – и почему-то замирает сердце. На базаре продают ландыши. «Ландыши, ландыши – первого мая привет...» Какой волшебный голос у Гелены Великановой.

Ты еще не знаешь, как презирает эту песню Булат Окуджава. Она, наверно, того заслуживает: он редко ошибается. Но ты ее любишь, хоть и никогда б не посмел при его жизни в этом признаться. Так уж вышло. Кажется, по-научному это называется импринтинг.

Она совпала с твоим детством, когда по земле ходили не люди, а их небесные двойники, и у молодых крылатых женщин – у всех до единой – были такие голоса, какие только и могут быть у этих райских созданий.

А ведь у Гелены Великановой и вправду был дивный голос.

И потом, гораздо позднее, но теперь уже в тоже далеком 98-м году, побывав на одном концерте, не слишком даже и профессиональном, где молодые, очень молодые люди («без морщинки, без проседи», как сказала бы нежная Новелла Матвеева) пели очень светлые бардовские песни, ты, почему-то ошеломленный их, может быть, и не таким уж великим пением, думаешь: а все-таки какое счастливое это было время – бархатный сезон социализма!

И пишешь вот это.

А все-таки какое счастливое это было время – бархатный сезон социализма. Незлобивый диктатор лениво, только по обязанности, бубнит очередной никому не нужный доклад. Разомлевший палач дремлет в укромном уголке. Надо всею страной тихий, безмятежный и почти бескровный полдень. Летят по небу дивные облака фасона 60-х. Навсегда останутся золотые сны, которые успели присниться поэтам в минуту райского затишья. Сны о том, как сошло однажды небо в квартиры, в улицы, в вокзалы, в толчею, в давку. И перемешались людские дыханья, и перепутались людские пути, и слились разные дороги в одну общую судьбу. И такой заманчивый свет разлился вокруг, что сам принц Гамлет, гордый и насмешливый, не выдержал: надел демократического покроя пиджак, шагнул и влился в московскую толпу.

И произнесла тогда Белла Ахмадулина:

Мне не выпало лишней удачи,

слава Богу, не выпало мне

быть заслуженней или богаче

всех соседей моих по земле.

Плоть от плоти

сограждан усталых,

хорошо, что в их длинном

строю

в магазинах, в кино,

на вокзалах

я последнею в кассу стою –

позади паренька удалого

и старухи в пуховом платке,

слившись с ними,

как слово и слово

на моем и на их языке.

И сказал Булат Окуджава: «Я к ним прикасался плечами…»

И зазвучала в домах гитара. И поплыли дома, как пароходы, в голубую, счастливую даль.

А сегодня в далеком от Москвы Чернигове поют чудесные его «Горожане», «и нет усталых и больных и виноватых нет», и всего того грустного, что легло между людьми и странами, тоже как будто нет…

Конечно, это были иллюзии, о которых не стоило б и говорить. Но посмотришь, бывает, какое-нибудь старое простоватое кино, снятое, конечно, не таким уж простоватым пройдохой-режиссером по сценарию другого такого же прожженного демиурга, и так глупо вдруг заноет сердце...

А вы замечали, что в особенно светлые дни, в какое-нибудь райское майское утро, человек делается иногда особенно раздражительным и нетерпимым? Бывает даже, какой-нибудь добрячок становится тогда злым, как юный Лермонтов. Я думаю, это потому, что в такие дни особенно остро чувствуется разница между тем, что есть, и тем, что могло бы быть. Ласковое солнышко – насмешливый провокатор.