Валерий Вяткин
Наделяя в своих романах духовенство не самыми привлекательными чертами, Писемский вовсе не сгущал краски. Василий Перов. Сельский крестный ход на Пасху. 1861. ГТГ
Алексей Феофилактович Писемский, некогда популярный писатель, родился 23 марта 1821 года, а скончался 140 лет назад – 2 февраля 1881 года (все – новый стиль). Таким образом, нынче два особых повода вспоминать о Писемском. Будучи ярко выраженным реалистом, представив в своих многочисленных произведениях широкую панораму российской действительности XIX века, он не пренебрег и жизнью Православной церкви. Примеры, приведенные им, любопытны и симптоматичны.
Весьма нелепый альянс
В разных произведениях Писемского иллюстрируется тесная связь церкви с государством. Сплошь и рядом священники соседствуют с полицейскими чинами, объединенные служебными задачами и схожим социальным положением. Борьба со староверием – вот разновидность общего для двух сторон дела. Доносить полиции на отступивших от православия было для духовенства обычным занятием.
В романе «Тысяча душ» дважды показано сообщество священника и станового пристава – привычно легитимная для окружающих связь. В одном дворянском доме двум этим лицам было устроено отдельное чаепитие (там же). В романе «Мещане» в компании священника уже квартальный – более низкий полицейский чин. Порой трудно заключить, где заканчивается царский служака и начинается духовное лицо. Вот монах из романа «Масоны»: на шее у него «висел орден Станислава, а на груди красовалась Анна (другой российский орден. – В.В.) и две медали турецкой и польской кампаний».
Союз церкви с государством подчеркнут Писемским поистине убедительно. В драме «Горькая судьбина» исправник допытывался, обращаясь к простолюдину: «Какой ты веры и бываешь ли на исповеди и у святого причастия?» Речь здесь, конечно, об обрядах господствующей церкви, которые поддерживались имперской властью.
О связи духовенства с карающей силой империи говорит и отрывок из «Масонов»: «Священника сменил палач», чтобы довершить сцену казни. Но «духовные» не только участвовали в той церемонии – порой сами подталкивали государство к расправам. «Поп» из романа «Люди сороковых годов» наводит карающий меч на староверов: «…законы очень слабы за отступничество их…» (Тогда как законодательство уже обрекало староверов на тяжелые страдания.) Актуально ведь и ныне применительно к разным религиям.
На что у «попов» загорались глаза
Альянс церкви и государства придавал церковной жизни и самому духовенству отнюдь не привлекательные черты. Но оно и без того хромало на обе ноги. Словесные портреты «духовных» у Писемского сочны и красочны. Есть и образы иерархов. Архиерей из «Масонов» «очень любил дворян», что подсказывает и о его подражании роскошному дворянскому быту. «Славился тем, что у него всегда подавали дорогой и душистый чай, до которого он сам был большой охотник». Тема сибаритства епископов развита в романе «Люди сороковых годов». Про другого иерарха сказано: «Запах духов разительно раздался за ним». Впечатляет все, тем более что архиереи тоже монашествующая братия, призванная по определению к отказу от радостей жизни.
Подчеркнуть свое величие важно для тех псевдомонахов. Герой «Тысячи душ» – Сольфини (человек неизвестной национальности) «любил ходить в собор на архиерейскую службу, которая напоминала ему Рим и папу». И вправду, на службах таких далеко не всем прихожанам удается сохранять духовную сосредоточенность.
При императоре Александре I, подражая дворянам, «многие архиереи, если не прямо, то косвенно склонялись к масонству» («Масоны»). Писемский и здесь не противоречит историческим реалиям. Членами масонских лож были в свое время такие известные церковные деятели, ставшие иерархами, как Филарет (Дроздов) и Михаил (Десницкий).
А теперь о монахах ниже рангом. В тех же «Масонах» находим: «В монастыри-то нынче простой народ не принимают (прием был действительно ограничен. – В.В.): всё кутейники и кутейницы (священнические дети. – В.В.) туда лезут, благо их как саранчи голодной развелось…» Довольно резкая характеристика. Духовный компонент здесь не обозначен, ведь таковой в монастырях часто не главенствовал – торжествовал элементарный житейский расчет. Неслучайно персонаж из «Масонов» отозвался о монахинях почти ругательно: «Черноризные низкопоклонницы и притворщицы». Представлен в романе и монах, увлеченно игравший в шашки, обучавший иных тонкостям этой игры. Но предпочитали все же карты.
Имущественное расслоение в монастырях шло полным ходом. Паломники могли увидеть и совсем убогого инока, кто «в тридцать градусов мороза и в июльские жары» был «всегда в одном и том же, ничем не подбитом нанковом подряснике и в худых, на босу ногу, сапогах…» («Тысяча душ»). Аналогичный пример найдется. На московском вокзале героиню романа «Мещане» «встретил грязный монах с трясущейся головой…». Всплывает в памяти образ юродивого, достаточно характерный для Руси.
А вот монах «с пресыщенным несколько лицом» – более типичный («Люди сороковых годов»). Неслучайно в романе хвалят Екатерину II, что отняла крестьян у монастырей, не знавших удержу в эксплуатации своих крепостных.
Авторитет монашества при Писемском стремительно падал. Герой «Мещан» открыл: «…был… на Афоне; но из этого путешествия помнил то лишь обстоятельство, что у них в сих святых бы, кажется, местах украли чемодан». В том же романе находим: «…у нас везде матери Митрофании: какое дело ни копни, – мать Митрофания номер первый, мать Митрофания номер второй и третий!» Здесь упомянута хорошо известная в то время игуменья Митрофания (Розен), привлеченная к уголовному суду за
подделку векселей.
Образы белого духовенства не менее колоритны. На переднем плане тема его алчности. Некий богач из «Мещан», желая помочь бедным, стал расспрашивать о таковых у причта, но «очень хорошо понял, что у священнослужителей лично для себя разгорелись глаза на его карман; а потому, сочтя за лишнее с ними долее разговаривать, он раскланялся и ушел». Участие церкви в социальном служении представало иллюзией.
Про корыстолюбие другого священника сообщено: «…задрожал даже, увидев денежки-то» («Люди сороковых годов»). Но здесь нужна известная снисходительность: ведь часто православные клирики страдали от нищеты.
Другое дело – жадность «попа» из рассказа «Капитан Рухнев». Именуемый «лошадиным барышником», он закупал для причащения суррогатное вино («чихирь астраханский»), в десять раз дешевле кагора, так что младенцы в храме после причащения громко кричали, ведь нежный организм не принимал «чихиря». Священника уличили – «смутился попенка». Материальные интересы мешали исполнять служебный долг. Однажды священник из «Масонов» «довольно торопливо переболтавшимся языком читал евангелие» – «стал спешить дослужить обедню», узнав о болезни того, кто священника содержал.
Иначе относились к скупым жертвователям. Некий «дерзкий на язык» священник «был зол на Екатерину Петровну (помещицу. – В.В.) за скудость приношений, которые делала церкви и причту» («Масоны»). Но духовенство было у помещиков не в чести.
Что до вымогательства священниками денег с прихожан – очень распространенного в России порока, – то у Писемского об этом не говорится, что отводит от мысли о предвзятости писателя к духовенству.
Положение клира было к тому же униженным. Состояло и в том, что клир обрекался обычно молчать. Один «поп» за обедней дерзнул проповедовать: «Где ныне Христос пребывает? Между нищей братией… в имении генеральши Абреевой». Привязка к обыденности была столь неожиданной, что «вся церковь… грохнула». На оригинальность немедленно отреагировали. «Попа» «выдержали под началом» и перевели в другой приход («Люди сороковых годов»).
Неслучайно о сельских священниках, скованных ограничениями, сказано: «…от скуки или обезумевать должны, или изощрять свой ум в писании каких-нибудь кляуз» («В водовороте»). Поводы для кляуз находились разные. Священник из «Мещан» проклинал «поганую некрещеную жидовку». Но за что? Можно, однако, подчеркнуть: антисемитские настроения были характерны для многих из православного духовенства.
Тема разврата тоже затронута. Работница одного «попа» забеременела. Родившегося ребенка подкинула своему отцу, сфальсифицировав с ведома священника смерть младенца. В гробу же похоронила мертвую кошку, завернутую в саван («Капитан Рухнев»). Развратные священники действительно встречались Писемскому. Один из таковых преподавал Закон Божий в костромской гимназии, где учился будущий писатель.
И опять о притворстве. Священник из романа «Люди сороковых годов», изображая из себя аскета, попросил в трактире порцию акрид и меду, чем, согласно Евангелию, питался Иоанн Креститель, почитаемый адептом строгого образа жизни.
Закономерно, что отношение к духовенству оставляло желать лучшего. Так, герой «Мещан» «никогда не мог переносить поповского пения». Встречаются и откровенно карикатурные образы. В романе «В водовороте» представлен дьякон с лицом, похожим «на кривой топор».
«Возвращение блудного сына»
Выведены Писемским и пастыри, не подпадающие под общее определение, чья оригинальность крепко запоминается.
Священник Василий из романа «Масоны» был «принят в ложу ищущих манны (эта масонская организация действительно существовала в 1817–1822 годы. – В.В.)… стал произносить в собрании ложи речи, исполненные энергии». Одной ложи было, похоже, ему мало. Однажды, служа в церкви, Василий «облекся в масонские доспехи» и положил на аналой экзотический гарнитур: «череп, берцовые кости, жестяную ветку акации и раскрытую Библию». В 1820-е годы, после того как масоны попали под государственный запрет, его перевели в сельский незавидный приход. Результат оказался предсказуем: священник «пал духом и стал пить», причем самым неумеренным образом. «Совершенная погибель его была почти несомненна… – живописал автор, – часто видели, как он с растрепанными волосами, в одной рубашке, босиком крался по задним огородам в кабак, чтобы затушить и успокоить свое похмелье. Ходя с крестом по деревням, он до такой степени напивался, что не мог уже стоять на ногах, и его обыкновенно крестьяне привозили домой в своих почти навозных телегах». Таким образом, авторитет духовного пастыря терял всякие под собой основания.
Выведенное Писемским не что-то из ряда вон выходящее. Из архивных источников известно: впадая в пьянство, служитель алтаря мог заложить в кабаке и предметы богослужебного облачения, оставить там по забывчивости дароносицу и другое, что в церкви считают святыней.
Но Василий вдруг перестал пить, когда его поддержал богатый мирянин. Почти что чудесный случай исцеления от алкоголизма. Одновременно – подтверждение: изображая духовенство, Писемский вовсе не сгущал красок.
* * *
Есть у Писемского и другие образы духовенства: люди церковные назовут их позитивными. Так, в «Тысяче душ» показан настоятель монастыря. «По всему околотку он был известен как религиозный сподвижник… по всем городским церквям служба уж обыкновенно кончалась, а у него только была еще в половине». Служил, как представляется, не себе самому.
Но общее впечатление от чтения Писемского складывается не в пользу русской церкви, познавшей глубокий духовный кризис, чему как будто не видно конца.
Охлаждение в вере показано в «Мещанах». «Причаститесь, иначе вы лишитесь царствия небесного!» – внушал вольнодумцу священник. – «Царствия небесного нет, – закричал вольнодумец… – А если бы оно было, так англичане давно бы туда пробрались и заняли бы все места!» В силу и действенность Православной церкви точно не верили.
Концептуальные выводы в другом романе – «Люди сороковых годов». Один из его персонажей, показывая приятелю «на затейливые и пестрые храмы и на кельи с небольшими окнами», заявил: «…не страшно ли вам от этого? Посмотрите, каким-то застоем, покоем мертвенным веет от всего этого». Фабрика же названа «живым делом». Можно счесть без обиняков: вот актуальная тема. Ведь Православную церковь все чаще называют застывшей формой, лишенной очевидного содержания. Живому же организму свойственно развиваться, реагируя на меняющиеся обстоятельства, на вызовы времени, постоянно заявляющие о себе.
Нельзя сказать: Писемский устарел. Многое, поднятое им, и ныне волнует наше воображение, дает ответы на современные вопросы.
комментарии(0)