В Академию художеств брали детей даже из крепостных

Были времена, когда обнаженная натура на полотнах художников вводила зрителей в остолбенение.  Стефано Торелли. Диана и Эндимион. 1766. Иллюстрация из книги

Но пока что современному школьнику, да и студенту, до этого идеала далеко! Знакомый преподаватель математики в престижном московском вузе рассказывал, что студент Вронский не знал в русской литературе героя с такой фамилией, а когда преподаватель подсказал, что это в романе Льва Толстого, то вся студенческая аудитория радостно закричала: «Война и мир»!

Страшные плоды узкой специализации, когда чуть ли не со школы ученика настраивают на выбор определенной профессии! Причем если гуманитарная еще как-то подразумевает интерес к культуре вообще, к философии и искусству, то популярные ныне специализации «программист», «айтишник», «управленец» (стараются не замечать негативного оттенка, присущего этому слову) никакой «гармонической» личностной ориентации не подразумевают. Перед нами часто тот «частичный» человек, о котором писал молодой Маркс, или, положим, герой «Шахматной новеллы» Стефана Цвейга – шахматный чемпион, которого, кроме этой игры и денег, на ней зарабатываемых, ничто больше не интересует. Кажется, именно таким был знаменитый американский шахматный чемпион мира Роберт Фишер. Но вернусь к книге Байбуровой.

Грандиозные планы редко вполне осуществляются. Однако на примере нового для России государственного учреждения – Императорской академии художеств – можно увидеть, что кое-чего достичь удалось. Задумаемся – в Академию художеств на казенный счет («кошт») брали детей из самых низких сословий (позже даже из крепостных), но при этом воспитанникам была гарантирована Екатериной особая привилегия (приложение 8) – личная свобода. Были запрещены телесные наказания, они сами и их потомки должны были быть «свободными и вольными», их нельзя было принудить к военной и статской службе, нельзя было закрепостить, причем даже если «академист» женился на крепостной, она становилась вольной (а не наоборот!). Интересно, что именно о привилегии упоминает 11-летний Павел (будущий Павел I), говоря о своем желании стать «сочленом» академии и посылая свою копию с рисунка «головки» Буше. Наследник был избран «почетным любителем художеств», что повышало статус академии. Обратим внимание, что избрали его в академию не просто из-за высокого положения и родственных связей (как теперь частенько бывает), а получив реальный рисунок, копию знаменитого французского мастера.

Римма Байбурова. «Без добрых дел блаженства нет…» Просветительская деятельность Академии художеств в XVIII веке.– М.: БуксМАрт, 2020. – 208 с.

Ученики академии кроме общеобразовательных предметов, как пишет автор, осваивали игру на клавесине, скрипке, виолончели, их учили танцевать, в академии существовал свой оркестр, художественный музей, библиотека, ученики пели в хоре и играли в театральных постановках. Сейчас бы увидели в этом даже некое «излишество», но вспомним слова шекспировского короля Лира о необходимом и излишнем. Излишнее для полноценной жизни – необходимо!

В своей книге автор пытается совместить две точки обзора – рассказать о становлении Императорской академии художеств как бы изнутри того времени и увидеть общие результаты просветительской деятельности из сегодняшнего далека. Что касается общего, то возникают интересные параллели с современностью. Екатерина II, как и современные государственные деятели, любила «театрализовывать» свое появление «на людях» – например, собиралась приплыть на инаугурационные торжества в честь открытия Академии художеств в шлюпке по Неве. Или, положим, три старых фасада академических зданий были закрыты на этой церемонии одним бутафорским, празднично оформленным «фальшфасадом», как «празднично» закрывают у нас порой Мавзолей или здание ГУМа на парадах. Неискоренимая традиция потемкинских деревень!

Автор пытается реконструировать, какие ожидания были у устроителей и какой оказалась реакция посетителей на впервые возникших в России художественных выставках «для народа». Они были составлены из произведений учеников и преподавателей академии. Причем особенно интересно, на мой взгляд, представить реакцию первых посетителей! И здесь автор, как мне кажется, делает совершенно правильный акцент на восприятии нагой женской натуры (работа преподавателя академии – итальянца Стефано Торелли «Диана и Эндимион» (1766) и на принципиально новой портретной живописи. Тут все для России, для академистов и для многих зрителей было впервые, вводило в остолбенение в отличие от зрителя западноевропейского, который во все эти «новации» был давно вовлечен. Начнем с того, что нагая женская натура в российской Академии художеств не ставилась, так что работа Торелли, где Диана писалась, как мне представляется, вовсе не с античных слепков, а с живой модели, могла быть новостью даже для самих воспитанников академии, не говоря уже о простом народе. Ведь на иконах обнаженными писались только черти и грешники. А вот «глазами аристократов», побывавших в музеях Рима и Парижа, живописная женская нагота воспринималась гораздо спокойнее. Но древнерусское табуирование мотива сидело очень глубоко. Тот же Орест Кипренский, даже оказавшись в Италии, не преодолел внутреннего запрета писать женскую обнаженную модель. Что касается работы Торелли, то необходимо уточнить, что Диана в греческой мифологии отождествлялась с богиней охоты Артемидой. Только в поздней античности ее стали отождествлять с богиней Луны Селеной. Торелли предпочел вариант мифа с Дианой-Селеной, о котором только и пишет автор, а положим, такой блистательный воспитанник академии, как Карл Брюллов в работе «Диана, Эндимион и Сатир» (1849) – с Дианой-Артемидой. И это во многом поменяло смысловую наполненность работ и трактовку женской наготы.

Портреты в России тоже были в новинку, заменив древнерусские иконные «лики» и «парсуны» XVII столетия. Так что и тут простой народ мог удивляться и просвещаться. Интересным кажется предположение автора, что ежегодные семидневные академические выставки были бесплатными для посетителей. Автор вспоминает в этой связи, что вход в Кунсткамеру был не только бесплатным, но посетителям выдавалось угощение. Что ж, вполне возможное привлечение к не очень популярным массовым мероприятиям, что практикуется и сейчас – взять уже упомянутые «Пушкинские карты».

Нужно сказать, что с автопортретом Ореста Кипренского, появившемся на страницах книги, произошла какая-то путаница. Он подписан названием работы 1808 года, которая, как теперь выяснено, Кипренскому не принадлежит. А в книге на самом деле воспроизведен «Автопортрет» 1828 года. Но это все мелочи, хотя и досадные. В целом же книга Риммы Байбуровой, с ее заинтересованной личностной интонацией и любопытными догадками, снабженная подробными примечаниями и большим количеством приложений, помогает, как я уже писала, не только узнать об Академии художеств и ее просветительской деятельности в прошлом, но и задуматься о настоящем.