Живое дело Леонида Гайдая

Гайдай стоял на стороне своего вполне целостного героя, лишенного каких-то психологических сложностей советского обывателя. Фото РИА Новости

Мария Майофис сосредотачивается на ранних картинах режиссера, которые обычно не всякий вспомнит. «Долгий путь» (1956), «Жених с того света» (1958) и «Трижды воскресший» (1959) – об этих фильмах не любил говорить и сам Гайдай. Однако автор статьи в каждой из картин находит впоследствии ставшие узнаваемыми образы и сюжетные повороты. Ну а про мытарства режиссера с дебютной самостоятельной сатирической комедией «Мертвое дело» из-за прессинга со стороны тогдашнего начальства подробно повествует Галина Орлова.

В центре внимания Марка Липовецкого – герои-трикстеры из гайдаевских комедий. В первую очередь это, конечно, знаменитая троица Трус, Балбес и Бывалый. Подробно анализируя и одежду, и поведенческие стратегии героев, Липовецкий открывает много нового в старых знакомых. Положительные же герои самых удачных гайдаевских комедий представляются трикстерами поневоле. Им приходится осваивать «методы врага». Это можно сказать и о Шурике, и о Семене Горбункове.

Человек с бриллиантовой рукой. К 100-летию Леонида Гайдая.– М.: Новое литературное обозрение, 2023. – 304 с (Кинотексты).

Тем же читателям, кто охоч до всевозможного метатекста гайдаевских комедий: обыгрывания цитат, хитроумных отсылок и каламбуров, можно рекомендовать статью Елены и Александра Прохоровых. Каких только открытий тут нет! Вплоть до сравнения содержания знаменитой «Песенки о медведях» с новиной Марфы Крюковой «Сказание про полюс». Впрочем, и Стивен М. Норрис, анализируя комедию «Иван Васильевич меняет профессию», делает немало интересных наблюдений, например: «Когда Зина пытается замаскировать Ивана Грозного, она дает ему форму с эмблемой «Динамо», спортивного клуба, первоначально возникшего в структуре НКВД-ОГПУ. Такое использование символов подчеркивает смешение режиссером времен: то, что Иван IV оставался грозным царем в 1973 году, а Бунша мог стать более тираничным в 1670-е годы, означало, что замеченная в ранних обсуждениях проблематичность исторического контекста никуда не делась». Всеволод Коршунов распределил персонажей «Бриллиантовой руки» и «Ивана Васильевича» по категориям (особенно интересно читать о «созависимых» отношениях в семье Горбунковых, могу ошибаться, но, по-моему, таким образом семью Семен Семеныча еще никто не описывал), и это становится действительно работающим исследовательским «ключом» ко многим персонажам.

Кстати, о персонажах. И в статьях Светланы Пахомовой и Ирины Каспэ, и в беседе Яна Левченко с Евгением Марголитом отыщется немало остроумных замечаний, но есть в них нечто общее касательно героя. Гайдай, избегавший дидактического тона, стоял на стороне своего вполне целостного героя, лишенного каких-то психологических сложностей советского обывателя, «маленького человека», которому никак не хочется, чтобы его личное путалось, мешалось с государственным. Таким героям действительно «все равно», им очень хочется, чтобы их оставили в покое, но власть то и дело понуждает их к каким-то действиям. Думается, что пройдет время, мало кто будет распознавать в фильмах Гайдая, кроме специалистов, отсылки к советской киноклассике или Хичкоку, окончательно непонятным станет, почему цензура не пропустила во фразе Лелика из «Бриллиантовой руки» словосочетание «социалистический реализм», но вот этот тип героя останется жив, актуален и понятен. Плохо это или хорошо? А это уже каждый решит самостоятельно.