Неужели вы не слышите голосов

Вишня вся в цвету… Фото Евгения Лесина

На рубеже XIX–XX веков крупнейший английский поэт и крупнейший русский писатель создали произведения, в центре которых оказалась вишня. У Альфреда Эдварда Хаусмена визитной карточкой прославившего его сборника «Парень из Шропшира» (1896) стало стихотворение Loveliest of trees, the cherry now. У Чехова одним из самых известных творений явился «Вишневый сад» (1904). Напомним, что поэт и прозаик – ровесники (родились соответственно в 1859 и 1860 годах). Оба произведения уже более 100 лет являются предметом всевозможных толкований и анализа. Но никогда они не сопоставлялись друг с другом.

И стихотворение? и пьеса начинаются во второй половине весны: «...stands about the woodland ride Wearing white for Eastertide…» Eastertide – праздничное время от Пасхи до Троицы продолжительностью 50 дней. В 1896 году Пасха пришлась на 5 апреля, в 1895-м – на 14 апреля. Поскольку действие «Вишневого сада» происходит до 1918 года, то есть до календарной реформы, то под «май» могут попасть и первые дни июня. Также отметим, что в силу климатических условий цветение вишни в Англии наступает раньше, чем в России.

Это цветение задается и в первой строке стихотворения – «The cherry now Is hung with bloom along the bough», и в первой строке пьесы, описывающей обстановку, – «Уже май, цветут вишневые деревья». Затем повторяется через несколько реплик в словах Епиходова «вишня вся в цвету». Но дальше начинается принципиальное расхождение. Поэт говорит, что его вишня растет в лесу – «stands about the woodland ride». И в завершающей строфе повторяет: «About the woodlands I will go». У драматурга же – сад, то есть вишня не дикая, а культурная. И это не мелочь, а важнейшее обстоятельство, определяющее смысл присутствия вишни в произведении.

У Чехова судьба сада переплетена с людскими судьбами (примечателен монолог Пети: «Неужели с каждой вишни в саду, с каждого листка, с каждого ствола не глядят на вас человеческие существа, неужели вы не слышите голосов...»), у Хаусмена людей, кроме лирического героя, в стихотворении нет. Чехов – социален, Хаусмен – вне общества и истории. Вишневый сад важен настолько, насколько он имеет значение для соприкасающихся с ним. Он плод рук человеческих, он товар, сад можно пустить с аукциона, а у Хаусмена лесную вишню продать или купить нельзя.

Отсюда переход к временным смыслам. Вишневый сад конечен, его вырубают. Он означает прошедшее и ушедшее время. У Хаусмена, напротив, вишня – символ вечного повторения и обновления, она бессмертна. В мире английского поэта перемен не происходит или они иллюзорны, вишня выступает как символ стабильности и неизменности. Мир Чехова динамичен и стремительно меняется, в нем не остается места вишневому саду. В известном смысле эти вишни – символ судеб Англии и России в наступающем XX веке. В Шропшире все остается по-прежнему, в Лондоне так и правят королева или король, упоминаемые часто у Хаусмена (50-летию правления королевы Виктории в 1887 году посвящено открывающее сборник стихотворение); в русской провинции произошли драматические перемены, о которых так страстно мечтает Петя.

Лирический герой Хаусмена – сельский паренек, который не хочет перебираться в город, менять образ жизни в отличие от Лопахина или Яши. У Чехова все разъезжаются, и единственный, кто остается, – это Фирс (но для того, чтобы умереть), и он же произносит монолог о вишне былых времен. Он уходит вместе с вишневым садом, и как утерян секрет обработки ягод, так и будет утеряна память о самом саде.

У Хаусмена нет угроз привычному бытию, героя терзают вечные вопросы, он вне времени и пространства. Героев Чехова мучают текущие проблемы, экономические, социальные и политические. Яша или Дуняша – крестьяне, как и шропширский паренек, но это крестьяне не патриархальные, а уже испорченные, потерянные для «нормальной» жизни – подобно солдатам Хаусмена, которые отправились за тридевять земель.

Красота цветущей вишни – не утилитарна, от нее нет практической пользы. В этом смысле Раневская и Гаев по одну сторону с героем Хаусмена. У Чехова подчеркивается бесполезность сада – «Вишня родится раз в два года, да и ту девать некуда, никто не покупает». Но Раневской материальная отдача и не нужна, ей нужен символ: «Без вишневого сада я не понимаю своей жизни». Точно так же и герой Хаусмена, ему только бы «to look at things in bloom». Отличие пьесы от стихотворения в том, что идеальному и символическому противопоставлено практическое и приземленное.

У Хаусмена ценность вишни заключается только в ее цветении, она не приносит плодов, но их от нее никто и не ждет. А у Чехова нынешние ее жалкие бесплодие и невостребованность контрастируют с былыми урожайностью и доходностью – «Денег было!» – в монологе Фирса. Примечательно, что вишню не ели свежей, а перерабатывали различными способами, и это тоже как бы показывает отдаление от природы, не ягода просится в рот, а ее нужно сперва высушить, мариновать, вымочить, сварить из нее варенье.

Стихотворение заканчивается образом вишни под снегом («the cherry hung with snow»). Весне на смену рано или поздно приходит зима. Но это оптимистическое наблюдение, и снег радует. В пьесе действие завершается поздней осенью: «На дворе октябрь» (и вспомним еще раз про старый календарь, революция 25 октября, но праздник 7 ноября). Наступает зима, «в прошлом году об эту пору уже снег шел»:

Любовь Андреевна. Уедем – и здесь не останется ни души...

Лопахин. До самой весны.

Годовой цикл завершен, но он безрадостен. Тема мороза у Чехова появляется в самой первой строке: «Уже май, цветут вишневые деревья, но в саду холодно, утренник». Епиходов свидетельствует: «...мороз в три градуса, а вишня вся в цвету. Не могу одобрить нашего климата». Утренник символизирует грядущие угрозы вишневому саду, сейчас утренние заморозки, могущие погубить соцветия, а через пару часов Лопахин предложит его вырубить. Потому Епиходов настойчиво повторяет: «Наш климат не может способствовать в самый раз», смысл его слов раскрывается после – он не о наблюдениях за природой, а про российскую жизнь. У Хаусмена снег прекрасен, как вишневый цвет, а у Чехова он противопоставлен теплу и радости: «...тогда был снег, был мороз... Приезжаем в Париж, там холодно, снег».

* * *

Наблюдение в сторону. Английский язык в значительной части состоит из латинизмов и галлицизмов. В литературной речи они преобладают. (Недавно обратил внимание у Уитмена, у него один книжный латинизм нанизывается на другой, например: «Of the terrible doubt of appearances, Of the uncertainty after all, that we may be deluded, That may-be reliance and hope are but speculations» – вот вам и певец демократии и простого народа.) Но в данном стихотворении их нет вообще. При том что Хаусмен – профессор-латинист, самый блестящий в своем поколении. И даже единственное заимствованное слово в стихе, «cherry», происходит из греческого и не имеет альтернативы в английском плюс фонетически сильно изменено по сравнению с французской «cerise» и воспринимается как свое давнишнее. Но вообще написать так – это подвиг куда серьезнее, чем безглагольное у Фета «Это утро, радость эта». В русском без глаголов можно легко обойтись, но в английском без латинской лексики практически невозможно. Урок Хаусмена особенно поучителен нам сегодня, в эпоху затопления русского англицизмами и теми же латинизмами.