Зеленый змий в борьбе с космополитами

Автор «Василия Теркина» был мастером едких эпиграмм.  Фото 1941 года

С другой стороны, размах и так велик. Некоторые вопросы по отбору персоналий, несомненно, возникнут у каждого более или менее знакомого с советской литературой читателя/критика. Например, мне не очень понятно, почему в книгу не попал один из видных представителей «диссиды» – Юлий Ким, ведь тексты его сатирических песен вполне сопоставимы со стихами присутствующего на страницах «Действующих лиц» Александра Галича. И наоборот – вызывает удивление биографический очерк, посвященный Нине Лашиной. Вместо интересных историй, суждений, свидетельств мы в первый и в последний раз за всю книгу действительно сталкиваемся со скупым справочным материалом: работала – вела записи – финал. Хочется, как демоническая женщина из фельетона Тэффи, спросить: «К чему?». Но, конечно же, это мелочи на фоне грандиозного дела Чупринина. Кого только не встретишь на страницах книги. Собрать столько интересных фактов – немыслимое дело.

В книге при желании можно найти энное количество сюжетов. Например, сюжет, пуантой которого становится испытание. Очень часто в роли такого испытания предстают знаковые процессы эпохи: сталинские репрессии, травля Пастернака, суд над Синявским и Даниэлем, дело Бродского. Одни герои книги встают против коллег и даже не ленятся воспеть свою позицию в дурных стихах: «Когда в стране начинает разворачиваться Большой Террор, Луговской не только ставит свою фамилию под расстрельными письмами, но помещает сначала в «Правде» (25 января 1937 года), потом в журнале «Молодая гвардия» (1937. № 2) стихи, где есть и такие строки: «Душно стало? Дрогнули коленки? / Ничего не видно впереди? / К стенке подлецов, к последней стенке! / Пусть слова замрут у них в груди!..». Другие как могут увиливают от исполнения приказаний сверху, как Михаил Светлов, доверительно сообщающий собеседнику, что в жизни ни разу ни на кого не донес. Любопытно, что в обеих стратегиях порой замешан алкоголь. Анатолию Сурову зеленый змий помогает в борьбе с «космополитами»: «Здесь многие, конечно, тогда усердствовали, но Суров и среди них выделялся: всегда пьяный или с похмелья грохотал на собраниях, требовал скорой расправы, кричал, например, в ГИТИСе, – как вспоминает М. Строева. – «Я с омерзением ложу руки на эту кафедру, с которой вам читали лекции презренные космополиты!» А вот Владимир Торопыгин использовал спиртное, чтобы избавиться от позорной роли: «(Торопыгину) поручили быть общественным обвинителем на процессе Бродского. И вот что он сделал. Тут же после партбюро спустился в буфет и нарочито прилюдно нахлестался коньяку до безобразия – с криками, битьем посуды, опрокидыванием мебели. И на следующий день явился, опухший, в ресторан спозаранку и все безобразия повторил, чтобы ни у кого не оставалось сомнений: у Торопыгина запой, выпускать в суд его нельзя. Это был бунт маленького человека в советском варианте».

Сергей Чупринин. Оттепель: Действующие лица.– М.: Новое литературное обозрение, 2023. – 1112 с.

Одно из увлекательных занятий при чтении – сверять собственные представления о той или иной персоне с мнением куда более компетентного автора. Со времен подростковой юности не нравился мне, признаться, Владимир Солоухин, поэтому, когда в книге читаешь про его антисемитизм, удовлетворенно хмыкаешь – да, не зря не нравился! В свое время мне попалась рецензия Осипа Брика на роман Олеши «Зависть», больше напоминавшая донос, так что эпиграмма, приведенная в книге, подтвердила давние подозрения: «Вы думаете, что Ося Брик – / исследователь русского языка? / А на самом деле он шпик / и следователь ВЧК». Кстати, об эпиграммах. Их здесь много, собран отличный материал, ярко описывающий героев. Вот Александр Твардовский припечатывает Константина Федина:

Талантом Федин беден,

Умишком – не богат,

Но был бы он безвреден,

А то ведь гадит – гад.

А вот шпилька в адрес очередного антисемита Сергея Смирнова:

Он сам горбат,

стихи его горбаты.

Кто виноват?

Евреи виноваты.

И сколько было этих черносотенцев среди литераторов и их начальства! Наверное, не меньше, чем стукачей. И мне кажется, что автор порой между строк обращается к нам, современникам: «Стыдно доносить, позорно быть антисемитом». Впрочем, вспоминать хочется не мракобесную братию черносотенцев и гэбистов, а достойных людей. И не только таких, как Вознесенский, Евтушенко, Высоцкий, но и поэтов, которых цитируют и вспоминают не так часто:

Чтоб обращаться к миру,

Паче того – к богам,

Нужно хотя бы лиру,

Ежели не орган,

Ты же от всех в сторонке,

Радуясь и грустя,

Песенки на гребенке

Складывал, как дитя.

(Алексей Решетов).

Однако не всех помнят и знают, поэтому некоторые главки-очерки заканчиваются похожим образом: «Передается ли эта энергия нынешним читателям и есть ли они? Бог весть», «Вот только читает ли их хоть кто-нибудь?». Будем надеяться, что энциклопедия советской литературной жизни (а тут не только литераторы, сотрудники органов госбезопасности и партийные элиты, но и такие ученые, как Юрий Лотман, такие переводчики, как Николай Любимов) вызовет к жизни новые цепочки чтения. Значительный корпус советской литературы ждет нового читателя и нового осмысления. Надеюсь, дождется.

Самара