Значимость неприметности

Надежда Чулкова. Воспоминания о моей жизни с Г.И. Чулковым и о встречах с замечательными людьми; Георгий Чулков. Из переписки с Федором Сологубом, Вячеславом Ивановым и Владиславом Ходасевичем / Сост., коммент., указатель имен А.И. Серкова, вступ. ст. М.В. Михайловой и А.И. Серкова, подгот. текстов Р.А. Городницкого, Е.Л. Куранды и А.И. Серкова; отв. ред. М.Л. Спивак.– М.: ИМЛИ РАН, 2025. – 560 с. (Библиотека «Литературного наследства»).

Еще одним отличием является манера повествования. Вышедшие в 1930-м «Годы странствий» характеризуются исследователями (возможно, не всегда справедливо) излишне эмоциональными. Мария Михайлова даже однажды назвала их автора пристрастным летописцем эпохи. Рассказ Чулковой, напротив, сдержан, она не стремилась заострять внимание на личных оценках, щедро предоставляя страницы в первую очередь своим героям. Вот как мемуаристка описывала начало поэтической карьеры Александра Блока: «мать Блока восхищалась сыном, но все еще не верила, что когда-нибудь оценят его поэзию. «Поверю только тогда, когда увижу в трамвае курсистку с книжкой Блока в руках», – сказала она однажды. Не долго пришлось ей ждать этого». А сам Блок оставался «всегда корректен, скромен, в строгом сюртуке, он мало говорил о себе, не обнаруживал перед другими ни своих отношений к семье – к жене, матери – ни кому бы то ни было. Я никогда не видела его горячо спорящим или гневающимся, или раздраженным. Но улыбался он часто, смеялся тихо, беззвучно и невесело».

Одновременно Чулкова открывала характеры писателей и поэтов через бытовые подробности, культуру повседневности. Например, квартира Сологуба «поражала необыкновенной чистотой и порядком. Было как-то холодновато в этой квартире с очень скромной, по-казенному расставленной мебелью. Но зато в столовой кипел самовар, стол был уставлен всякими редкими и тонкими закусками и сластями, до которых Федор Кузьмич был охотником и знатоком. Хороший сыр, ветчина и колбасы, фрукты и сласти, какие-то необыкновенные сорта варенья – княжевика, куманика и другие, привезенные с севера… Все это радушно предлагалось в изобилии, и хозяева не упускали случая положить на тарелку гостя того или иного лакомства». Несмотря на то что автор «Навьих чар» мог зло высмеять за неудачные стихи или даже реплику, «к Сологубу хотелось пойти на его вечер».

А вот от Ахматовой напротив «нельзя было ждать особенных кулинарных способностей», хотя и она пекла лепешки. И если Сологуб и его сестра жили очень дружно, то того же нельзя было сказать о чете Ахматовой и Гумилева или Вячеслава Иванова и Зиновьевой-Аннибал. Чулкова писала, как последняя, «заболев воспалением легких… позвала меня к себе и жаловалась мне на Вяч. Ив. За его нечуткость и холодность. Это было за год до ее смерти». При этом знаменитый символист оставался в глазах мемуаристки «мудрым и мудреным». Иногда отдельный штрих или факт в воспоминаниях свидетельствует о человеке больше, чем многие научные исследования.

Не менее важны приведенные в книге переписки Чулкова с Сологубом и Ивановым, а также послания к нему Владислава Ходасевича. Все они значительно разнообразят письма, уже приводимые в «Годах странствий» (Брюсова, Блока, Леонида Андреева) и воспоминаниях Чулковой о Зиновьевой-Аннибал, Городецком или том же Андрееве.

Например, Ходасевич, женатый в те годы на младшей сестре Чулкова, Анне, не отличаясь крепким здоровьем, не без самоиронии замечал: «К стыду своему, должен признаться, что я здоров и цинически пишу стихи. Это становится похоже на какое-то мерзостное отправление». Но наряду с юмором он делился творческими замыслами. Поэтому его письма к Чулкову и к поэту и писателю Борису Садовскому являются чуть ли не единственными источниками по истории так и оставшейся неоконченной книге о Павле I (по истории чего – создания этой книги?).

Правда, и в приводимых письмах Надежда Чулкова столь же неприметна, как и в своих воспоминаниях. Может быть, в этом ее значимость.