Василий Окулов
Уровень общественного сознания определяется эстетическим восприятием жизни. Фото Reuters
МАУЗЕР
В середине августа 1952 года мы, небольшая группа выпускников Высшей разведывательной школы, пришли после отпуска на работу в один из отделов внешней разведки. Начальник отдела Александр Иванович представил нас начальнику управления. Визит был кратким: поздравление с окончанием школы, пожелания успехов на новом поприще и прочие протокольные фразы, но сказано все было так доброжелательно и по-дружески, что запомнилось надолго.
После обеда мы попали в руки своего непосредственного начальника – Августа. Небольшого роста, щуплый, подвижный, говорил быстро, но четко. Он подвел нас к огромному двухстворчатому сейфу, открыл его и спросил: «Видите, сколько тут коробок? В каждой из них два, три, а то и четыре тома. До сегодняшнего дня все это было мое, а теперь – ваше. В этих двух папках (каждая объемом чуть меньше тома Большой советской энциклопедии) – документы, не требующие исполнения. Их надо разложить по соответствующим делам и подшить. А тут – документы, над которыми надо работать, не откладывая их в долгий ящик. С них и начните!»
Сказав это, он исчез, оставив нас в глубоком раздумье. Вначале нам показалось, что в сейфе беспорядок и никто ни за что не отвечает. Но это было не так: за каждый документ кто-то расписался и, следовательно, несет за него полную ответственность.
Затем нам выдали тетради для секретных записей, металлические печати для опечатывания сейфов, по две больших иглы и шило, по мотку суровых ниток, папки, бланки и прочее имущество, необходимое чиновнику любого ведомства.
Из школы мы пришли романтиками, а тут – самая рутинная работа. Бывало, когда целыми днями сидели в архиве или обрабатывали в фотолаборатории пришедшую из резидентур почту, подшивали многочисленные документы, осваивали пишущую машинку. Эта нудная, но крайне необходимая работа помогла нам понять, что без нее романтики в разведке не бывает. Мы уяснили и на всю жизнь запомнили смысл и важность черновой работы и то, что настоящий разведчик – это «и швец, и жнец, и на дуде игрец». Он все должен знать, все уметь. Настоящий интерес к профессии разведчика пришел с изучением оперативных дел. За бумагами стояли живые и очень разные люди. С одной стороны – друзья, единомышленники, готовые помогать бескорыстно и часто – рискуя если не жизнью, то карьерой и свободой. С другой – враги, активно работавшие против СССР.
Среди выпускников Высшей разведывательной школы был Степан – парень видный, высокий, широкий в плечах, блондин с громовым голосом. По образованию Степа был философом, по призванию – поэтом, а работать ему предстояло в разведке.
За углубление теоретических знаний Степа взялся горячо: проштудировал приказы и инструкции, перечитал десятки книг о разведчиках, тщательно изучил вверенные ему оперативные дела и, не откладывая, получил личное оружие – пистолет системы «маузер». Не тот большой, в деревянной кобуре, которым революционные матросы наводили страх на буржуев, а современный, офицерский. Маузер был предметом его особой гордости. Открыв сейф, Степа любовно гладил ребристую рукоять или вороненый ствол пистолета и, вспомнив Маяковского, произносил: «Ваше слово, товарищ маузер...»
– Степа, не надо, пощади! – кричал кто-нибудь из нас.
– Не бойтесь, – хохотнув, отвечал он и читал стихотворение до конца.
Была у Степы одна особенность, может, недостаток, а может – достоинство. С какой стороны на это посмотреть. Был он очень влюбчив. Увидев красивую женщину, преображался: глаза загорались, голос становился звонким, с лица не сходила улыбка, и говорил он в такие минуты только стихами – своими и чужими вперемежку. А стихов он знал великое множество и читал их как профессиональный артист разговорного жанра. И однажды Степа стал жертвой своей влюбчивости.
На работу он ездил в электричке, и случилось так, что два раза подряд он оказывался в одном вагоне с миловидной девушкой лет 20–23 и, конечно, сделал все, чтобы привлечь к себе ее внимание. С того памятного для Степы дня они регулярно встречались в поезде, а потом он стал провожать девушку до дома, а утром там же ее встречал.
Мы были в курсе похождений Степы, поскольку каждое утро он докладывал о своих успехах на фронте обольщения «невинных девушек», посмеивались над ним и предрекали хорошую выволочку со стороны жены и суровую реакцию партбюро в связи с его «аморальным» поведением.
Но в один из дней Степа прибежал на службу в состоянии крайнего возбуждения.
– Что, Степа, красавица отставку дала или жена узнала о твоем увлечении и пригрозила письмо начальству написать? – спросил кто-то из нас.
– Нет. Все много хуже и серьезнее. Вчера она пыталась меня вербовать.
Тут уж нам пришло время удивляться.
– Как так? Рассказывай, выкладывай!
– Вчера вечером она повела меня к своему дому другой дорогой и вывела на пустырь. Там она сказала, что дальше встречаться на людях нам нельзя. Необходимо соблюдать осторожность.
– Степа, она тебя в постель хочет затянуть, но помни, что ты коммунист, сопротивляйся! – сказал Миша, швед московский. Он утверждал, что он швед, так как его пращур, шведский офицер, был пленен Петром I под Полтавой.
– У вас все глупости на уме, – обиделся Степан. – Она призналась, что является сотрудницей резидентуры английской разведки. В Царицыно у них база. Утром она ко мне не подошла, села в другой вагон, а вечером назначила встречу на пустыре.
– Так вас же там за версту будет видно, – со знанием дела заявил Андрей. – Не конспиративно!
Он уже прослужил два года в разведке, все знал и все понимал.
– А может, она хочет кому-то показать Степана? – высказал предположение Валентин, тоже начинающий разведчик.
Живо представив «резидентуру», работающую в подвалах полуразрушенного царского дворца, я вступил в дискуссию:
– Степа, тебе надо внедриться в их среду и выявить всех шпионов.
И тут мы услышали сонный голос Бориса. (Он только что вернулся с затянувшегося свидания. Голова его покоилась на пачке свежих газет):
– Степа, жизнь нынче такая. Шпионы, кругом одни шпионы. Внедряйся и коли дырку на пиджаке. Орден получишь!
И голова его снова упала на пачку газет.
Миша, он был старшим среди нас, считал себя нашим наставником, поскольку в прошлом году целый месяц был в командировке в Париже, безапелляционно изрек: «Степан, шутки шутками, а все это очень серьезно, и ты обязан доложить обо всем руководству рапортом. Письменно! Это необходимо для проверки твоей знакомой и планирования оперативных мероприятий. А вас, товарищи, прошу прекратить всякие шутки и разговоры на эту тему».
Степа до обеда потел над рапортом, писал и переписывал. Потом докладывал начальству, а то связывалось с соответствующими руководителями контрразведки. В конце дня Степан получил указание: контакт с девицей продолжить и попытаться получить от нее возможно более полную информацию о ней самой и о ее связях.
Вечером, закрывая сейф, Степа положил в карман пистолет.
– Степа, а маузер зачем? – спросил Борис. – С девицей ты и без оружия справишься.
– С девушкой справлюсь. Но она там, судя по всему, не одна. Не исключаю, что сегодня придет резидент меня вербовать. Надо быть готовым ко всему.
Мы благословили Степу на подвиг.
Утром он рассказал, что девушка пришла одна. Спросила, думал ли он о вчерашнем разговоре и не поделился ли о нем с кем-нибудь из близких. Сама на его вопросы отвечала уклончиво, сказав, что все, что ему надо будет знать, сообщит ему в ходе совместной работы.
Степа встретился с девушкой еще два-три раза, но никакой дополнительной информации не получил, и тогда было решено провести на ее квартире негласный обыск, а ее проверить по психиатрическому диспансеру.
При обыске никаких материалов, компрометирующих девушку, найдено не было, зато была обнаружена библиотека шпионской и детективной литературы на русском и английском языках, насчитывавшая около 400 томов. А в психиатрическом диспансере дали справку: «Состоит на учете в связи с вялотекущей шизофренией».
Понятно, что орден Степа не получил, вскоре был переведен в контрразведку, а потом уволен в запас.
Совсем недавно, включив телевизор, услышал доклад о положении в российской поэзии. Нет у нас, оказывается, ныне ни евтушенок, ни воскресенских. А среди поэтов-пятидесятников упомянули Степу. Приятно было узнать, что жив курилка, что пишет и публикует стихи.
ЦАРЬ ГВИДОН
Не менее курьезная история произошла с молодым оперработником Игорем, но не в Москве, как со Степой, а за границей.
Игорь, как утверждали некоторые товарищи, подавал большие надежды. «У него, – говорила работавшая в отделе пожилая дама-подполковник, – золотая еврейская головка». И его, единственного из управления, направили на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Хельсинки обеспечивать безопасность членов советской делегации. А Игорь, надо сказать, с детства был трусоват и очень подозрителен. А потому во всех финнах и «разных прочих шведах», как говорил поэт, видел только шпионов и диверсантов, готовых на любые пакости и провокации. И как в воду глядел.
Зашел Игорь в туалет. Дело житейское, всякий ходит. Справил малую нужду, пора выходить, а дверь не открывается. Он ее толкает, ручку крутит. Ни в какую! Не поддается!
«Снаружи, видно, чем-то подперли, гады, – подумал Игорь. – От финнов всего можно ждать. Зачем только Владимир Ильич независимость им дал?»
У Игоря созрел план. «Надо бороться!» – сказал он себе и ударил что было сил ногой в нижнюю часть двери. Раз, другой, третий, и в ней образовалась дыра. Лег Игорь на пол, а туалет маленький, ноги вытянуть негде, изогнулся и кое-как головой вперед с муками великими вылез на свет божий. Костюмчик новенький, только что купленный на скудные суточные, имел жалкий вид, что было непереносимо больно.
Помятый и поцарапанный, с лицом, красным от гнева и обиды, прибежал Игорь к оперативному начальнику и по всей форме доложил, что против него во время отправления естественной надобности была совершена гнусная, иначе не назовешь, провокация. Начальник, дав ему выговориться, протянул стакан воды. Воду Игорь не любил, но начальству никогда не перечил и потому выпил ее до дна.
Когда бедолага немного успокоился, начальник ласково, по-отечески, спросил:
– Игорек, а ты спустил за собой воду?
Тот густо покраснел. «До чего же коварный народ, – подумал Игорь. – Надо же такое придумать! Пока за собой не уберешь, из сортира не выйдешь!»
Услышав об этой истории, поэт наш Степа тут же написал поэму о происках вражеских разведок против советских граждан и мужественных чекистах, жизни своей не жалеющих в борьбе с ними. В конце поэмы были такие слова:
Игорь наш, как царь Гвидон,
Вышиб дно и вышел вон.
Вернулся Игорь из Хельсинки, посмеялись над ним, и забылась бы эта история, если бы нашему начальнику не пришла в голову мысль повысить его в должности. Услышав это, один молодой сотрудник на партийном собрании выступил и, обращаясь к начальнику, сказал:
– Александр Иванович, Игорь наш, как всем известно, во время командировки проявил великолепное знание обстановки и быта в стране, завидное мужество, а его собираются повысить только до заместителя начальника отделения. Он достоин большего.
И сел под громкий хохот и аплодисменты зала.
Для честолюбивого Игоря это был тяжелый удар. Но под конец своей оперативной карьеры он таки стал генералом.
