Из жизни охотников

Хорошо подготовленная собака добудет утку в любом случае. Фото с сайта www.fws.gov

Давно это было.

Только-только я был призван на срочную службу в Советскую армию, получив распределение в часть, занимающуюся радиосвязью. Служба не была в тягость, так как представляла собой суточные дежурства. В смене, в которую я попал, подобрались весьма интересные люди.

Мой непосредственный начальник – капитан Виктор Чалов, замначальника смены по технической части. Лет под 40, лысенький, чрезвычайно низкого роста, чуть более полутора метров. Чтобы казаться повыше, на всей своей обуви наращивал второй каблук и толстую подошву. Комплекс неполноценности от того, что приходится на всех снизу вверх смотреть, сделал его занудным до тошноты, за что он и получил прозвище «дотошный».

АРМЕЙСКИЙ ПЕРЕКУР

Старший прапорщик Иван Петрович Качалов. Сам себя называл «дважды ветераном Вооруженных сил», потому что вместе со льготной выслугой уже имел 40 лет воинского стажа. Среднего роста, кряжистый, вальяжный, символ надежности и уверенности в себе. Его уважительно звали Петровичем.

Худой детина, свыше метра восемьдесят росту, очкарик Юрик Раскачалов, старший лейтенант. Из-за слабости зрения не поступил в десантное училище, но себя считал неотразимым суперменом. Нередко за циничные остроты получал от Петровича подзатыльники: «Эх, молодо-зелено».

Начальник смены майор Бибиков иногда шутил:

– Вот напишу рапорт в управление кадров, чтобы, если будут призывать парня с фамилией Перераскачалов, то направили бы его сразу сюда. Тогда у меня в смене получится комплект: Чалов, Качалов, Раскачалов и Перераскачалов. А если окажется он длиннее Юрика, то сяду писать диссертацию, как рост зависит от фамилии.

Как-то в сентябре утречком за полчаса до заступления на дежурство стоим, курим. После двух дней выходных у каждого есть чем поделиться с товарищами. Пока народ чиркает спичками и делает первую упоительную затяжку, Юрик Раскачалов успевает захватить внимание аудитории.

– Щас такое расскажу, закачаетесь-раскачаетесь. Вчера на вечерней зорьке одним выстрелом трех уток уложил.

Охотничья тема приоритетная.

Юрик распечатал пачку «Кента» (где он только его в те годы доставал), щелкнул зажигалкой. Его и так считали выпендрежником из-за того, что курил дорогие сигареты, а тут еще непочтительно начал беседу, мог бы уступить кому и постарше. Но три утки одним патроном…

Выпустив густые клубы «Явы» и «Пегаса», общественность затаила дыхание.

– В зарослях рогоза на пруду я заранее приготовил себе седалище из деревянного ящика. Чтобы уткам сверху не было меня заметно, самые длинные листья связал пучком над головой наподобие шалаша. Вырезал спереди окошко для стрельбы.

Засветло лета не было. Стемнело. Только я собрался пойти домой, слышу свист крыльев. Сели. На светлом зеркале воды три черные точки виднелись вполне отчетливо. Вместо того чтобы расплываться, они, наоборот, собираются в кучу. Подождал, пока выстроятся в одну линию, произвожу верный выстрел. Все три остались лежать на воде, две крякушки и селезень.

– Разве это охота, – вступает Петрович, – эх, молодо-зелено, расстрелял трех уточек, словно в тире. Вот, ежели бы ты трех влет одним патроном взял – это, да.

– А ты сам попробуй, – раздосадованно огрызнулся Юрик, жестко затушил сигарету и сплюнул сквозь зубы.

– Ты, молодо-зелено, не обижайся. Послушай лучше, какую историю из своего опыта я расскажу.

Деревня моя родная далеко на север от Москвы, в Вологодской области. В прошлом отпуске пошли мы с женой за клюквой. Точнее, это она за клюквой, а я с ружьишком ее проводить. Ну, и побродить вокруг болота. Иду себе по тропке. А вдоль нее елочки в рядок. Тут гляжу, в просвете меж елками на калине рябчик сидит. Красивый такой, хохолок красненький. Клюнет ягодку, зобом шевельнет, шеей покрутит, меня не видит. Заряжаю свою «тулку». Аккуратно целюсь. Стреляю. Гляжу – сидит. Тут же из второго ствола. Все одно сидит. Думаю: «Так не бывает», а сам судорожно перезаряжаю. Хлоп! Опять сидит. Ну, я тогда и четвертый раз. Хоть бы хны. Глазам своим не верю. Но патроны больше тратить жалко. Подхожу ближе и что: видать, сбил-то я его с первого раза, да до земли он не долетел. Застрял, бедолага, головой между двух веток и болтается на шее тушкой книзу, будто на суку сидит. Вдрызг я его свинцом нашпиговал. Даже брать не стал, чтобы зубы свои стариковские не поломать. Вот так-то!

После рассказа Петровича мы не успели даже раздосадоваться, что не принес в тот день старик Качалов домой ничего, кроме клюквы. Настолько неожиданный сюрприз приготовил для нас «дотошный» капитан.

– Вот слушал я вас, слушал и понял: хреновые же вы охотники. Один не по-спортивному шмоляет сидящих на воде уток. Другой четыре патрона тратит на рябчика и бросает его в лесу, боясь подавиться. Тьфу на вас, неудачники!

Слушайте все и не говорите потом, что не слышали. Сейчас я вам расскажу, как охотятся настоящие мужчины. Ездил я на прошедшие выходные к теще. Она возле Селигера живет. Охота там – класс! Подготовился как следует. Ягдташ новый с собой взял. Кто там ржет? Для дураков объясняю: ягдташ – это сумка охотничья.

Так вот. Встал я раненько. Чайку попил да и в лес пошел. Иду, в руке манок сжимаю. Выбираю поудобнее диспозицию, чтоб начать рябчиков приманивать. Вдруг смотрю – сидит красавец, будто нарочно меня поджидает. Сам прилетел. Стреляю. Бац! Сидит. Еще раз бац! Сидит. В третий раз бац! Сидит, мерзавец!.. Семь раз стрелял. Дай, думаю, пойду посмотрю. Что же вы думаете? Под деревом семь сбитых рябчиков. Учитесь, молокососы!

ШАПКОЗАКИДАТЕЛЬСТВО

Один мой старинный знакомый, неисправимо военный человек, придумал неожиданные слова для описания вечерней зорьки в весеннем лесу. Он сравнил ее с казармой. Я сначала удивился, но потом нашел это сравнение весьма удачным. Вот, послушайте его доводы.

Закончился трудовой день. После захода солнца начинается вечерняя поверка – всплеск песни обитателей леса. Первыми вступают мелкие певчие пичужки: овсянки, малиновки и другие теноры. Потом раздаются голоса куликов, крякают представители утиного племени. Завершают перекличку трели лягушек. «Небесный Старшина» выключает свет, и все звуки замолкают. Только охотники, хлюпая сапогами по лужам, бредут в полной темноте, как ночные дежурные, обходя дозором вверенную им территорию, и мечтают о теплой печке. Красиво, правда?

Зовут того знакомого просто Прапорщик. Он просил называть себя именно так, потому что считал свое имя и отчество неудачными. Среди предков по линии отца были поволжские немцы, в результате – Феликс Генрихович. Как только его не склоняли лучшие друзья в попытке дружеской подначки. И Фридрих Энгельсовичем, и Дзержин Гаврилычем, и Отто Граттевольтычем, и даже Чойболсан Хошиминычем. С фамилией тоже не повезло. Балалайкин, смех, да и только. Поэтому, когда он протягивал руку при знакомстве с новым человеком, то произносил голосом главного персонажа произведений Яна Флеминга: «Прапорщик, просто Прапорщик». И такая при этом чувствовалась харизма, что однажды милицейский майор, пожимая руку Прапорщику, скромно сказал: «майор, для вас можно просто капитан».

Сам я познакомился с Прапорщиком в стародавние годы, еще при советской власти, во время трудовой отработки в одном из хозяйств Охотничьего общества Московской области. Это при нынешних казенных порядках трудоучастие материализовалось в конкретную сумму в рублях, которую мы выкладываем ежегодно вместе с охотвзносами без малейшего представления о том, в каких карманах они потом оседают. А тогда необходимо было потратить несколько выходных дней, выполняя посильный труд по сенозаготовке, обустройству кормушек, солонцов. Трудовая активность в дальнейшем учитывалась, например, при распределении путевок на открытие сезона. Опять же совместный труд на всеобщее благо укреплял чувство коллективизма в среде охотников.

Авторитет Прапорщика в той компании был непререкаем. Работал он как заводной, брался за самую тяжелую работу. При этом постоянно сыпал шутками и прибаутками, как он говорил, побасками, чем сильно тонизировал остальных. Завершалось мероприятие всегда посиделками у костра, где ему тоже не было равных по травле баек. Мне запомнилась такая.

– В прошлом августе сломал я руку, – начал он рассказывать своим скрипучим голосом. – Левую руку. Не сильно сломал. Но на рентгене было четко видно несколько трещин. Наложили мне гипс. До открытия охоты на пух-перо всего два дня оставалось. Уже путевка выписана. Что делать? С одной руки стрелять я пока не научился, а хочется на охоту, просто жуть. Не вытерпел, поехал. Без ружья, но со своей старушкой Найдой. Замечательная собака, метис спаниеля с сеттером. Воды не боится, ныряет, подранков достает только так. Сел я на бережке, развел костерок. Сосиски жарю, опять же наркомовские сто грамм.

Свечерело. Началась канонада. Охотников тьма, под каждым кустом практически. Бедные утки, им к воде даже приблизиться не удавалось. А у Найды замечаю нечеловеческую тоску в глазах, как будто хочет сказать: «Что же ты, дурачина, сам без ружья сюда приперся и меня приволок смертные муки терпеть». Отхлебнул я еще сто да и скомандовал ей: «Ищи!»

Хочешь – верь, хочешь – нет. За полчаса моя Найда восемь уток нашла. При этом я сильно переживал, что она попадет под чей-нибудь выстрел…

В другой раз во время трудоучастия нам с Прапорщиком досталось ремонтировать покосившуюся стену сарая для сушки сена. Когда запыхались, сделали перекур. Прапорщик снял картуз и протер им выступивший на лбу пот. Я обратил внимание на несколько дырочек с торчащими из них нитками.

– Дробь?

– Ага.

– На спор, что ли?

– Нет. Вальдшнепа на тяге подманивал.

Я к тому времени еще ни разу не охотился на вальдшнепов, поэтому вытаращил глаза, всем своим видом напоминая зрителя киножурнала «Хочу все знать».

– Дело было так, – начал рассказывать Прапорщик.

Хорканье вальдшнепа слышно издалека. А видишь его в последний момент. Если по звуку чувствуешь, что он пролетит мимо, то можно попытаться его подманить, подбросив вверх шапку. В потемках мелькнувшую среди деревьев тень самец может принять за взлетающую самочку и изменить траекторию полета. Весна, играет гормон, в азарте поиска подруги и вальдшнепы теряют голову.

Так вот. Я знал об этой уловке и однажды воспользовался ею. Крупный красавец-вальдшнеп атаковал подброшенный мною картуз. Он спикировал на него как истребитель. Нет, скорее как ястреб на перепелку. В своих мечтаниях он уже начал женихаться с нею, но в этот момент был сражен зарядом дроби. Правда, картуз, видишь, тоже пострадал.

Но самое большое удовольствие я испытал, когда стал обшаривать поляну в поисках добычи. Представь себе, птичка лежала внутри картуза, словно яблочко на блюдечке. Какой это был натюрморт!

А ты чего рот открыл? Никогда на тягу не выходил, говоришь. Ну, ничего. Следующей весной возьму тебя с собой.

Весна на следующий год была ранняя. Свалилась как снег на голову. Но Прапорщик обо мне не забыл. На его оранжево-рыжей «копейке» домчались до населенного пункта Кресты, свернули на проселок. Место Прапорщик нашел идеальное. Старая лесная дорога, по которой вывозили лес, спиленный для прокладки ЛЭП. Колея уже заросла, молодой подлесок еще не мешал передвижению и обзору. Расположились мы по разным сторонам просеки чуть наискосок друг от друга.

В сотне метров от нас над макушкой высокой березы мелкая птичка рисовала в небе круги. На участке дуги сверху вниз она издавала назойливые звуки, напоминающие жужжание большой мухи.

– Открылся клуб знакомств для бекасов, – произнес Прапорщик, – скоро вальдшнепы полетят.

Вскоре я услышал легкое покашливание в стороне. Оно повторилось, потом еще раз гораздо ближе. Прапорщик поднял ружье, снял с предохранителя. Я тоже. Покашливание тем временем пролетело стороной и смолкло.

Не прошло минуты, как снова раздалось покашливание с того же боку. И снова вальдшнеп пролетел мимо.

– Помни про картуз, – услышал я шепот.

Когда по хорканью третьего жениха стало ясно, что он проследует тем же маршрутом, что и первые два, Прапорщик стянул со своей лысой головы вязаную черную шапочку и замахнулся ею для броска. Я тоже зажал кепку в кулаке и встал наизготовку.

Как мой напарник подкинул свою шапку, я заметить не успел. Видел лишь, как она упала. Вслед за ней с неба опустилась птичка. Вальдшнеп на какое-то мгновение застыл в воздухе в трех метрах от меня, будто удивляясь: «А где же самка?» О выстреле речи не могло быть. Скорее рефлекторно, чем осознанно, я бросил в него кепкой. И сшиб. Внимательно наблюдавшая за нами Найда зашлепала по воде к кусту, в который упали головные уборы и птица. Мы с Прапорщиком направились туда же. Сначала собачка достала вальдшнепа. Пока мы любовались добычей и смеялись от восторга как дети, она принесла шапку, затем кепку, отдала все это хозяину и легла у его ног.

Потом были другие вальдшнепы. Были и промахи. Кстати, промахов было гораздо больше. Но тот, первый, добытый шапкозакидательским способом долгоносик помнится ярче всех.