Владимир Добрин
Реалии жизни в далеком туркменском городе совершенно не были похожи на сюжет из сказки. Фото Дэвида Стэнли
В конце советской эпохи мы, старшекурсники Военного института иностранных языков (ВИИЯ), изучавшие французский язык, отправились на полгода в город Мары Туркменской ССР. Алжирцы осваивали там зенитный ракетный комплекс (ЗРК) «Квадрат» и нуждались в помощи переводчиков.
Радости эта поездка не сулила. Побывавшие в Марах (название это не склоняется, но его обычно склоняли в прямом и переносном смыслах, и я не в силах нарушить традицию)… итак, побывавшие в Марах рассказывали об избиениях и ограблениях, происходивших там зачастую среди бела дня, и даже об убийствах. Со всем этим нам довелось столкнуться в той или иной мере, однако писать об этом здесь я не хочу. Расскажу лучше о чем-то необычном.
КОГДА СНЯТСЯ КОШМАРЫ
Нас предупредили, что в Марах расположены четыре тюрьмы и что зэков за хорошее поведение отпускают погулять в город. Бежать они не пытались. Вокруг – пустыня, дороги – под контролем пограничников, поскольку рядом – Иран и Афганистан. К тому же лихие люди чувствовали себя там неплохо и съезжались в Мары в том числе по доброй воле, привлеченные возможностями наркотрафика, контрабанды и повальной коррупции.
В довершение ко всему военных в Марах не любили. Криминалитет ассоциировал их с тюремной охраной, а аборигены – с красноармейцами и комиссарами, принесшими им запрет на частное предпринимательство, без которого они не мыслили свою жизнь даже в советские времена. Поэтому нападения на военнослужащих происходили там и при царе, и после Октябрьской революции, и в «эпоху развитого социализма». То есть вошли в традицию.
Нам рассказали, что еще недавно тамошним офицерам рекомендовали брать с собой в город пистолет, однако после инцидентов со стрельбой и ранеными носить оружие без служебной необходимости запретили и порекомендовали военным вообще не выходить в город в форме. Да и в гражданке появляться пореже.
Не баловала и тамошняя природа: жара под 50 градусов в тени, за что персидский поэт Гургани назвал это место «жаровней» и «огненной геенной», скорпионы и ядовитые змеи в черте города и в довершение пендинка, способная изуродовать человека на всю жизнь.
Подобная экзотика, мягко говоря, не привлекала, и в институтской стенгазете изобразили курсанта, вскочившего с постели в поту, с глазами навыкате и с надписью: «Ему снятся кошМАРЫ».
Были там и неоспоримые плюсы – феноменально вкусные дыни и шашлыки, однако они являлись хилым противовесом. Не вдохновляло и то, что места эти воспевались когда-то поэтами и путешественниками, поскольку вблизи Маров простираются развалины Мерва, признанного пятой древнейшей цивилизацией наряду с Месопотамией, Египтом, Индией и Китаем.
Мерв упоминается в сказках «Тысяча и одна ночь» как величайший и богатейший город, где правил «хозяин всех сокровищ мира халиф аль-Мамун», сын знаменитого Гаруна аль-Рашида. Великий Омар Хайам создавал там по звездам невиданный до той поры календарь и слагал свои бессмертные рубаи.
ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Первые впечатления о тех краях мы получили уже в поезде, следуя вдоль русла Аму-Дарьи, мимо Хивы и Ургенча – древней столицы Хорезма, где жили и работали знаменитые Аль-Бируни и Абу Али ибн Сина, он же Авиценна. Здесь пролегал когда-то Великий шелковый путь, а сейчас проложена железная дорога, называемая, по свидетельствам Ильфа и Петрова, «шайтан-арба».
В тамбурах нашего вагона ехали необычные пассажиры. Они не имели никакого багажа, и одежда их была откровенно бродяжнической: потертые телогрейки, грязные брезентовые куртки, рваные пальто, под которыми виднелись линялые тельняшки или гимнастерки. На ногах – стоптанные кирзовые сапоги. Лица – небритые, сизые, запущенные.
Нередко эти люди имели грозный вид, но вели себя тихо, не привлекая внимания, и ни в коем случае, ни одной ногой не ступали внутрь вагона, хотя большая его часть пустовала от самой Москвы. Они словно соблюдали границу, отделявшую их от обычного мира, и даже не смотрели в вагон через всегда открытые дверные проемы. Проехав несколько полустанков, они сходили или прыгали с поезда на полном ходу, и на их место вставали другие, очень похожие на предыдущих…
На третьи сутки мы добрались до Маров. Старое краснокирпичное здание вокзала, пыльный пустырь, торговцы фруктами и овощами, истошно орущий ишак. Служебный автобус доставил нас в учебный центр, расположенный на окраине города. За ним, неподалеку, начиналась пустыня.
Поселили нас в одноэтажном строении, в зале, уставленном десятками кроватей, стульев и тумбочек. Здесь обитали офицеры роты обслуживания, а также переводчики – штатные и прикомандированные виияковцы, мгимошники-двухгодичники, а также выпускники педагогических вузов со всего СССР.
Среди последних было немало «партизан», призванных на переподготовку. Их называли так потому, что в основном это были зрелые мужики от сорока до пятидесяти лет, нередко седые, лохматые и бородатые, одетые в солдатскую повседневную форму на два размера больше. Дать им в руки ППШ – и можно снимать в кино.
С дороги нас мучила жажда, но текшая из кранов вода была белесая от хлорки и отдавала ей на метр. А на дне стакана сразу образовался песчаный осадок. Пить такую воду не хотелось, но я все же сделал пару глотков, после чего меня преследовала отрыжка, шибавшая в нос так, будто я напился хлорированной газировки.
Нас предупредили, что если здешняя вода встретится в кишечнике с фруктами, особенно с дыней, эффект будет фантастический и крайне изнурительный, приводящий к полному опустошению, физическому и моральному.
Не оказалось там и обычного душа – его заменял шланг, натянутый на кран ножной ванны.
ЖИВОТНЫЙ МИР
Ополоснувшись и переодевшись, мы вышли на крыльцо. Вечерело. Вспугнутая нами мышь попыталась пересечь дорожку, но тут же из кроны дерева на нее спикировала сова и подхватила добычу.
Мыши летучие сами охотились в воздухе. Пищи им здесь хватало – жуки, ночные бабочки, не говоря о комарах. Когда кто-то на секунду открывал дверь общаги, мыши влетали внутрь, задевая макушку входящего и заставляя его приседать от неожиданности. По ночам эти создания бесшумно носились под потолком спальни, и мы привыкли к ним, как к родным. В отличие от мышей бескрылых, эти не пищали, не гадили и не трогали нашу пищу. И вдобавок уничтожали ненавистных комаров.
Как-то ночью все проснулись от дикого, истеричного вопля. В зале зажегся свет, и мы увидели немолодого «партизана» в трусах и с растрепанной бородой. Стоя на постели и выпучив глаза, он тыкал пальцем куда-то вниз с криками: «Вон она! Вон она!» Оказалось, он не галлюцинировал, а указывал на вполне реальную эфу, устроившуюся на его тапочках.
Ловили ее всем миром, бегая по койкам и проходам между ними, однако змея исчезла. С того момента мы ходили ночью в туалет с большой осторожностью. Кто-то предлагал разобрать пол, но очень скоро мы убедились в бессмысленности этой затеи. Один из наших, решив позагорать в уединении, забрался на крышу общаги и увидел, что «солярий» уже занят десятком здоровенных змей. Ложиться с ними он не пожелал.
Чешуйчатые любительницы солнечных ванн иногда разнеживались настолько, что скатывались с крыши, приводя в шок стоявших внизу людей: у кого-то вываливалась изо рта сигарета, а кто-то на время терял дар речи. Получалось, что разбирать нужно было все строение, но и это вряд ли помогло бы. С ядовитыми соседями пришлось смириться.
И лишь один человек во всем учебном центре не боялся их. Это был молодой алжирец, уроженец Сахары. На тренировочной площадке, под пусковой установкой, он поймал небольшую, но уже кусачую эфу и устроил нам целое представление. Юноша носил ее на шее как живое узорчатое колье, играл с ней, словно с безобидным ужом, и даже заставлял змею кусать себя до крови.
Мы поражались его бесстрашию и, главное, отсутствию каких-либо последствий. Выяснилось, что парень – потомственный змееловов и такие укусы ему нестрашны. За него переболели его предки, из поколения в поколение вырабатывая иммунитет. Сам он тоже с детства приучал свое тело к змеиному яду. Весь день он носил эфу за пазухой, и к нему никто не подходил.
ПАРТИЗАНСКИЕ ИСТОРИИ
Тем летом в Марах царило адово пекло. 45–48 градусов в тени было обычной дневной температурой. Прикосновение к находящимся на солнце металлическим предметам сопровождалось воплями, подпрыгиванием и безудержным сквернословием. А иногда и волдырями на коже.
Ветер не освежал, а напротив – обжигал губы и кожу вокруг глаз, как бывает при приближении к костру или раскаленной печке. Пыль липла к всегда влажной коже, придавая ей серый оттенок. Витавший в воздухе песок оседал в складках одежды, накапливался в обуви, в карманах, в ушах и по вечерам его приходилось высыпать отовсюду.
Но все это не мешало нам выполнять основную задачу – работу с алжирцами. Мою группу обучал молоденький лейтенант. Он впервые выступал в качестве преподавателя, а потому чрезмерно волновался. Яркий румянец то и дело вспыхивал на его щечках, словно сигнал светофора, и тут же сменялся бледностью.
На первом занятии лейтенант представился слушателям, внимательно выслушал мой перевод, уловил в нем слово «professeur», что значит «преподаватель», и засмущался:
– Да что ты! Какой я профессор? Скажи просто «преподаватель».
Работать с ним было нелегко. Он постоянно забывал, что алжирцы не понимают по-русски, и тараторил без остановки, не давая возможности хоть что-то перевести. Иногда слушатели не понимали его даже с переводом, и тогда лейтенант угрюмо косился на меня. Чтобы снять с себя подозрения, я излагал ему по-русски суть вопроса, и тогда он стыдил алжирцев: «Ну что же вы! Даже переводчик понял!»
Работать приходилось с предельной нагрузкой, и разделить ее было не с кем. Большинство «партизан» помнили по-французски лишь поговорки и куртуазные фразы, поэтому перевод им не доверяли. Эти дяди сладко спали до полудня, завтракали в обед и подавались в город, откуда возвращались поздно вечером, часто в плачевном состоянии, а то и на закорках у товарищей.
Кто-то из них ударился в отчаянную коммерцию. Дух торговли укоренился здесь еще до Великого шелкового пути, и стихия купли-продажи захватила безработных «партизан». В поисках экзотических товаров, в том числе контрабандных, они облазили все городские рынки, потом взялись за окрестные населенные пункты, а затем и за отдаленные.
Одного такого негоцианта пограничники сняли с товарняка километров за пятьсот от Маров, рядом с иранской границей. Его приняли за шпиона или перебежчика и долго мурыжили на погранзаставе и в местном КГБ.
Незанятых «партизан» отправляли работать в санчасть и госпиталь, куда иностранные стажеры попадали после занятий в пустыне, но чаще после драк в городе. К несчастью для них, медицинские премудрости, да еще на французском, не давались этим переводчикам поневоле. Алжирцу удаляли аппендикс, и хирург попросил его втянуть живот. «Партизан» перевел «напряги живот», и кишки алжирца пришлось собирать с пола.
ЛОКАТОРЫ И СВИНЦОВЫЕ ТРУСЫ
Во время практических занятий на учебную площадку пригоняли самоходные установки разведки и наведения – СУРНы, самоходные пусковые установки, радиостанции и прочую технику. Среди переводчиков ходил слух, что радары СУРНа пагубно влияют на мужскую половую функцию, которая, надо сказать, волновала нас в то время больше, чем карьера. Стать сексуально несостоятельным в цветущем возрасте никто не хотел.
«Знатоки» утверждали, что все, проработавшие на этой технике более трех лет, – безнадежные импотенты. И мы с сочувствием поглядывали на здешних офицеров, вынужденных не только жить в этом невеселом месте, но и выполнять работу, лишавшую их последних радостей жизни.
А те, в свою очередь, с изумлением таращились на курсантов, разбегавшихся при включении локаторов и прятавшихся кто куда. Поняв, в чем дело, они успокаивали их, говоря, что на такой площадке радары не включают на излучение.
Курсанты не верили им и постоянно обсуждали меж собой, как защититься от пагубного облучения. В результате пришли к выводу, что единственно возможная защита – это свинцовые трусы. Однако, как их изготовить и как в них бегать на практических занятиях, никто толком не представлял. Споры об этом были горячими и долгими, но ими все и закончилось. Многие с тревогой ожидали возвращения в Москву, но, слава богу, все обошлось.
комментарии(0)