Танк на фоне любви

Фото сайта mil.ru

Накануне Дня защитника Отечества девушки с редакционного сайта предложили поделиться какой-либо веселой историей, что приключилась со мной во время воинской службы. Я был по горло занят в те дни, и ни одна веселая история на ум не приходила – служба солдатская, как и курсантская, была нелегкой. В общем, не до смеха. Так и написал огорчившимся коллегам. Но идея веселой заметки в голове все же застряла. И сама по себе вскоре всплыла в памяти.

Случилось это на занятиях по вождению танков. Нас, курсантов факультета журналистики, знакомили со всем тем оружием и боевой техникой, что в 60-е годы прошлого века стояли на вооружении сухопутных войск Советской армии. В том числе и с танками. Не просто рассказывали о них, а заставляли изучать ходовую часть, двигатель, радиостанцию, орудие и пулеметы, учили водить боевые машины. Чтобы в случае чего на войне каждый из нас мог заменить танкиста. Журналистом быть не обязательно – важно быть танкистом, артиллеристом, мотострелком, суметь без раскачки стать командиром роты, батальона. Так ставился вопрос.

Правда, на вождение отводилось совсем мало времени – всего пару часов. За это время научиться чему-нибудь, тем более человеку, который никогда не сидел за рулем автомашины, трактора и танка, было очень трудно. Но знакомство с машиной кое-какое получалось. А профессии военного журналиста это не мешало. Но когда подошла моя очередь сесть за рычаги, произошел неприятный эпизод. Вместо того чтобы нажать педаль тормоза, я вдавил в пол педаль газа и чуть не задавил стоявшего перед танком преподавателя – полковника Тимофеева. Имя и отчество его за давностью лет позабылось.

Полковник успел среагировать. Прыгнул в сторону, свалился в грязь, но все же вылетел из-под гусениц. Я вылез из люка механика-водителя – ни живой ни мертвый. Мало того что чуть не задавил человека, но еще и виноват в том, что он перемазался с ног до головы полигонной грязью. Понимал, зачет по танкам мне не светит.

– Литовкин, – рявкнул полковник. – Ты зачем меня давить собрался?!

– Нечаянно, – залепетал я.

– Знаем мы ваше «нечаянно», – матюгнулся Тимофеев, – а если бы задавил? А у меня три дочери. Женишься на одной из них?

– Конечно, товарищ полковник, – с радостью согласился я. – Женюсь непременно.

С дочками полковника Тимофеева я незнаком до сих пор. А вспомнил я его не только из-за этой «веселенькой истории», но и потому что кроме своего предмета полковник учил нас, как надо писать, что, конечно же, не входило в его прямые служебные обязанности.

– Вот ваш Песков (если кто-то не знает: Василий Михайлович Песков, очеркист «Комсомольской правды», потрясающий эссеист и журналист, несколько десятилетий вел в своей газете рубрики, связанные с природой и человеком, стал лауреатом Ленинской премии за книгу «Шаги по росе». По-моему, единственный среди нашего брата. – В.Л.) с каким-то необъяснимым восторгом пишет о любви на фоне танка. Это безобразие. Надо с восторгом писать о танке на фоне любви. Вот где настоящая журналистика!

Прошло много времени. О танках я стал писать, когда уже работал в гражданской газете, не очень много, да и то по просьбе коллег и по указанию начальства. Правда, так получилось, что в конце концов написал о них сценарий телефильма и снял его. Он прошел по одному из центральных каналов. А вот о любви писать доводилось очень редко. Настоящая любовь военную печать не интересовала, а придуманная не интересовала меня. Но когда приходилось о ней писать, то почему-то вовсе не на фоне боевых бронированных машин, какими являются танки, а на фоне войны.

Она, эта война, и сейчас меня не оставляет. Не оставляет любовь, о которой я узнал на войне. Нет, не моя собственная любовь: ей повезло или не повезло, но она, слава богу, не проходила испытания боем. Не оставляют меня рассказы о любви моих товарищей, знакомых, просто встреченных в пути офицеров.

Не знаю, стоит ли о такой любви рассказывать сейчас, накануне 8 марта, в самый светлый праздник весны и любви? Эта любовь словно роза – с шипами. Да и предупреждал поэт: «О любви не говорят в словах. О любви вздыхают лишь украдкой, да глаза, как яхонты, горят». Но, с другой стороны, если не сегодня, то когда о ней вспомнить? Кто не хочет об этом читать, кто знает о любви все или почти все – может пролистать страничку. А кто хочет…

Один мой знакомый майор, сын генштабовского генерала, летел в Афганистан. Профессия у него была штабная, не командная, в бой ходить не предполагалось, но для карьеры очень нужно было, чтобы в личном деле офицера стояла отметка «принимал участие в военном конфликте», или, как это теперь называется, был «участником боевых действий». В Москве у него, в отличие от сокурсников по академии, было все – квартира в престижном районе, иномарка, редкая для тех времен даже в столице, и молодая красавица-жена. Как она пела, как умела одеваться, как в офицерской компании рассказывала анекдоты – изящно, со смаком, без налета пошлости даже в самых грубых и деликатных местах. Ни воспитанием, ни образованностью, ни умом ее господь не обидел. Стоит ли говорить, что мы, поступившие в академию из войск, впервые, что называется, попавшие на столичный паркет, белой завистью завидовали нашему товарищу?

Но вот накануне отлета в Ташкент, а оттуда в Кабул – дорога «за речку» пролегала именно так – жена нашего майора (назовем ее Майя) объявила ему, что подает на развод.

– Каким ты вернешься с войны, – объяснила она свой поступок, – не знаю. Может, героем. Может, пьяницей: война – это страшный стресс, ты вряд ли к нему готов. А может, не приведи господи, инвалидом. Я не хочу ни тебя, ни себя обманывать. Ухаживать за тобой, выносить горшки не смогу. Мне еще и тридцати нет, не готова я загубить свою жизнь. Поэтому хочу развестись сейчас, чтобы потом меня никто не упрекнул в предательстве.

Майор улетел в Афганистан. От запоя его спасло то, что там был сухой закон. Наливали, но по чуть-чуть. Перед обедом и ужином, чтобы продезинфицировать пищевод и желудок – заразы всякой носилось в воздухе немерено. И каждая бутылка была на вес золота. Он не стал ни героем, ни пьяницей, ни инвалидом. Только переболел, как многие, гепатитом. Но на женщин еще долго смотрел, как на мебель. Попользоваться можно, а к сердцу подпускать – ни за что.

Другой мой товарищ тоже прошел через Афганистан. Он окончил особое учебное заведение, о котором говорить не принято, и был в одной из горных провинций советником местного главы. Ходил босиком во вьетнамках, в хлопковых штанах навыпуск, в такой же рубахе, что доставала до колен, в темной жилетке и каракулевой шапочке-пилотке, научился заворачиваться в кашемировую шаль, отпустил рыжую курчавую бородку. Когда приехал в Москву в отпуск, его было не узнать – афганец он и есть афганец.

Перед отъездом «за речку» ему дали на службе трехкомнатную квартиру, до того они вчетвером – с женой и двумя детьми – ютились в однокомнатной. Мы с товарищами его дружно перевозили, дом был новый, еще без воды и тепла, лифт не работал, но таскать вещи на девятый этаж для семьи твоего друга хоть и трудно, но радостно. Тем более что большинство из нас тогда своих квартир в столице не имели. Кто снимал, кто жил в общежитии.

В эту квартиру к жене, дочке и сыну наш «афганец» не вернулся. Он встретил в Кабуле молодую симпатичную женщину, которая проехала через всю страну к нему на бронетранспортере по горным ущельям под душманским огнем, чтобы привезти ему на 23 февраля бутылку «Столичной» и новенькие кроссовки. Вьетнамки у нашего товарища совсем развалились.

– Ты представляешь, – говорил он мне с горящими глазами, – она восемь часов тряслась на броне, чтобы меня увидеть!

Кстати, звали ту женщину так же, как и его жену, даже отчество совпадало. А когда она вышла за «афганца» замуж и поменяла фамилию, то на свете появились две полные тезки.

Военная карьера из-за тезки бывшей жены у моего товарища рухнула, партийные органы не прощали разводов (считалось: кто изменил жене – может изменить и родине), тем более что за него некому было заступиться – ни папы, ни дяди у «афганца» в армейских верхах не было. Правда, на свет появилась замечательная девочка, которая пошла в маму – такая же красавица. Она уже выросла, окончила университет, стала отцовской гордостью.

А вот с ее мамой у моего товарища жизнь не заладилась. Она уехала от него в США. И, как говорят, вышла там замуж за местного полицейского. «Афганец» уже много лет один.

А вот еще одна история. С недавней – чеченской – войны. Там на бандитской мине подорвался офицер. Остался без двух ног и правой руки. Когда к нему в госпиталь из Хабаровска прилетела жена, он просто послал ее к…

– Детей у нас с тобой нет, – сказал он. – Так что развод оформят быстро. Ты молода, красива, еще устроишь свою жизнь. А мне ты не нужна. Ни как сиделка, ни как жена, ни как невинная жертва войны.

Что она ему отвечала, сколько слез возле него пролила – не знаю. Знаю только, что она никуда не уехала. Все дни и ночи, что он провел в одном госпитале, потом – в другом, в третьем, была рядом. Перевязывала, обмывала, выносила, научилась делать уколы и подставлять плечо, когда он начал вставать на протезы. Медсестра, санитарка, уборщица, повариха – жена. И квартиру она для них искала, и ремонт в ней делала, и машину училась водить, и ребенка ему родила. Потом они растили сына и оба учились, окончили вузы. Он – один, она – другой.

Не хочу произносить никаких слов ни о русской бабьей жертвенности, ни о выстраданном женском счастье, ни о каждодневном, ежечасном человеческом подвиге: все эти слова не стоят и гроша, если нет главного – любви. Если офицер и его жена прочтут эти строки, могут на меня обидеться. Они просто живут как обычные люди, любят друг друга. И меньше всего хотят, чтобы на них указывали пальцем. А какая им выпала любовь, никого не касается.

Только я до сих пор, хотя прожил уже достаточно много лет, ни разу не разводился и не собирался этого делать, вырастил с женой троих детей, имею двух внуков, все еще никак не пойму, что такое ЛЮБОВЬ. Вирус, который поражает сердце, резонанс, взаимопроникновение каких-то флюидов, атомов, запахов и гормонов, химия – неожиданная встреча взглядов, острое ощущение твоей половинки, что была когда-то завещана Богом, постоянный труд, стремление угодить кому-то, подстроиться под него, «сделать чужую жизнь собственной драгоценностью», как сказал поэт, или вызов тебе и твоей жизни, ослепляющая, неудержимая страсть, которая наваливается на тебя, как танк, перемалывает своими траками – что это? Готов(-а) ли ты выдержать этот груз и это счастье? Можешь не превратить это в привычку, в быт, в скуку и протокол? И как это сделать?

Если честно, не знаю. Да и надо ли знать? Это разные психологи, педагоги, экстрасенсы превращают любовь в науку, в рутину, в набор приемов и приемчиков, а она – вспышка, озарение, чудо и судьба. Как научиться волшебству? Только если работает душа, «и день и ночь, и день и ночь». А что такое душа? Тоже разберешься не сразу. Почему одного человека душа приемлет, а другого – никогда и ни за что. «Хоть осыпь ее, Несмеяну, грудой золота-серебра, все равно будет жить с Иваном, а любить все равно Петра».

Можно привести тысячу примеров, тысячу житейских историй как с плюсом, так и с минусом, прочесть тысячу поэтических строк, все они будут противоречить друг другу, будут непостоянными, как весенний мартовский день. Как любовь – синяя птица, что вспорхнула в твое распахнутое сердце и задержалась там, свив свое гнездо, или тут же улетела, напомнив тебе, что то была не любовь, а влюбленность, не чудо, а мираж, обманка.

Так хочется в этот мартовский день подарить себе и другим надежду, что она, эта любовь, все-таки есть на белом свете, что она не минет никого, кто живет на планете под названием Земля, пусть мимолетная, пусть безответная, но все же твоя – единственная и неповторимая. И пусть будет то, что будет. Quique suum, как говорили древние римляне.

А в заключение небольшой подарок к сегодняшнему празднику – стихи, которым уже сто лет. Автора называть не буду, его многие знают. По-моему, они о той самой любви, определение которой я так и не смог найти.

Ты – женщина, ты – книга между книг,

Ты – свернутый, запечатленный свиток,

В его строках и дум и слов избыток,

В его местах безумен каждый миг.

Ты – женщина, ты – ведьмовский напиток,

Он жжет огнем, едва к устам проник;

Но пьющий пламя подавляет крик

И славословит бешено средь пыток.

Ты – женщина, и этим ты права.

От века убрана короной звездной,

Ты – в наших безднах образ божества!

Мы для тебя влечем ярем железный,

Тебе мы служим, тверди гор дробя,

И молимся – от века – на тебя.