Глубина погружения

В Советском подводном флоте корабли проекта 671РТМК считались одними из самых совершенных. Фото ВМС США

Почему в подплав отбирают абсолютно здоровых людей? Правильно. Чтобы им было что терять в процессе подводницкой службы. А что все происходит именно так – не сомневайтесь. Как говорится, ничто под водой не проходит бесследно.

В середине 1990-х годов я смог убедиться в этом лично, пройдя в одном из автономных плаваний в составе экипажа атомной подводной лодки «Тамбов» Северного флота (проект 671 РТМК «Щука»), которой командовал капитан 1 ранга Михаил Иванисов, более 11 тыс. морских «глубинных» миль.

Усталая подлодка

Проводя медицинское обследование подводников в конце почти трехмесячной автономки, начмед «Тамбова» старший лейтенант медицинской службы Станислав Непомнящий обнаружил, что только у каждого десятого члена экипажа нормальное артериальное давление. У остальных оно было повышенным – 140 на 100.

По этой же причине у одного из офицеров часто шла кровь носом. Док даже хотел освободить его на несколько суток от вахт. Однако подводник запротестовал: другим пришлось бы перейти на двухсменку.

Проблемой номер один стал для экипажа сон – вернее, его отсутствие.

В конце нашей боевой службы помощник флагманского штурмана флотилии АПЛ капитан 3 ранга Юрий Сколяров часто не мог уснуть с полуночи до семи утра, то есть в отведенное ему для отдыха время. Техник пульта управления главной энергетической установкой корабля (ГЭУ) мичман Владимир Якунин жаловался доку, что постоянно не высыпается. Зрение еще в предыдущей автономке резко упало. И сейчас чувствовал, что видит все хуже и хуже.

От недосыпания сильно болели глаза и у старшины команды радиометристов БЧ-7 старшего мичмана Виктора Колочко. «Такое ощущение, что скоро глаза вылезут из глазниц», – говорил Виктор Павлович. Как и многие другие, он вынужден был принимать снотворное.

Сильно сдал к концу похода старший помощник командира АПЛ капитан 2 ранга Александр Журавлев. Похудел. Под красными глазами – большие фиолетовые круги. Как практически и у всех в экипаже.

Однако автономка оказала сильное воздействие не только на здоровье подводников, но и на их психику. Многомесячное пребывание под водой в замкнутом пространстве прочного корпуса, однообразие бытия сделало людей раздражительными, менее контактными. Иногда из-за пустяков возникали конфликты.

Сам стал свидетелем, когда в одном из боевых постов повздорили офицер и подчиненный ему мичман. К счастью, обошлось без бокса. Но матерились они и угрожали друг другу вполне искусно... То наступил (где-то на пятидесятые сутки похода) тот критический момент, когда, по словам одного из членов экипажа, «человеку, который в общем-то тебе симпатичен, хочется съездить по уху». А натянутые отношения, сложившиеся до этого, еще более обострились: и по «горизонтали», и по «вертикали».

К чести «тамбовчан», ни один из инцидентов не перешагнул, образно говоря, за последнюю грань. Все же равенство в экипаже перед лицом опасностей добавляло людям, как мне кажется, такта, благоразумия, терпимости друг к другу. Пар спускали в многочасовых разговорах в микрогруппах, на которые и делился экипаж.

Все уже жили возвращением домой. Это и гасило конфликты и обиды. До конца во всем разобраться можно будет и на берегу. Главное – доплыть.

Мы ехали домой…

У возвращения свои приметы. Одни бросаются в глаза еще за несколько недель до встречи с родными берегами. Другие – за мгновения перед последним всплытием. Есть приметы, что называется, объективно обусловленные. А есть субъективные, подмеченные самими подводниками.

Впервые обратил на это внимание, когда атомоход уходил из средних широт. Командир группы дистанционного управления (КГДУ-1) дивизиона движения БЧ-5 капитан-лейтенант Алексей Ветров, сдавая вахту очередной боевой смене на пульте ГЭУ, записал в журнал температуру забортной воды: +8,5˚C.

– А вчера была девять с половиной, – заметил офицер. – Всё: поехали домой, к высоким широтам...

У химической службы атомохода приметой возвращения стало повышение в отсеках концентрации CO₂. Чем холоднее за бортом, тем выше влажность, сильно влияющая на количество углекислоты в отсечной атмосфере.

У штурманов сменилась наконец-то уже осточертевшая им карта одного и того же океанского района.

У корабельного дока подошел к концу запас димедрола, корвалола и других снотворно-успокоительных. Многие подводники, уставшие от психологических нагрузок, монотонной круговерти вахт, частых всплытий под перископ, когда по тревоге в боевых постах находились и вахтенные, и подвахтенные, и те, кто должен был в это время видеть седьмой сон, уже не могли обойтись без «химии».

И еще одна примета. Там, где глубины под килем подлодки измерялись километрами, с кем бы ни беседовал, ни разу не касались в разговорах темы: «А если?..» На нее существовало своеобразное внутреннее табу. Когда же вошли в Баренцево море, подводники вздохнули с облегчением, словно обрели под ногами твердую почву. Старшина команды штурманских электриков мичман Виктор Чекалин объяснил это так: «Сейчас если и ляжем на грунт, то не раздавит. Глубины маленькие».

Но все это не значило, что экипаж расслабился. В автономке самыми тяжелыми и опасными не зря считают последние две недели, когда мнимая близость берега и усталость, накопившаяся за долгие месяцы плавания, притупляют чувство опасности. История мирового и отечественного подплава свидетельствует: катастрофы с субмаринами в основном происходят при их возвращении с боевых служб.

А мы, как поется в песне, «ехали домой!».

«Родина нас не хочет!»

В пять сорок по отсекам разнеслась трель звонка (на боевой службе все тревоги, кроме аварийных, объявляют голосом) и по трансляции раздалась долгожданная команда: «Учебная тревога для всплытия в надводное положение».

Все, закончилась автономка! Теперь лишь бы быстрее в базу.

В жилом (втором) отсеке старший лейтенант Денис Мережко церемонно спрашивал у старшего лейтенанта Кости Баринова, вахтенного офицера второй боевой смены: «Вам, сударь, какую форму одежды приготовить для верхней вахты?»

Везет же Константину! Он – следом за командиром АПЛ и сигнальщиками – первым из всего экипажа поднимется из прочного корпуса на мостик. А стоять там после долгих месяцев, проведенных под водой, – это значит вволю накуриться и надышаться свежим воздухом. Увидеть наконец-то небо, звезды, море...

В центральном посту многолюдно. Еще больше народа на средней палубе под ЦП. Никто не желал пропустить торжественный момент всплытия. И у всех в блестящих радостно глазах немой вопрос: «Когда командир разрешит выбраться наверх и перекурить?»

О сигаретах, к которым в течение автономки постепенно выработалось безразличие, вдруг дружно вспомнили все. Даже те, кто в начале похода клятвенно заверял «Всё, шабаш, бросаю», сейчас бережно хранили в сжатой ладони, засунутой в карман куртки РБ, никотиновый «леденец».

Возле старшего боцмана старшего мичмана Артура Хаева кучковались «боцманята» – старшина 1 статьи Сергей Чесноков и матрос Александр Курышев, готовые по первому знаку командира подлодки вскарабкаться в ограждение рубки, чтобы очистить ее от всего, что налипло за время плавания. Сергей невозмутимо делал вид, что не замечает завистливых взглядов. А Сашка, ставший боцманенком в море, сиял как новый пятак. Не забывая, конечно, иногда виновато опускать глаза: мол, мужики, так уж получилось. Были бы вы на моем месте – тоже смогли бы первыми...

Казалось, стрелка глубиномера ползла по окружности вызывающе медленно. Начало покачивать. Старший мичман Хаев, не отрывая пристального взгляда от приборов, произнес: «Как минимум четыре балла». Тут же акустики в докладе командиру подтвердили прогноз старшего боцмана.

На средней палубе третьего, «цэпэшного» отсека сразу негромко заспорили: заливает или не заливает рубку, дадут добро наверх или нет... Перекур под вопросом. Хотя сейчас каждый был готов «табачить», даже стоя по колено в воде. Только выпустите наверх! Всеобщее нездоровое воодушевление...

Последние метры

Всплыли!

– Есть! – радостно улыбнувшись, резко выбросил вверх правую руку командир БЧ-5 капитан 3 ранга Вячеслав Бузун. – Мы сделали ее (в смысле автономку)!

И тут нас бросило сначала в одну сторону, затем в другую. Сильные удары по легкому корпусу слились в непрерывный гул.

– Так твою растак... – вырвалось у кого-то. – Пожалуй, покруче будет, чем четыре балла...

Его тут же одернули: «Молчи, накаркаешь!»

Командир атомохода капитан 1 ранга Михаил Иванисов, в валенках, теплых кожаных шароварах и куртке-канадке, взобравшись по вертикальному трапу, отдраил нижний рубочный люк. Затем – верхний...

Давлением отсечного воздуха люк неожиданно с силой рвануло вверх. Заложило уши. Мы инстинктивно начали глотать воображаемый комок, чтобы «продуться», то есть вернуть барабанные перепонки в исходное положение.

– Ничего себе, – изумился Бузун. – Я думал, у нас в прочном корпусе давление ниже, чем наверху. А оказывается... Уж не в циклон ли мы влетели?

Морской воздух ворвался в ЦП через верхний рубочный люк (ВРЛ), неся с собой пьянящую влажную свежесть. Сколько суток экипаж, уже уставший от регенерированного «коктейля», не дышал таким животворящим, пронизанным йодом озоном!

Но постепенно к чувству почти детского восторга начало примешиваться ощущение тревоги. Командир спустился вниз, задраив за собой ВРЛ.

– Накат идет сильный, – Иванисов снял мокрую канадку. – Вот-вот захлестнет...

По трансляции объявили: «Боевая готовность номер два. Выход наверх запрещен». Очередной, особенно сильный удар в правый борт субмарины раскидал нас по переборкам. Вот и покурили...

Семибалльный шторм играючи крутил и швырял подлодку во всех мыслимых и немыслимых плоскостях. В каютах все предметы, не закрепленные по-штормовому, устроили дикую шаманскую пляску.

Ох, несладко пришлось экипажу, отвыкшему от качки за месяцы, проведенные на глубине. На пульте управления общекорабельными системами нес вахту старший лейтенант Николай Федосов. По лицу, позеленевшему от приступов морской болезни, было видно, как ему тяжело. Однако Николай, стиснув зубы, сосредоточенно работал за пультом, безошибочно выполняя все команды.

Помещение, где находится пульт управления ГЭУ, напоминало салон самолета, решившего сосчитать в атмосфере все воздушные ямы. Вахтенные, цепляясь ногами и руками за что только возможно, с трудом удерживались в креслах за пультом. Кормовой отсек, казалось, вообще вот-вот оторвется и уйдет в самостоятельное плавание.

А с берега ответа на наше радио о возвращении все не было.

– Ну что, радисты, – не алё? – традиционная шутка командира, обращенная к боевому посту связи, на сей раз прозвучала устало: вот уже который час Иванисов не покидал своего кресла. Сначала с нетерпением, а затем уже с какой-то обреченностью, как приговора, ждал радио с берега и весь экипаж.

И «приговор» нам подписали: командир БЧ-3 капитан 3 ранга Вячеслав Хибученко доложил, что в связи со сложными метеоусловиями добро на вход в базу не получено. Лодке приказано погрузиться и ждать. Сколько? То знала лишь «небесная канцелярия», но никак не оперативный дежурный флота.

– Видимо, родина нас не хочет, – попробовал хохмить мичман Саша Середа…

Да, такого возвращения из автономки не могли припомнить даже старожилы нашего экипажа.