Назвался гусем – спасай Рим

Не все выпускники военно-учебных заведений относятся к письменной культуре одинаково. Фото агентства «Москва»

Все четыре года в училище меня сопровождали книги. Все это время я официально отвечал за учебную и научную литературу во взводе.

В начале каждого учебного года я вместе с библиотекарями формировал библиотечку своего взвода: сотни книг, два встроенных под потолок книжных шкафа в учебном классе. В течение года по мере необходимости ее дополнял и корректировал. А летом, перед каникулами, сдавал книги в библиотеку (как и в сентябре, десятки ходок туда-сюда со стопками книг в руках, прижатых сверху подбородком). И отчитывался за изуродованные вандалами экземпляры (а то и вовсе утраченные).

С наступлением лета я уже мысленно подсчитывал, во что мне обойдется курсантская халатность. Как лицу, ответственному материально, приходилось раскошеливаться. «Назвался гусем – спасай Рим». Что ж было делать, если сам недосмотрел: сотни учебных книг, взять их свободно мог любой курсант взвода, а теоретически – и из других взводов, хотя в каждом взводе была своя похожая библиотека.

Чаще всего накануне месячного летнего отпуска расплачиваться приходилось за пятое полное издание Ленина и за собрание Маркса с Энгельсом. Сочинения основоположников нашего светлого будущего пользовались у курсантов наивысшим рейтингом и конспектировались до исчезновения в бездонных «недрах».

Но на свою участь я не роптал. Поручение давало мне возможность ежевечерне на легальных основаниях посещать библиотеку, ее фонды и читальный зал. Во мне живут и не тускнеют светлые воспоминания о многих работниках библиотечного фронта. Каждый раз, приезжая в училище, я обязательно захожу в библиотеку, испытывая трепет и благоговение.

Прежде всего я поглощал книги художественные. Попадались и научные, и публицистика. Много переводных изданий. Зачастую чтение принимало бессистемный характер. Я полностью полагался на интуицию. И, как книжный Ихтиандр, купался в океане открытий и откровений. Хотя разочарования случались: так формировался интеллектуальный выбор и оттачивался эстетический вкус. Это, в свою очередь, способствовало пониманию жизни и поступков людей.

Человек, регулярно читающий, – сильный человек. Книжный мир – особый мир чувств, эмоций, образов и колоссальной нравственной силы. Книги (конечно, после моей мамы Любови Тихоновны и деда Тихона Андреевича) – мои первые друзья, которые не предадут и не продадут.

Конечно, если ты сам не станешь предателем, оборотнем. Встречал я всяких людей: от заблудших овечек и ленивых баранов до дипломированных приспешников дьявола. Зло бывает притягательным, не лишенным величия и «обаяния». Не угодить в его капканы как раз и учат книги-друзья.

Хотелось постигать Льва Толстого, который в школьные годы представлялся мне на редкость скучным. Я бился словно рыба об лед, но меня хватало лишь, чтобы добраться до второго тома «Войны и мира» и бежать сломя голову. Я взял в училищной библиотеке толстовские «Детство. Отрочество. Юность» и, прочитав полсотни страниц, вернул книгу библиотекарю. Она вдруг разволновалась: «Да вы что, как можно не любить Толстого?» Да вот так. Можно, оказывается.

Очевидно, себя обкрадывая, ко Льву Николаевичу я больше за советами не обращался. Но это в училищные годы. Будто чувствовал, что не настало еще время купания в толстовской прозе. Лишь спустя полтора десятилетия я начал приближаться к солнечному явлению по имени «Лев Толстой». Странным путем: дважды взахлеб прочитав толстовскую «Исповедь».

Была и попытка сунуть нос в Федора Михайловича, но вспомнив, как в школе едва одолел «Преступление и наказание», я быстро ретировался. Но пришел к своему Достоевскому спустя годы – через дневники его жены Анны Григорьевны. До русской классики надо дорасти, и тогда она даст в тебе благодатные всходы.

Зато я прочитал всего Конан Дойля (в СССР был издан его восьмитомник, позже вышло несколько дополнительных томов). Проглотил собрание Ромена Роллана, оставшись под мощным впечатлением «Очарованной души». Не оставляя без внимания отечественных писателей («Новый мир», «Дружба народов», «Москва» – журналы, за которыми стоял в очереди), я всерьез заболел иностранцами.

Оказалось, это была страсть длиною в жизнь. Блистательного Стендаля сменяла, запыхавшись, Жорж Санд. А следом спешил легкий на ногу Проспер Мериме, которого подпирал плечом Эмиль Золя. Впрочем, уступавший на вираже Мартен дю Гару, обошедший ранее обоих Дюма и сделавший ручкой Эжену Сю… Искупавшись всласть с блистательными французами, я принимал американский «душ» из книг Драйзера, Лондона, Дос Пассоса, Хемингуэя, Фолкнера, Апдайка, Сэлинджера, Стейнбека, Торнтона Уайлдера. Погрузившись, открывал для себя миры Данте и Петрарки, Жана Кокто и Кафки, Шекспира и Вольтера, Камю и Моруа, Габриэля Гарсиа Маркеса… Роман «Сто лет одиночества» стал одним из моих главных источников. Посвящая в «земноводные» тревоги рода Буэндиа, он приближал к постижению моей собственной сути.

Надо ли говорить, что я начал выпадать из «системы», уходить на такие глубины, где распознавание «свой – чужой» уже не имело смысла. «Система» догнала, встряхнула, и смысл сразу восстановился. Пришлось вернуться на перископную глубину.

Дело в том, что на мои личные потрясения пытались направленно воздействовать, и отнюдь не книжными методами. Политотдел училища нашел себе очередное занятие, выписав из читательских формуляров, какие книги читают будущие политработники – проводники линии партии и ее ЦК. Было бы странно, если б мой формуляр вдруг не попал в эту выборку.

Мне повезло, я не попал в жернова, меня не перемололи, что в те годы умели мастерски. Ограничились промыванием мозгов, партийно-политическим внушением, что тоже запоминается надолго и отражается на психике. Что же спасло будущую карьеру? Пожалуй, две вещи. Одна – «глобальная», вторая – банальная.

С первого курса я занимался военно-научной работой и даже стал лауреатом городского конкурса студенческих работ по общественным наукам. Моя работа называлась «XXV съезд КПСС и развитие диалектического материализма». Я до сих пор храню врученный мне, курсанту третьего курса, диплом I степени от Ленинградского горкома комсомола и совета ректоров вузов Ленинграда.

Я никогда этим не козырял. Что касается материалов съезда партии, я их действительно хорошо знал, а фрагменты из отчетного доклада генсека свободно цитировал по памяти. Я и сегодня считаю, что многие места в том отчетном докладе (1976 год) остаются вершиной профессионализма, в смысле идеологическом и политическом.

А теперь о банальном. Как знать, может, мне помог товарищ Ромен Роллан, большой друг Страны Советов и пролетарского буревестника Максима Горького? Помнится, покидая однажды училищную библиотеку со свежим номером «Иностранки» (страшный дефицит 70-х и 80-х годов), я услышал, как кто-то отпустил по моему адресу: дескать, читает он не то, что нужно.

Когда же я успевал столь активно «уклоняться» от советско-армейской действительности? Никаких дополнительных возможностей для регулярного чтения я не изыскивал. Эти условия создавались самим распорядком дня и расписанием занятий: шесть часов, или три «пары» до обеда ежедневно, кроме воскресенья, не считая занятий внеаудиторных – полевых, ночных и дневных, занятий на стрельбище, на полигонах и спецобъектах и т.п. Заблаговременно запасаясь очередной книгой, читал практически на всех аудиторных занятиях.

Многие курсанты в это время добирали свой сон, положив под голову шапку-ушанку, пилотку или полевую сумку (выдавалась каждому на четыре года и перед выпуском почему-то сдавалась обратно, вместе с сапогами, поясным ремнем и военным билетом). Или просто внаглую «давили на массу» на любой горизонтальной поверхности.

Но были и такие, кто:

не спал, грешками мучился (жестковато, «принц на горошине»),

смотрел вдаль, в потолок или окно (думал о сущем в «половом» преломлении),

натирал бархоткой бляху со звездой (потускнела, зараза),

вырезал что-нибудь или тихо мастерил (Кулибин хренов),

пытался что-нибудь незаметно съесть (не пропадать же конфете на дне кармана хэбэ),

давил угрей на своем мужественном «интерфейсе», достав крохотное зеркальце (эстет, не иначе),

изучал записи в военном и комсомольском билетах (давно их не видел),

рубился с соседом в «морской бой» (попал не в то училище),

писал письмо на родину (самое массовое явление на лекции после сна)

или вообще ничего не хотел. По своему выпуску (260 лейтенантов) знаю: почему-то именно из таких в будущем получились генералы или большие «шишки» в управленческой сфере, а то и в бизнесе. И не только в пределах «Арбатского военного округа», но и в странах СНГ.

Я же интуитивно понимал, что в моей будущей службе найдется не очень много времени для сокровищ мировой культуры. И я читал. Читал, если позволяла обстановка на занятиях и начинал кемарить замкомвзвода. Читал с переменами-перекурами по шесть часов подряд. А после обеда (полчаса «личного времени») мчался в библиотеку за новой книгой.

Как оказалось, стоял я совсем рядом с истиной – опасная, надо заметить, близость. В последующие годы на чтение часто не оставлось ни получаса свободного времени, и так – по нескольку суток кряду. Но оставалась потребность, и я не замечал, как летело время, шелестя прочитанными страницами, открывая характеры и судьбы, времена и нравы.

«Во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь». Каждому человеку жизнь предоставляет возможность убедиться в глубине изречения Екклесиаста.

Бывает, что выбор всего жизненного пути помогают определить не только люди, но и книги. И я благодарен судьбе за то, что в пятнадцать лет в одном из московских книжных магазинов взял с полки книжечку карманного формата: Ю.С. Кринов «Гордое звание». Москва. 1976.

Она содержала полный список военных училищ Советского Союза с подробными условиями приема и адресами. Меня заинтересовало училище, стоявшее в списке последним. Написал в Ленинград письмо, получил ответ с информацией о правилах поступления. Чтобы увереннее чувствовать себя на вступительных экзаменах, по вечерам ездил на подготовительные курсы на истфак МГУ (особенно запомнились лекции по истории России профессора Ильи Саввича Галкина). Закончил школу, поступил в училище, стал курсантом. Сорок лет в строю. Сорок лет под погонами.

Дома собрана большая библиотека. В этом Лувре я – хранитель: книг, картин и атмосферы. Но маленькая книжечка досаафовского издательства с большой красной звездой во всю обложку – одна из самых дорогих реликвий. Мой звездный билет, путевка в настоящую жизнь.