Александр Щеглов
Фото wikipedia.org
Курсовой офицер, которого за глаза курсанты не только его взвода, но и всей роты называли Жорой, слыл махровым уставником, беспощадным к врагам Родины, очковтирательству и либерально-демократическим ценностям.
Природа-мать, надо думать, недолго напрягалась, фантазируя в свое время над уникальностью эмбриона и его будущей профессиональной предрасположенностью. Оформившись как жгучий брюнет с пылким взором и фотогеничным черепом, войдя внутрь форменного кителя, будто в нем родился и пригодился, он воплощал собой типаж командира, который прошел, по его собственным словам, извилистый, трудный, но славный боевой путь «от юркого сперматозоида до солидного старшего лейтенанта».
А это значит, что Жора мог бы называться не просто «военной косточкой», но целым «военным скелетом».
ВСЕ ДЕЛО В РОДОСЛОВНОЙ
Курсантам его взвода к своему курсовому офицеру нелегко было даже в «базарный день на кривой козе» подъехать, а не то что обратиться по личному вопросу строевым шагом. Поскольку офицер, при всей его подстриженности, выбритости и отглаженности, носил на своем челе зримый отпечаток вековой усталости, подобные обращения к нему могли стать «чреватыми» для судьбы и психики обращающихся.
Впрочем, неприступным утесом Жора оставался и за забором училища, во внеслужебное время, даже для собственной жены. Напоминая своим вычурным поведением незатейливых героев советских бытовых анекдотов.
Если чужая семья – потемки, то семья офицера Кривоконя представляла собой густые сумерки. Рассказывали, что в домашней обстановке (а на службе тем более) офицер никогда не ходил в магазины за покупками. Это всегда, обрывая себе руки и ломая маникюр, делала его миниатюрная жена, у которой к тому же «на всех видах довольствия» состоял их маленький ребенок («солдат Жорик»).
Воинственный супруг, очевидно, отводил для своей персоны исключительно вдохновляющие и направляющие функции. Торжественно заявляя при этом, что «настоящие офицеры по магазинам не шляются», а хозяйственная сумка или иная ручная кладь «позорят офицерские погоны, овеянные боевой славой предков».
Проявляя неподдельную заботу о личном имидже, глава семейства крайне редко прогуливал собственного ребенка – хотя, надо думать, коляску все же иногда помогал жене вынести из лифта. «Негоже офицеру коляску катать», – провозглашал он скрипучим баритоном, играя при этом мощными тренированными желваками, развившимися до анатомического совершенства за долгие годы тренировок в курсантской, а затем офицерской столовой.
ПОРОКИ И ПРОРОКИ
Считая себя породистым отпрыском мелкопоместного дворянства, Жора скорее походил на дворового человека со случайно, в спешке, залитой Всевышним «голубой кровью», да к тому же щедро разбавленной украинской горилкой с перцем. Про таких, как он, еще 400 лет назад Шарль Луи де Монтескье сказал: «Есть пороки, которые происходят от недостатка самоуважения. Есть и такие, которые происходят от избытка его».
Не знаю, можно ли было утверждать, что поручик Кривоконь являл собой редчайший реликт, заброшенный в наше время из эпохи позднего Средневековья. Но отношения с курсантами своей учебной группы (то есть взвода) командир выстраивал весьма оригинально. Без офицерской линейки, на глаз, но прямолинейно.
Если кто-то из курсантов, переживая острую нужду (а значит, и небезграничное терпение своего курсового), все же обращался к отцу-командиру, то с первой попытки это не удавалось даже «тертым», оттрубившим до училища срочную в войсках. Устами Жоры устав требовал от курсанта четкого строевого шага, лаконичного рапорта-обращения и энергичного, отрывистого движения правой рукой, доведенного до крайней степени автоматизма. «Попытки исправиться» продолжались у курсанта-обращенца до тех пор, пока у него окончательно не пропадало желание обратиться и не забывалась сама причина обращения к «его высокоблагородию господину поручику».
Надо признать, офицер умело держал дистанцию (и интервал тоже) со своими подопечными, которые часто видели его лишь издалека. Связь с подчиненными он поддерживал через сержантов: «замка» (замкомвзвода) и «комодов» (командиров отделений), с которыми работал вплотную, вызывая их к себе на «ковер-эшафот», в комнату курсовых офицеров. Сержантам командир взвода позволял вспомнить, что они – его помощники, и иногда давал им лаконично высказаться. А себе позволял вдруг улыбнуться добрым лошадиным оскалом. Это сближало. Так ему верилось и казалось.
ЛОШАДИНАЯ ФАМИЛИЯ, НО С МЯГКИМ ЗНАКОМ
Фамилия у нашего героя была подходящей к его личному имиджу. И пусть сам хозяин не отличался фамильярностью и мягкостью, фамилия его все же оканчивалась мягким знаком. Не обращая на это обстоятельство абсолютно никакого внимания, офицер круто понимал свое истинное назначение и пару раз в месяц, а то и чаще, поднимал свой наэлектризованный взвод «в ружье».
Делал он это обычно в четыре-пять утра, то есть за один-два часа до общего подъема казармы. За что курсанты всего нашего четвертого батальона, а не только его «лошадиного» взвода, были ему признательны так сильно, что материли на чем свет стоит.
Добившись сносного выполнения взводом норматива подъема по тревоге, с учетом коэффициента этажности (казарма была на третьем этаже), Жора традиционно, через ворота-шлюз выводил свой навьюченный взвод из спящего училища на ночное Петергофское шоссе. И, подав любимую команду «газы!», стабильно закладывал «червонец»: марш-бросок на десять километров, в противогазах и стальных шлемах, с автоматами, вещмешками, шинельными скатками, шанцевым инструментом и всей амуницией, по шоссейной обочине в направлении Стрельны и обратно, наедине с просыпавшейся природой.
Во время марш-броска отрабатывались вводные по тактике и защите от оружия массового поражения (ЗОМП), например «вспышка – справа!». Правда, однажды курсантский народ взвыл что есть мочи и отказался бежать и подчиняться. С тех пор сошлись на компромиссных шести тысячах метров.
Являясь обладателем ног идеальной «кавалеристско-футбольной» формы, что уже выдавало явно недворянское происхождение их владельца, Жора задавал мощный темп, чем удивлял курсантов (тех, кто еще был способен что-либо различать в заливаемых горячим потом противогазовых очках). Почему все кривоногие так быстро бегают – ведь, по идее, кривизна должна создавать сопротивление, перпендикулярно рассекая воздух? Может, и должна, только взводный и на этот аспект не обращал никакого внимания и пуще прежнего поддавал жару курсантам.
БОЕГОТОВНОСТЬ ПРЕВЫШЕ ВСЕГО
Сам он при этом бежал налегке – как ветер в полевой фуражке и при ремне с портупеей, только воздух свистел между бриджами. Кто-то из знающих говорил, что в такие минуты жорина супруга должна была испытывать приступ зеленой тоски и смертельной изжоги в стремительно остывающей кровати. Не царское это дело, мадам, боеготовность превыше всего.
Не удивлюсь, если примерно так размышлял курсовой офицер, преследовавший заветную цель: вывести свой учебный взвод в «отличные» в училище. Партия и весь советский народ готовились достойно встретить очередной съезд КПСС, и старший лейтенант, являясь коммунистом, взял на себя вместе с вверенным ему подразделением повышенные социалистические обязательства.
(Забегая вперед, отмечу, что партийный съезд прошел в свой срок и на подъеме, но жорин взвод руководство училища отличным так и не признало. Зато командира взвода кто-то из начальства назвал «формалистом». Хорошо, что не «волюнтаристом»: раньше за это могли из партии погнать).
Обычная утренняя картина: весь батальон (почти триста человек) вернулся после зарядки, на часах 6.45 утра, идет заправка коек. Потом умылись, побрились, приготовились к «утреннему осмотру». И тут – в спальное помещение, проклятый всеми богами, отвергнутый демонами, отжаренный Жорою, вваливается «парнокопытный взвод имени товарища Пржевальского». Пар из ноздрей, и радости полные штаны. Дома!
Вообще-то подопечные Жоры страшно завидовали нашему взводу: наш курсовой, человек выдержанный, с задатками интеллигентности, за четыре года рванул нас «в ружье» только один или два раза, оставляя прерогативу в этом неблагодарном деле (курсовой очень далеко жил от училища) комбату, жившему в десяти минутах ходьбы.
Но вот парадокс: именно наш взвод на всех официальных кроссах и марш-бросках чаще других завоевывал кубки и грамоты, оставляя «коней» в стабильных аутсайдерах.
Не случайно курсанты-парнокопытники зачастую выглядели как-то вымученно. Да вдобавок ходили вечно понурые, грустные, неулыбчивые, как в воду опущенные. (Старая загадка: «Почему у козы всегда глаза грустные?» Ответ: «Потому что муж – козел»).
И, может быть, вполне закономерно, что именно жорины воспитанники за четыре года дали батальону массу «залетов» (а комбату – дополнительных седых волос): пьянок, опозданий из городских увольнений и других нарушений воинской дисциплины.
ТАЙНА КОМАНДИРСКОГО БЛОКНОТА
Одним из пунктов утреннего распорядка дня нашей курсантской жизни значилась «заправка коек и наведение порядка на закрепленных территориях». Как-то курсанту Ф. сержантом было поручено навести марафет (провести уборку) в комнате командиров взводов: вымыть пол, протереть столы, мебель от пыли и т.п.
И вдруг он видит, что на письменном столе старшего лейтенанта Кривоконя, рядом с неизменными «Общевоинскими уставами», а иных книг офицер обычно на столе не держал, лежит пухлый рабочий блокнот-ежедневник.
Будучи парнем не робкого десятка – благо утро было раннее и свидетелей не было, – курсант Ф. очень осторожно, чтобы не сдвинуть блокнот с места (всем было известно, что Жора-уникум с ходу замечал перемещения крупных и мелких предметов в пространстве), движимый мальчишечьим любопытством и искушением от лукавого, открыл его. Очень хотелось узнать ближайшие планы взводного, а если повезет, то и возможную дату очередного ночного взлета по команде «в ружье». Открыл – и оторопел, почувствовав, как его прошибает липкий пот.
Под обложкой, на титульном листе блокнота, почти как эпиграф к какой-нибудь умной книге, красовалась сочная надпись алым фломастером, сделанная, вне сомнения, твердой рукой хозяина:
«Не держись за Устав, яко слепой за стену».
«Яко» – должно быть, потому, что старлей Жора был украинцем.
комментарии(0)