Владимир Добрин
Cтолица Киргизии в советское время носила имя командарма и наркомвоенмора Михаила Фрунзе, воевавшего в Средней Азии (на фото в центре). И оставалась изрядно милитаризованным городом. Фото с сайта www.goscatalog.ru
Конец 1970-х, столица советской Киргизии город Фрунзе. Ныне Бишкек. Мой приятель Максим угодил туда сразу по окончании Военного института иностранных языков. Там перед ним встали две насущные проблемы: подыскать себе отдельное жилье и обеспечить нормальное питание.
НАДЕЖДЫ ТОЛЬКО ЮНОШЕЙ ПИТАЮТ
И если первая задача не требовала срочного решения, то вторая напоминала о себе трижды в день – начиная с утра и кончая вечером. Позавтракать в служебной столовой можно было лишь вареными яйцами, сметаной и хлебом, запив это «чаем» из жженого сахара. А пообедать – макаронами и котлетами из хлеба, оставшегося на раздаче после завтрака.
Мясные продукты в рационе отсутствовали, а растущий организм Максима требовал их регулярно. Какое-то время он наслаждался дарами юга, вроде ароматных дынь, арбузов и восхитительного винограда, но после них обязательно хотелось чего-то мясного. А с этим в киргизской столице было туго.
В многочисленных магазинах мясо просто отсутствовало. Говорили, что в центральном гастрономе столицы республики оно бывало по утрам, но домохозяйки моментально его расхватывали. На рынке мяса было много, но стоило оно дорого даже для военных, жалование которых вдвое превышало среднюю зарплату местных штатских.
К тому же в общаге, где поселился Максим, кухни не было, там можно было приготовить лишь чай и бутерброд. Поэтому, чтобы вспомнить мясной вкус, надо было идти в ресторан. Тогдашние заработки позволяли сделать это по-скромному несколько раз в месяц.
И вот однажды вечером мой друг облачился в свой любимый джинсовый костюм и отправился в самый лучший «общепит» города, находившийся при номенклатурной гостинице. По вечерам у его дверей всегда топталась очередь, поэтому Максим прибыл туда к открытию – в 17.00.
НЕЧАЯННАЯ ВСТРЕЧА
Заведение выглядело прилично, меню тоже. Зал был еще пуст, и официантка сразу приняла у него заказ. Но не успела она отойти, как дверь ресторана распахнулась, и появился еще один посетитель. Им оказался Дольцев, коллега и однокашник Максима, закончивший институт за год до него.
Он тоже был одет по гражданке: в вельветовые джинсы и модную рубашку, фривольно расстегнутую на волосатой груди. В зал он шагнул вальяжно, как к себе домой, и официантка с сияющим видом тут же подскочила к нему. Они приобнялись, чмокнули друг друга в щечки и вступили в игривый диалог.
Спустя минуту Дольцев с важным видом двинулся по залу, кивнул Максиму и уселся через два столика от него. А вскоре в ресторане появилась еще одна фигура – и тоже военный переводчик. Это был Звягин, ближайший приятель Дольцева по институту и новому месту службы.
Оба учились на западном факультете, на одном курсе и выделялись среди прочих курсантов повышенной бойкостью и неформальным поведением. Это осложняло их отношения с начальством, однако никакие распекания и выговоры не могли омрачить их безоблачного настроения.
Они ходили по институту с вечно улыбающимися физиономиями – кроме моментов, когда их за что-то жучили. Тогда они озабоченно выслушивали начальника и всем своим видом выражали удивление, что нечто подобное могло с ними произойти.
Звягин тоже обнялся с официантками, кивнул Максиму и присоединился к Дольцеву. И тут начали происходить забавные вещи. Приятели еще не сделали заказ, а к их столу уже понесли блюда с осетриной, семгой, ветчиной и свежими овощами. За ними появились запотевшие кружки с пивом и покрытая инеем бутылка водки.
Друзья наполнили рюмки, выпили и с аппетитом налегли на закуску. Пользуясь отсутствием посетителей, три официантки подсели к ним за стол и завели веселую беседу. Через минуту появился и третий их коллега – некий Петров по кличке Водкин в честь знаменитого художника.
ИХ НРАВЫ
Позднее Максим узнал, что «три товарища» приходили сюда чуть ли не ежедневно, решая для себя таким образом проблему питания по месту службы. Когда у них были деньги, они щедро оплачивали застолье. А когда не было – ели в долг, который им обычно прощали.
Максим знал, что некоторые переводчики, кто пошустрее, заводили себе общительных, гостеприимных подруг и регулярно подкармливались у них. Таким удальцам все завидовали и пытались примазаться к ним хотя бы изредка. Но Дольцев, Звягин и Петров переплюнули всех.
Звягин как-то поведал Максиму, что когда Дольцев перевелся сюда из голодной глубинки соседней республики и впервые попал в этот ресторан, из глаз его полились слезы счастья. На таком питании он начал стремительно поправляться и вскоре, по словам друзей, принял «свиноподобный облик». Это была, конечно, дружеская шутка, но набор веса имел место.
Проблему с жильем эта компания также попутно решила, сняв комнату в частном доме, принадлежавшем одной из их подруг-официанток. В общем, ребята были «в полном шоколаде», как сейчас любят говорить.
Но их «дольче вита» имела и свои недочеты. Как-то Петров-Водкин по рассеянности принялся флиртовать с одной из посетительниц ресторана. И в тот день его обед там не состоялся. Его подружка-официантка принесла друзьям заказ, поставила тарелки на стол и пустым подносом так заехала Петрову по голове, что казалось, ударили в огромный гонг.
Оскандалившийся ловелас с позором покинул заведение. И не появлялся в нем с неделю, пока не был полностью прощен.
Дольцев и Звягин с того момента стали вести себя осторожнее. Сидя в этом ресторане при большом скоплении публики, они испытывали танталовы муки, когда смазливые девочки бросали на них многообещающие взгляды и кивками приглашали их потанцевать.
Приятели опасались отвечать на их призывы, зная, что находятся под бдительным надзором официанток, способных лишить их как крыши над головой, так и пропитания в этом заведении. Поэтому они держались с посторонними женщинами в этом ресторане так сухо и неприступно, что их принимали за геев.
И все же, когда Звягин собрался в долгую заграничную командировку, перед вылетом у него пропало удостоверение личности.
Это означало, что вместо трехлетней доходной поездки его ждет многолетнее пребывание в советской Средней Азии. И ему стоило очень больших денег, чтобы за 48 часов выправить себе новый документ и сохранить это дело в тайне.
ЖИЛИЩНЫЙ ВОПРОС
Обретение спокойного жилья также стало для Максима острой проблемой. Отдыхать в общаге было сложно. Почти во всех комнатах до глубокой ночи продолжалось активное общение, игра в карты и веселые застолья. Люди жили, что называется, на живую нитку: выпивали из одного стакана, резали закуску на газете и спали порой не раздеваясь.
А Максиму регулярно хотелось тишины и одиночества, чтобы хоть иногда была возможность никого не видеть. А когда захочется – видеть лишь тех, к кому тянет. Но найти такой уголок с его доходами было нелегко.
Часть переводчиков жила в городе. Семейные и основательно застрявшие во Фрунзе переводчики получали квартиры от государства. Некоторые женились на местных домовладелицах. Большинство же снимало комнаты в квартире или частном доме.
Начальник бюро переводов заботился о подчиненных и каждому вновь прибывшему сразу предлагал помощь в подборе жилья. Переводчики охотно соглашались, благодарили шефа за внимание и по окончании рабочего дня отправлялись с ним на поиски комнаты.
Проходили они по одной схеме: во время блуждания по городу начальник с подчиненным неизбежно приходили к мысли зайти в кафе и «слегка перекусить». После этого им уже не хотелось продолжать бесплодные хождения. Переводчик не без труда помогал начальнику найти свою собственную квартиру, а сам отправлялся спать в общагу.
ЕЩЕ ОДНА ВСТРЕЧА
В том же городе Максим вдруг встретил Пашу Иванцова, героя моего рассказа «Абиссинский стрелок» («НВО», 09.09.16). Тот прибыл сюда из воюющей Эфиопии, где пережил массу опасных приключений. Чудом остался цел и невредим и теперь постепенно привыкал к мирной жизни.
Это был прежний Иванцов: сильный, неукротимый, стремительный и бесстрашный. Все тот же железный апломб, завораживающее театральное поведение и грозный темперамент, горевший в глазах и звучавший в голосе.
Говорил он, как всегда, веско, уверенно, нарочито витиевато, но красиво. И тоном, не допускавшим возражений. Противоречить ему решались лишь те, кто пользовался его уважением или снисхождением.
Казалось бы, на новом месте Паше необычайно повезло с жильем. Сразу по прибытии он снял две комнаты в просторной «трешке», к тому же в великолепном здании, выстроенном по специальному проекту и предназначенном для инвалидов. Этот образцово-показательный дом показывали всем высоким гостям из Москвы и заграницы, дабы продемонстрировать заботу здешнего руководства о людях с ограниченными возможностями.
За проживание здоровый как бык Иванцов платил сущие копейки, поскольку очень понравился хозяину апартаментов. Тот был абсолютно слепым и не замечал многих минусов своего постояльца. Зато любил выпить и в лице квартиранта обрел прекрасную компанию.
По той же причине семья хозяина предпочла жить в другом месте, и он сдал освободившуюся жилплощадь Иванцову. Причем задешево, так как государство не только платило за квартиру, но и выдавало слепому хорошую пенсию по инвалидности.
Все это Паша рассказал Максиму, пока вел его в свое логово, дабы отметить встречу. Дом по тогдашним меркам действительно оказался выдающимся. Равно как и разбитый перед ним скверик, утопавший в цветах и зелени. «Почти парижский Дворец инвалидов!» – воскликнул Максим.
Хозяина квартиры звали дядя Коля. Это был невысокий, подвижный мужичок лет пятидесяти. Он постоянно улыбался, и его вполне можно было принять за зрячего: настолько ловко он управлялся с бутылкой, рюмкой и закуской.
– А если комиссия нагрянет и вас разоблачат? – поинтересовался Максим.
– Вряд ли! – мотнул головой Иванцов. – Я слепого запросто сыграю! Не зря три года в театральном вузе проучился! И на дядю Колю тут насмотрелся. Не отличат!
ЕСТЬ УПОЕНИЕ В БОЮ
И все же, несмотря на все свои способности и достоинства, Паша недолго пользовался гостеприимством дяди Коли. Как-то вечером Иванцов возвращался домой, и местный молодняк у подъезда без должного почтения попросил у него закурить. В ответ на замечание юнцы начали хамить, за что сурово поплатились в полном составе. Их было человек пять, и они никак не ожидали отпора.
При первой встрече с удивительным жильцом они успели разбежаться, но на следующий день пришли к подъезду в утроенном составе. Уверенные, что перевес сил теперь на их стороне, они стали вызывать Пашу во двор на «честный бой». А когда тот обругал их с балкона, поднялись к нему в квартиру.
Дверь на свою беду открыл дядя Коля. Как было сказано, он не был похож на слепого, а потому сразу схлопотал по голове и укатился в кухню. После этого погромщики сосредоточились на Иванцове. Какое-то время Паша мужественно бился стоя, затем рухнул под ударами на диван, где его уже молотили, словно сноп пшеницы.
Когда Максим навестил его в больнице, Паша лежал забинтованный с головы до ног, похожий на гигантского тутового шелкопряда. В просвете между повязками виднелся лишь один его глаз. Маленький и красный, как у кролика, однако бойко стрелявший за молодыми медсестрами.
– Жил в доме для инвалидов и чуть сам им не стал! – весело прокряхтел он.
– Квартиру себе там требуй! – посоветовал Максим.
Начальник бюро переводов объявил на общем собрании:
– Иванцов не нашумелся в Эфиопии и теперь уже здесь нашел приключения на свою голову. И все прочие части тела... Он рассказывает, будто сидел дома и в квартиру к нему ворвались неизвестные и набросились на него. Кто ж ему поверит! Люли с доставкой на дом! Наверняка болтался где ни попадя…
Но позднее Пашу реабилитировали. Пострадавший по недоразумению дядя Коля кое-как накарякал заявление в милицию. Драчунов вычислили и предъявили им обвинение, чреватое продолжительной отсидкой в казенном доме. Их родители срочно собрали кругленькую сумму денег, передали ее обоим потерпевшим, и те забрали заявление.
После этого Пашу отправили еще глубже в Среднюю Азию, за 200 километров от столицы республики. Там, в безбрежной степи, он тоже умудрился пошуметь, но это уже другая история…
