Владимир Добрин
Наряды по кухне были обычным явлением в советских военных училищах и войсковых частях. Фото сайта gsvgshniki.ru
Москва, начало 1970-х годов, Военный институт иностранных языков. К 1 сентября курсанты-новобранцы вернулись после лагерных сборов в ВИИЯ и приступили к учению.
Не знаю, как на восточный факультет, а на западный их вернулось меньше, чем уехало. Одного исключили за самоволку и выпивку, второй сам передумал учиться в военном заведении, а третьего отправили в психиатрическую клинику.
ПИРРОВА ПОБЕДА
Последний случай выглядел особенно печально. Во время учебы в сельской школе паренек не выучил как следует английский и не смог поступить в иняз. Однако за год работы в библиотеке подтянул свой английский и вдобавок выучил, пусть и не блестяще, немецкий и французский языки.
После чего был призван в армию, где старослужащие, по его словам, заставляли его много работать физически. Несмотря на все это, он поступил прямо из армии в ВИИЯ, подкупив экзаменаторов не столько знаниями и способностями, сколько небывалой тягой к иностранным языкам.
Но на лагерных сборах за парнем начали замечаться странности. Маленький, худенький, с отстраненным блуждающим взором, он не слышал ни мегафонного сигнала «подъем», ни зычного голоса дежурного – и пробуждался лишь после толчка в бок. При этом вскакивал с перепуганным лицом, будто у него под ухом выстрелили из ружья.
Парня отправили на обследование и признали негодным к военной службе.
ОСНОВНОЙ ЯЗЫК
Основным учебным предметом был, конечно, иностранный язык. Первые полтора года – один, затем – два параллельно. На них тратилась львиная доля учебного времени: четыре часа в день. Оставшиеся два часа посвящались по очереди страноведению, марксизму-ленинизму, военному искусству, вооружению и боевой технике, русскому языку, иностранной литературе, психологии, языкознанию, физической подготовке и прочему.
Кафедру французского языка возглавлял основоположник современной школы перевода, доктор педагогических наук, профессор Рюрик Константинович Миньяр-Белоручев. Он родился в семье известного виолончелиста, профессора Тбилисской консерватории, рос в окружении гувернеров и с раннего детства свободно говорил на французском.
Однако в начале Великой Отечественной войны 20-летний Рюрик окончил авиашколу и воевал летчиком-штурмовиком морской авиации. Был серьезно ранен, поступил в ВИИЯ, по завершении учебы заведовал языковой кафедрой в МГИМО, после чего перешел на аналогичную должность в альма-матер.
Миньяр-Белоручев переводил Шарлю де Голлю, Никите Хрущеву, Фиделю Кастро и другим известным людям. Преподавателей кафедры он подбирал под стать себе, за что мы были ему бесконечно благодарны. Минимум раз в две недели нам крутили фильмы на французском языке, сделанные во франкоговорящих странах. Чаще всего во Франции.
Некоторые фильмы, насыщенные особенно интересной лексикой, просматривались по много раз и разбирались на занятиях. В институтской фонотеке хранилось огромное количество аудиозаписей французских фильмов, а в библиотеке – множество книг на этом языке. В том числе старинных, с золотым обрезом, в красивейших переплетах.
СКРИЖАЛИ ЗАВЕТОВ
Вторым по значимости предметом в ВИИЯ был, пожалуй, марксизм-ленинизм. Его отдельные весьма сомнительные положения и оторванные от реальной жизни догмы не позволили мне увлечься этим учением. Что стало причиной моих первых неприятностей в ВИИЯ.
На семинаре по истории КПСС я и еще несколько человек получили двойки. В конце недели на подведении итогов замначальника факультета, суровый полковник, по очереди поднимал нас и настоятельно советовал «исправить создавшееся положение».
– Вы понимаете, какой ярлык на себя вешаете? – говорил он. – Это вам не фонетика с грамматикой!
Я слушал его и вспоминал недавний рассказ старенького преподавателя научного коммунизма. С хитрой усмешкой он говорил курсантам в курилке:
– Вы думаете: легко марксизм-ленинизм изучать? Не-ет! На фронте один шибко грамотный солдатик заявил, что Ленин в такой-то работе писал то-то и то-то. Ему ответили, что не писал. Солдатик показал советскую брошюру 20-х годов, а на следующий день его увезли в штаб дивизии. Оказывается, эта ленинская работа в то время была под запретом. Я и сейчас не скажу вам название этой работы!
И преподаватель весело смеялся, видимо, радуясь, что уцелел в то непростое время. В 1970-е такого уже не случалось. Однако мы все равно почувствовали себя неуютно и пообещали исправить двойку на ближайшем же семинаре.
К счастью, интересных учебных дисциплин в ВИИЯ было немало. На страноведении преподаватели увлекательно рассказывали о государствах, которые курсантам предстояло посетить в ближайшее время. А на русском языке мы освежали и углубляли знания «великого и могучего».
«ПОМОЙКА В БАНЕ»
Раз в неделю курсантов водили в самую настоящую баню. В российской армии это древняя, почти священная традиция. Однако у большинства виияковцев она популярностью не пользовалась. Они привыкли к домашней ванне и душу. В институте таких условий не было, поэтому курсанты ополаскивались под шлангом в комнате для умывания.
Некоторые даже мыли под краном голову, с трудом засовывая ее в раковину. Это их более или менее устраивало, в то время как поход в баню был сопряжен с рядом крупных неудобств. Ради нее приходилось вставать на полтора часа раньше обычного, то есть в шесть утра. Зимой это все равно что подняться среди ночи.
Трамваи в такую рань еще не ходили, поэтому до Хлебниковских бань, расположенных рядом с Андрониковым монастырем, приходилось шагать пешком. Полтора километра в один конец. К тому же по холоду. А случалось – и в мороз, и в пургу.
Почему в баню не водили в обычное время после занятий? Потому что, во-первых, там могло не хватить свободных мест. Во-вторых, в это время в банном буфете торговали пивом, а в окрестных магазинах чем-то и покрепче.
Почему не устроили душевые в институте? Это загадка. Когда мы спрашивали об этом начальника факультета, он принимал обиженный вид и грозно басил:
– Душ всех не обеспечит! В баню!
В том возрасте мы еще равнодушно относились к парилке, а буфет в столь ранний час был закрыт. Поэтому «помойка личного состава в бане», как шутили курсанты, не сулила никаких радостей. И они всячески старались от нее уклониться, для чего добывали справки от дерматолога, забинтовывали конечности или запирались в туалете.
Но однажды на построение перед выходом в баню прибыл замначфак, и никакие курсантские уловки не сработали. Грозный полковник отправил всех в баню, включая тех, кто был со справками или сомнительными бинтами.
– Для прогулки, – сказал он.
По прибытии на место невыспавшиеся курсанты тут же, в раздевалке, улеглись на скамьи и, укрывшись шинельками, мирно посапывали до тех пор, пока вновь, как навязчивый кошмар, не появился замначфак. Он не поленился приехать в баню, чтобы лично проконтролировать процесс «помойки». Стоило полковнику хрипло кашлянуть и негромко спросить «В чем дело?» – как курсантское лежбище тут же пришло в движение. Не желая лишаться увольнения в город, все вскакивали как ошпаренные и бежали в моечный зал, раздеваясь на ходу, спотыкаясь и падая друг на друга.
Впрочем, был в банный день и приятный момент. Перед возвращением в институт курсанты забегали в открывающиеся в семь утра булочные и молочные магазины, покупали горячие свежеиспеченные булки и бублики с маком и уминали их под кефир или молоко из пакета.
«ХИЖИНА ДЯДИ ТОМА»
Ходили первокурсники и в наряды. Поначалу только в два: дневальными по факультету и рабочими по кухне. Второе было потяжелее, но из столовой легче было улизнуть в город за вкусной едой и напитками. В этот наряд заступали всей языковой группой, распределяя рабочие места с помощью бумажек-жребиев, вынутых из головного убора.
Наиболее предпочтительным был овощной цех. Там работали втроем и особо не перетруждались. Картошку чистила машина с абразивным диском, а курсанты, сидя на табуретках и весело болтая, шинковали соленые огурцы, помидоры, морковь и капусту.
Вторым по привлекательности считался обеденный зал. Правда, там была одна неприятная обязанность: доставка пищевых отходов в так называемую «хижину дяди Тома» и вываливание из огромных кастрюль в металлические баки. Во время этой операции брызги обильно летели в лицо, порой при разговоре. И наиболее чувствительным натурам не всегда удавалось побороть рвотный позыв.
В посудомойке тоже было нелегко. В ней два курсанта в длинных клеенчатых фартуках суетились около большой гудящей машины, напоминавшей интроскоп для просвечивания багажа. С той разницей, что движущаяся лента была не резиновая, а пластиковая, похожая на гусеницу танка. В нее вставляли грязные тарелки, что делало машину похожей на музыкальный автомат. Так что саму мойку называли дискотекой.
Грязная посуда заезжала внутрь агрегата, омывалась горячей водой и появлялась на другом его конце. Там курсант снимал ее с ленты, уворачиваясь от водяных струй, бивших из чрева машины. При этом мойщики постоянно переругивались, когда кто-то ошибался и замедлял работу конвейера. Затем оба переходили к стальным раковинам и, стоя в клубах пара, ополаскивали ложки, ножи и вилки.
За сутки через их руки проходила такая гора посуды, что в течение всей дальнейшей жизни вымыть несколько тарелок после семейного обеда или приема гостей казалось забавой. То же можно сказать о мытье полов, поскольку в наряде по кухне каждому приходилось отмывать площади, в несколько раз превышавшие метраж стандартной трехкомнатной квартиры.
Но самым тяжким кухонным жребием являлась котломойка. Там париться приходилось в одиночку, что лишь усугубляло тоску. Сутки напролет курсант как каторжный отмывал от жира и копоти большие тяжелые противни и столитровые алюминиевые баки.
После этого он отмывал ванны, в которых эти предметы «купали», и в придачу мыл пол и стены котломойки. В довершение ко всему этот объект труднее всего было сдать сменщику. Последний был раздосадован выпавшей ему долей и придирался к каждой мелочи, требуя «вымыть все как следует». Единственное утешение – в наряд по кухне ходили нечасто, три-четыре раза в год. А в котломойку попадали и того реже – раза два за всю учебу. Но такие впечатления необходимы для правильного мировосприятия.
К тому же по окончании работ кухонный наряд ждала неуставная компенсация в виде ночного пиршества. С хорошим вином, жареной картошкой, стейками и вкуснятиной, принесенной из дому или из магазина.
НЕЧАЯННЫЙ ФЕСТИВАЛЬ
Еще одним подобным мероприятием была работа на фруктово-овощной базе. Она располагалась недалеко от ВИИЯ, и раз в году курсантов наряду с титулованными сотрудниками НИИ, заводоуправлений и прочих уважаемых организаций отправляли туда на помощь.
Обычно это случалось после сбора урожая, когда в Москву начинали прибывать помидоры, огурцы, картофель и много чего еще. Курсантам доставалась работа потяжелее – разгрузка вагонов. Таскать мешки или тяжелые ящики их не заставляли, но лопатами и вилами помахать приходилось.
Время проходило весело, особенно когда разгружали виноград, апельсины, груши или арбузы. Однажды довелось отделять хорошие помидоры от давленых. Занятие было скучным, и кто-то шутки ради бросил негодный овощ в сторону приятеля. Он хотел лишь заставить того увернуться и позабавить публику, но парень в ответ с удовольствием запустил помидором в физиономию шутника.
Эффект получился зрелищным и чрезвычайно заразительным. Всем захотелось поучаствовать в состязании, и в итоге началось то, что в Испании называют томатиной. Но в отличие от испанцев мы не успели раздеться до трусов – слишком неожиданно все произошло.
Помидорный град обрушился на каждого из нас со всех сторон и с необычайной интенсивностью. Через минуту все мы были облеплены с ног до головы красной помидорной кожурой и мякотью. Но все это легко и быстро смывалось водой, поэтому от томатины у нас остались самые наилучшие воспоминания.
