Жертвоприношение

Юрий Степанов в одной из своих самых известных постановок "Трех сестер".
Фото Михаила Гутермана

Юрий Степанов был уникальным актером. И как уникальный актер производил странное впечатление (неординарность всегда парадоксальна). При внешней простоватости у него был очень умный, глубокий и цепкий взгляд. Мягкое, доброе лицо с крупными чертами могло мгновенно стать жестким, голос – трансформироваться в резкий, стальной, а глаза – начать отливать каким-то металлическим блеском. Степанов был «сложносочиненным» человеком и в своей профессии. Его актерский дар можно сравнить и с мощным даром мхатовского старика Михаила Яншина, и и с даром умевшего «жить» во всех жанрах Евгения Леонова. С даром универсального актера Олега Борисова и с резким, порывистым - Владимира Высоцкого. С той лишь разницей, что в отличие от них Степанов реализовал себя в профессии всего на какие-то 10 процентов. Юрий Степанов редко давал интервью, но Елене Кутловской удалось пообщаться с ним о секретах актерской кухни.

– Юра, когда, учась в ГИТИСе, мы все жили в общаге на Трифоновской, мы были простыми и счастливыми. Теперь многие, в том числе и вы, стали звездами. У вас какие-то амбиции появились? Вы стали вести себя иначе, после того как почувствовали себя знаменитым актером?

– Ну, разумеется, того Юры Степанова, который жил на Трифоновке, больше не может быть! Во-первых, сегодня социальный и профессиональный контекст другой; но общагу я никогда не забуду – это самый лучший кусок моей жизни! Такое веселье, такой шабаш был! А сейчас у меня семья, дети, своя квартира и уже жизненные рамки какие-то другие, и не то чтобы я как-то там «загустел»... (Долго молчит.) Разве бывает, чтобы с годами люди не менялись? Я люблю вспоминать историю, которая однажды произошла с Петром Наумовичем Фоменко. Он шел по улице и встретил Льва Дурова. Дуров спрашивает: «Ну что, Петя, ты остепенился немножко?» Петр Наумович молча снял ботинок и забросил его на балкон. И пошел в одном ботинке дальше. Что же касается меня, я не знаю, какой я сегодня, потому что дотошно за собой не слежу, понимаете? Мимо зеркала прохожу спокойно.

– Ваши съемки в сериалах – это деньги или творчество? Ведь многие артисты давно профессионально «развиваются» исключительно в одну сторону – в сторону зарабатывания денег.

– В сериалы я иду зарабатывать деньги. Потому что должен кормить семью. Но пытаюсь делать все качественно, честно. Когда мне звонят по телефону и говорят: «Идем к нам в сериал, он очень хороший и времени отнимет у тебя всего два дня», – я отвечаю: «Ну что такое два съемочных дня? Вы же понимаете, что я сейчас не голодаю. Так что учтите, я буду вас потихоньку разорять». И такое бывает, признаюсь.

– В театре обычно репетиционный процесс длится долго, актер постепенно вживается в роль, в кино – наоборот. Фильм снимается быстро, а сериалы вообще мгновенно, и, насколько я знаю, актер часто выполняет волю режиссера механически – «встань туда, встань сюда» – либо делает кальку с режиссерского показа. Скажите, а как вы к этой сериальной молотилке относитесь?

– Про себя могу сказать совершенно определенно. У меня ничего не получается, если я не являюсь соавтором своей роли, не важно где – в спектакле, в фильме, в сериале. Если я нахожусь в жестких рамках, я плохо ориентируюсь в том, что должен играть. Даже в первой своей киноработе «Время танцора», будучи совсем зеленым, я все равно предлагал Абдрашитову свои варианты, и Вадим Юсупович (спасибо ему большое) позволял мне это делать!

– Да? А говорят, Абдрашитов жесткий режиссер...

– И тем не менее. Но специально я не провоцирую такие ситуации, они могут создать ненужное напряжение в работе.

– А Фоменко вы что-нибудь предлагали?

– Да, и не раз.

– Мне кажется, он такой суровый, что ему невозможно что-либо предложить.

– Суровый, очень суровый.

– Так что – во время работы над спектаклем он становится другим, более мягким?

– Ну при чем тут это? Фоменко остается таким же. А вот я к себе отношусь, может быть, более строго, чем другие актеры. Мне по барабану, какой он там – злой, добрый, кривой, косой. Мне надо выкрутить свою историю. И если я хочу заниматься актерской профессией, мне надо уметь быть самостоятельным. Я не хочу быть бараном, которого погнали «туда, не знаю куда». А подобные ситуации, хочешь ты или нет, бывают. Моя профессия – уметь оправдать роль, убедить каждым своим словом, жестом, да всем вообще, но я могу это делать самостоятельно до какого-то предела. А дальше мне нужна точная режиссерская задача, ясные психологические мотивы. На деле часто получается иначе. К примеру, я работал с одним режиссером (не буду называть имени), и он мне говорит: «Сделай здесь вот так». Спрашиваю: «А почему именно так?» Он отвечает: «Да не знаю, мне так кажется». Хорошо, я сделал, как он просил. В следующий раз на подобное предложение режиссера я сыграл совершенно полярным образом – режиссеру понравилось. Тогда я сделал еще одну, уже третью, историю – и ему опять хорошо. Я разозлился и влепил ему всю правду. «Видишь, – говорю, – ты ни фига не знаешь, чего хочешь!» Вот такая работа – с такими режиссерами – для меня неприемлема!

– Насколько вы терпимый человек?

– До какого-то момента терплю. До какого-то предела...

– А можете разорвать отношения с режиссером, если вас вдруг что-то не устроит?

– Могу!

– Это для вас просто?

– Нет, очень непросто. Любой порыв, любой скандал мне потом дороже выходит, и я это прекрасно понимаю, но ничего с собой сделать не могу.

– То есть вы очень вспыльчивы?

– (Вздыхает.) Да.

– Юра, у вас не наступил еще момент пресыщения профессией?

– Наступил, и с каждым днем входить в творческий процесс все тяжелее и тяжелее. Но я это пока оправдываю тем, что у меня такой этап. Хотя я уже сейчас строю планы на будущее, несколько отличные от моего актерского настоящего. Еще в детстве я не мог копать картошку, потому что это монотонный труд, не могу собирать ягоды, грибы – однообразие меня бесит! А сейчас даже в профессии разнообразие ролей меня нисколько не радует, потому что я понимаю, что как бы я ни крутился, это все равно перманентная ситуация и повторы неизбежны. Это как компьютерная игра... «Кролик Роджер», «Кролик Роджер-2», и так до бесконечности, цифр не хватит.

– Давайте вернемся к тому, как делаются сериалы. Актер в первый раз читает кусок из роли, когда гримируется. И сразу же идет на съемочную площадку – играть то, что за пять минут прочел. А потом многие говорят, как они страдают, что вынуждены зарабатывать таким образом.

– Вот тут начинается свинство! Ведь актер снимается в сериале не за гроши! А потом рассказывает, что он вот пришел, а там такая халтура! Не нравится? Уходи! А если приходится в такой заварухе играть – ты же не бесплатно это делаешь? Если у тебя глубокая душевная травма от сериалов, скажи: «Ребята, больше не могу терпеть, я пошел». Но ведь не уходит! И чего потом гундеть-то? Вот такое я больше всего ненавижу!

– Когда-то мне рассказывали, как один замечательный современный актер, играя практически главную роль, умудрился не прочесть пьесу. Ему было неинтересно.

– Играл он хорошо?

– Хорошо.

– Все!

– То есть больше ничего не надо?

– Кому как! Кому что! Важен результат. Если глубже вникать в профессию, то кухня у всех актеров совершенно разная. Вот мне, например, нужно честно сделать роль в соответствии с договоренностью, моей и режиссера.

– Секреты своей кухни вы не раскрываете?

– А зачем? Единственное, что могу сказать, – актерская профессия есть некое жертвоприношение. Хотя смотря как подходить к роли да и вообще как подходить к любой работе. Однажды, уже будучи больным, Евстигнеев получил интересное предложение, но отказался, сказав: «Знаете, ведь это все надо через сердце пропускать, а в данный момент у меня с ним плохо». Все надо пропускать через себя, думать, страдать, и после всего этого надо к семье возвращаться нормальным человеком. А вообще я не так стар, чтобы превращать интервью в рассказ о своей внутренней лаборатории, в какие-то устные мемуары. Я еще настолько слаб в профессии, и мой сундучок не настолько заполнен, чтобы открывать его и щедро раздаривать. Мне еще столько копить и копить... (Неожиданно.) А вообще-то, когда я говорю, что мне актерское дело надоело, я немного лукавлю. Потому что пока, ей-богу, мне еще интересно кое-что в моей профессии. Но как только я пойму – все, не хочу, не могу, я себя насиловать ни в коем случае не буду.

– Вы уходили из театра Фоменко, потому что не могли и не хотели чего-то?

– Я уже не в первый раз слышу этот вопрос. Никуда я из театра не уходил. Я в нем продолжал числиться, но длительное время не работал. Когда мне предложили роль в телесериале «Гражданин начальник», я пришел к Петру Наумовичу и твердо сказал: «Буду сниматься».

– А Фоменко, как известно, не любит, когда его актеры снимаются в кино...

– Ну что же делать? Я сказал, что буду сниматься во что бы то ни стало! Петр Наумович посидел, молча посмотрел на меня и, видимо, понял, что «торг невозможен». И сказал: «Я тебя, старик, благословляю, но умоляю – только не уходи из театра».

– Скажите, вам сложно уживаться с самим собой? Вы ведь вспыльчивый и слишком прямолинейный человек, а актерская профессия как никакая другая требует улыбчивости, коммуникабельности? Есть люди очень гармоничные, может быть, я ошибаюсь, и вы такой же?

– Да какая гармония, о чем вы говорите? Я самоед, есть это во мне. И меня раздражает собственная вспыльчивость, потому что гнев, гневливость – это... совсем нехорошо. Я не люблю гневливых людей. (После долгой паузы тихо и смиренно.) Взорвешься и понимаешь, что это уже не ты, что какая-то волна идет! А когда успокаиваюсь – ужасно расстраиваюсь, но что я могу? Себя ведь не переделаешь. Я пытаюсь. Может, со временем пройдет. Книжек надо больше читать. Это успокаивает.