Александр Гаврилов - Попытка действительно полного собрания сочинений Соловьева предпринимается впервые?
- Да. Здесь у нас двойная, даже тройная задача. Во-первых, конечно, полнота. Вещь очень важная, поскольку известные издания - они предпринимались дважды, одно восьмитомное с дополнительным девятым, другое десятитомное - весьма неполны. Да они и не стремились к полноте. Задача была после смерти Соловьева собрать основные его труды.
Туда очень много не вошло из того, что называется "затерянным в периодике". Например, в первом томе у нас печатается самая первая рецензия Соловьева на книгу Льюиса "Вопросы о жизни и духе", которая была опубликована в ежемесячной иллюстрации "Пчела".
- А как же такое вообще находят?
- Ну, как находят - это уже другой разговор. Во всяком случае, очень много и газетных и журнальных публикаций, не входивших в то собрание. Я уж не говорю о неопубликованных вещах, которых очень много.
И, конечно, наиболее важная для нас часть - это текстологическое представление соловьевских текстов. Количество всяких опечаток, неточностей, пропусков в предыдущих собраниях колоссально. А к сожалению, все последующие переиздания делались именно по ним, просто воспроизводя текст один к одному. Мы стараемся все тексты выверять по прижизненным публикациям, если есть рукописи, то еще и с рукописями сверяемся. Соловьев ведь много печатался в газетах, маленьких журналах - никакого института редакторов и корректоров там просто не существовало. Бывают опечатки вплоть до пропущенных отрицаний, меняющие смысл фразы на противоположный.
- Вы говорили о трех задачах. Полнота, текстологическая корректность, что еще?
- Главное, что нам хотелось бы, - обширный комментарий. Потому что сам Соловьев был очень общественно ангажированным человеком, можно сказать, политически ангажированным. Он, в общем-то, не столько философию писал, сколько новую мировоззренческую систему пытался предложить обществу 70-х годов. Это было время, которое он сам так описал в одной из работ 90-х годов: "Эпоха, когда обязательный катехизис митрополита Филарета был заменен столь же обязательным катехизисом Бюхнера и Молешотта". В том идеологическом вакууме, который сегодня так понятен, нужна была какая-то новая идеология, которую можно было бы противопоставить нигилизму.
Ее Соловьев и пытался создать. Отсюда его публичная активность: бесконечные чтения, циклы лекций, публичные диспуты - и все это освещается в прессе, в газетах┘ Я вообще думаю, то общество вряд ли читало длинные философские трактаты Соловьева, когда он их печатал, это все же тяжеловато.
- Блок об этом писал┘
- Да, конечно. И уж если Блок бросил на середине, то вряд ли вся читательская масса 70-80-х годов так уж зачитывалась соловьевскими философскими сочинениями. Но масса газетных сообщений, заметок о публичных диспутах, лекциях - это явно прочитывалось. С ним знакомились в первую очередь как с некоей культурной фигурой, а не с писателем. Вот восстановить это восприятие Соловьева обществом того времени и есть задача комментариев.
Мы стараемся собирать обзор откликов, рецензий, заметок в прессе - тоже с претензией на полноту. Просматриваем переписку третьих лиц, потому что довольно много писали о Соловьеве. Вот такие вещи мы все стараемся давать в комментариях, потому что попадается нечто совершенно неожиданное: Чайковский в письме фон Мекк пишет, что читает "Критику отвлеченных начал" и поражается, насколько это замечательное произведение и как оно послужит делу борьбы с позитивизмом и материализмом. Кто бы подумал, что Чайковский станет такое читать?
- Образ, созданный перестроечной публицистикой, - это был такой Соловьев, прочитанный семидесятниками. Тогда из всех возможных трактовок активнее всего затребовался блоковский "Рыцарь-монах", причем на монахе делалось ударение, а рыцарь воспринимался как стилистическая фигура речи. Теперь должен появиться "Соловьев-для-90-х" или даже "для 00-х". Насколько он адекватен сегодняшней ситуации?
- Мне представляется наиболее актуальной его политическая публицистика. Уже приходилось говорить, что уровень нашей политической публицистики достал уже решительно всех - что телевизионной, что газетной - и достал по причине чрезвычайно низкого образовательного уровня неплохо пишущих и говорящих людей. Сходит все: человек может сказать, что царь разогнал четыре Думы - и никто ему не возражает.
- Вероятно, была еще своя какая-то неотвязная дума, которую он и разогнал┘
- И в этом смысле пример Соловьева важен, хотя для девятнадцатого века фигура и не одинокая. Хотя надежд на то, что ведущие фигуры нашей тележурналистики бросят все на свете и начнут читать Соловьева, мало. Не очень представляю себе Евгения Киселева, читающего "Оправдание добра".
- Есть такое ощущение, что по мере осмысления эта фигура распадается. Если для его ближайших философских наследников этот воинствующий, вполне реформаторский консерватизм христианского толка был неким единым конструктом, то в дальнейшем все рассыпалось. Так, для его пристрастных читателей 70-х годов мистическая религиозность была доминантой, православие - неким обертоном, а социальная активность - неким досадным недоразумением. Соответственно в 90-х социальная активность является понятным базисом, православие - обертоном, а мистическая религиозность - не вполне внятным, стыдным объектом умолчания.
- Соловьев ведь и сам старался скрывать свой мистический опыт. Свой мистико-философский трактат "София", где и медиумическое письмо, и вопросы к Софии, и обращенные к нему ответы, - он его никогда не напечатал. У него редко бывали "отходы", так как он жил в основном на гонорары, то все, что писал, он обычно печатал. А это все-таки всю жизнь держал, хотя куски оттуда постоянно включал в разные сочинения.
И "Три свидания" - его знаменитая шуточная поэма, описывающая самое существенное из его мистического опыта┘ Вообще, за исключением ранних проникновенных стихов все это излагается в ироническом ключе. Современников и последователей всегда воротило от того, что он сперва с Софией беседует, а потом сидит у Стасюлевича в "Вестнике Европы" или ходит к позитивисту Пыпину, с которым играет в шахматы, и тут же рассказывает, как видел Свет Фаворский, - да кто вообще его там слушал!? Это все очень сложно интегрировать в одном целостном образе.
- Каковы сроки завершения вашего титанического проекта? Дойдет ли он вообще до финала?
- В ближайшее время выйдет второй том. Если никакого форс-мажора не случится, то сделаем третий том и первый том писем. Особенно хотелось сделать письма, потому что там вообще удивительные вещи.
Главное, что сложился уже коллектив из четырех-пяти-шести человек, которые занимаются этим уже около двенадцати лет, которые потратили на это, как говорится, годы молодости. Я уж не говорю, что Николай Всеволодович Котрелев занимается этим двадцать пять лет!
И ничего нам уже не остается, кроме как делать и делать. Но движется все усилиями четырех человек, на которых Институт философии выделяет две ставки. И лишних полставки у Института философии для Владимира Соловьева нет. Если бы не фонд РГНФ, никакого Соловьева и в помине не было бы. Практически и подготовку, и издание профинансировал РГНФ. Хотя мы не всегда выполняем их сроки, но к нам они относятся с пониманием, за что им большое спасибо. Но теперь вышел первый том, и нам не стыдно. В фонде поймут, что не напрасно тратили деньги.
