Владимир Абель Первой книгой Лимонова, которую я прочел, был "Палач". У каждого была своя первая книга Лимонова, далеко не все начинали с "Эдички" или с патриотической публицистики в газете "День". И.о. председателя НБП Анатолий Тишин открыл для себя Лимонова, прочитав рассказ "Муссолини и другие фашисты" в "Нашем современнике", а я того же "Муссолини┘" впервые прочел совсем недавно, год назад. Когда кто-то врет, что Лимонов извивался, менял взгляды, пусть прочитает этот рассказ двадцатипятилетней давности - там уже есть все про НБП, вся, в крепкой художественной оболочке, идеология будущей партии.
Так вот, "Палач". Книгу дал мне Ярослав Могутин, предложив что-то из нее перепечатать в газете "Еще". Я прочел "Палача", и меня, как выражаются мои молодые однопартийцы, торкнуло. Но не сексуальные сцены - редактор "Еще", а перед тем контркультурного журнала "Третья модернизация", я, можно сказать, плавал в море литературных половых актов. Секса хватало┘ "Палач" удивил меня своей традиционностью, XIX веком. Но не русским, а французским.
В русском романе XIX века герой ведет войну на метафизическом фронте. Воюет с Богом, мечется между Богом и дьяволом, между верой и наукой, и все это под разговоры о вечном и т.п. Во французском романе герой воюет с циничным социумом за место под солнцем, говоря лимоновским языком - навязывает себя равнодушному миру. И продуманные, просчитанные связи с женщинами становятся самым эффективным оружием героя в его борьбе. А вот любовь, настоящая любовь, приводит к неудаче, срыву, поражению, смерти.
Так чем палач Оскар не Жюльен Сорель, не Растиньяк, не "милый друг" Мопассана? Вот примерно о чем подумал я, прочитав "Палача". Это было лет 10 назад.
Эти мысли - о французском писателе Лимонове - снова всплыли у меня при чтении "Книги мертвых" и "Книги воды". Самые нежные страницы посвящены Франции. Так и хочется сказать - Прекрасной Франции. От страниц, описывающих французский ландшафт или персонажей-французов, друзей автора, исходит то же "человеческое, слишком человеческое" тепло, что и от харьковской трилогии Лимонова.
Но главный вывод для себя я сделал после того, как побывал на суде в Саратове, поучаствовал в этом организованном спецслужбами, но вышедшем из-под их контроля спектакле. Я был важным свидетелем, со мной долго общались судья, прокурор, адвокаты. Спорили обвинение и защита, говорил судья, говорили подсудимые. Лимоновские реплики из-за решетки были по-галльски остры, били в точку, а не размазывали вокруг да около, как это вообще-то свойственно русскому изматывающему стилю общения. Кроме того, у Лимонова мастерски сочетались слово и жест, чего практически не встречается у российских политиков.
Лимонов выглядел иностранцем - вот что я хочу сказать. Не "инородцем" в клиническом смысле слова, а именно иностранцем. Русским из Парижа. Длинные волосы, нетипичные для зэка, еще добавляли иностранности в его облик. Авторы фильма-заказухи "Суд над призраком" намекнули на схожесть Лимонова с Троцким, сам себя он сравнивает с Чернышевским. Но я, когда думаю о Лимонове, мысленно помещаю его на трибуну революционного французского Конвента в 1791, 1792 или 1793 год.
Солдат третьего сословия, мечущий громы и молнии в изменников-аристократов. По ночам пишущий статьи в самую экстремистскую якобинскую газету, чтобы утром мальчишки разнесли ее по самым мятежным предместьям революционного Парижа.
В качестве комиссара Конвента выезжающий на подавление контрреволюционного мятежа куда-нибудь в Вандею или Лион. Дантон, Робеспьер, Лимонов, Сен-Жюст┘
Французы умеют блестяще формулировать. "Каждый человек имеет право убить тирана, и народ не может отнять этого права ни у одного из своих граждан" (Сен-Жюст, 1793 г.). То есть народ, масса вправе диктовать отдельно взятой личности какие-то нормы бытового поведения - куда там окурки бросать, после скольких часов музыку громко не слушать и т.п., но что касается убийства тирана - тут, народ, извини подвинься. Этой свободы, этого права ты у индивида отнять не можешь.
Лимонов - быстрый человек, стремительный, а Россия - страна медленных людей. Разница темпов привела Лимонова в тюрьму. Россия только сейчас начала всматриваться в нас, в НБП, сонным оком своим. Отчасти сочувствующим, отчасти недоумевающим.
Это все к вопросу о литературе. Русская литература XIX века была народнической, то есть уповала на некие скрытые силы в народе. Она, русская литература, наплодила гигантское количество иллюзий относительно "человека из народа". Эти иллюзии, к сожалению, все никак не умрут, зато активно разлагаются.
И вместе с иллюзиями разлагаются все, кроме НБП, современные коммунистические и патриотические партии России, - поскольку являются не чем иным, как материальным воплощением этих народнических иллюзий XIX века. Ждут у моря погоды, ждут подсказки из сказочных народных "глубин". Ну-ну, ждите┘
А стремительный парижанин Лимонов, сидя в российской тюрьме, легко перешагнул через народ и через время и начертил контуры Другой России - внятной, свободной, воинственной и без всякой больной метафизики.
