Елена Потёмкина
Русская литература постепенно принимает все более жестокий оскал.
Тамара де Лемпицка. Лежащая обнаженная, 1925
– Борис Тимофеевич, ваш сборник новелл «Лавка нищих» в коротком списке премии «Большая книга» – это признание читателей, общества или власть имущих?
– Что до «власть имущих», то их признания я никогда не ждал и не жду. Писатель – ничем не обязан власти! Хотя в советское время нас все время пытались убедить в обратном. И сейчас пытаются. А вот «власть имущие» – во всяком случае, у нас, в России, – обязаны писателям, и в первую очередь прозаикам, очень многим. Это ведь именно Пушкин, Достоевский, Толстой, Чехов, Платонов выстроили систему философской и даже политической мысли в России! Философ Франк писал: «В России наиболее значительные мысли и идеи были высказаны не в систематичных научных работах, а в литературной форме». Именно высокая проза дала возможность нашей власти ясно мыслить и образно излагать! И в минуты просветления власть образным строем и целыми сгустками такого «мысле-языка» пользовалась и пользуется. Вспомните: «Братья и сестры», «Отечество в опасности!» и другие соединения слов и мысли, которые могли возникнуть только в русском языке. Когда наша власть говорит с нами человеческим языком, то есть языком, созданным народом и укрепленным литературой и литургией, тогда мы ее понимаем. Но когда власть переходит на канцелярит и «юръяз», на креольские варианты русского языка, когда забывает о родстве с великой литературой и объясняется при помощи зуботычин и репрессий – тогда мы власть понимать перестаем.
Если же говорить лично обо мне, о признании читателей, то оно мной ощущается лишь в последнее время. Скорее можно говорить о признании со стороны экспертного сообщества – своего рода референтной группы, – сложившегося вокруг новой прозы новой России.
– Что эта книга новелл значит лично для вас и вашего творческого пути, чем она может заинтересовать наших современников и что вы имеете в виду под «новой прозой»?
– «Лавка нищих» – глубоко оппозиционная книга. Причем оппозиция эта не партийная и не площадная, а нравственная. Это оппозиция тому миру сдирания шкур и чистогана, который при помощи власти или с ее равнодушного согласия у нас в России был построен. Однако эта книга еще слишком свежа для меня, чтобы делать какие-то выводы. Многое в ней не отболело, не отгоревало. Пройдет время – я увижу, что получилось, что нет, стану размышлять о ней спокойнее. А пока – не могу. Ведь вся Россия сейчас – лавка нищих! Нам сулили золотые горы и небо в алмазах. Однако ничего подобного не произошло. Когда-то нам не давали жить достойно «ближние бояре», затем рвачи-капиталисты и кулаки-мироеды, затем партийные хапуги из ленинско-сталинско-хрущевско-горбачевского окружения. А сейчас не дают как следует встать на ноги, честно (а не «по-партийному») осмыслить путь страны – комсомольские оборотни и либеральные живоглоты!
С другой стороны, многие люди в России не хотели и не хотят, чтобы у них из холодильников выпадали корытца с черной икрой, не хотят по ночам пересчитывать укрытые от налогов евро и иены. Многие в России хотели и хотят жить пусть бедно, но честно. Тому свидетельство вся великая русская литература! От гоголевской «Шинели» и «Бедных людей» до «Усомнившегося Макара» и шукшинских чудиков вы не найдете в нашей качественной литературе восхваления богатства и лопающихся от жратвы животов. Зато найдете гениальную максиму Достоевского: «Вот я наелся, что теперь?» А также десятки пословиц: «Кого Бог возлюбит – того нищетою взыщет», «Силен смирением, богат нищетою», «Нищета живет – богатство гибнет» и др. Нужно звать страну не к богатству, а к достойной жизни. Нужно сменить позорную парадигму рвачества и обогащения любой ценой на другую!
В «Лавке» это есть, и этим она интересна. Ну а новизна в прозе – это отнюдь не «похоть поисков», а то, что поначалу часто отторгается, а потом вдруг становится насущным и горячо любимым именно потому, что отторгалось. Кстати, именно новизна прозы рождает новизну жизни, а не наоборот!
– Есть отторжение прозы и есть отторжение людей... Вас выдворяли из Москвы за выступления в защиту свободы слова в 70-е, не печатали в советское время. Какие изменения произошли во взаимоотношениях писателя с властью в нынешнее время?
– Не слишком большие. Они почти те же, что были и в 70-е годы. Но ведь настоящий писатель всегда в оппозиции к власти. Потому что любая власть в той или иной мере тиранична. А писатель – стайер свободы (stayer – буквально «выносливый человек»). Кроме того, настоящий писатель не будет поступать так, как поступали многие в советское время: вполз во властные коридоры, дорвался до спецраспределителя – и волоки оттуда все, что попадет под руку: талоны на усиленное питание, на шмотье и на запчасти, тащи разрешения на постройку домов и дач (даже не для самих писателей, а для их дальних родственников)!
Впрочем, и некоторые нынешние литераторы, наследующие худшие советские традиции, недалеко от тех коридорных лакеев с писательскими билетами ушли. Об этом свидетельствуют репортажи прессы с последней встречи писателей с премьером Владимиром Владимировичем Путиным. Там, на встрече – так сообщала пресса, – бывший союзписательский функционер, прибравший к рукам общенациональную газету, пекся не о кардинальных вопросах российского бытия, а о своем собственном, возведенном на писательской земле, в Переделкине (будто в насмешку над неустроем и тяжким бытом многих и многих писателей), дворце! Вопрос: имеют ли подобные литераторы моральное право (утерянное ими еще в советские годы, во время обкомовско-райкомовских пьянок, до сих пор выдаваемых за начертания новых путей) что-либо нынешним властям – каким-никаким, а все ж таки свободно избранным – советовать? Они ведь, нынешние власти, и так сбиты с панталыку шумливыми писательскими сеймами! И пока только декларируют новые подходы к жизни и смерти творческих работников, все еще пребывающих в их восприятии – как тот подпоручик Киже, – лишь на бумаге: в чиновничьх описках и секретарских помарках.
– Тогда – о российской жизни. Недавно вы побывали на Севере России, в частности в Мурманске, Североморске. Расскажите подробнее об этой поездке. Часто ли вы путешествуете по России, бываете ли за границей, что вас зовет в дорогу?
– Путешествие в Мурманск, Североморск, Мончегорск и Оленегорск, организованное премией «Большая книга» и некоммерческим фондом «Пушкинская библиотека», оставило во мне глубокий след. Мощь и нищета России видны там очень ярко. Подъезжая к цитатели Северного флота, я видел десятки разрушенных и покинутых трех- и четырехэтажных домов. Видел заросшие бурьяном и оставленные навсегда дороги. Но видел и великолепие наших боевых кораблей! Матросы на эсминце «Гремящий» – подтянутые, довольные. Я все старался заглянуть им в глаза, и, хотя на встрече они больше молчали, было видно: это не прежняя серая масса, а люди, сознающие и свое достоинство, и свою высокую миссию. В глазах офицеров – ум и скрытая ярость: 20 лет пренебрежения не прошли даром!
Ну а уж подвижники в библиотеках, где мы выступали по нескольку раз в день, – просто поразили своей преданностью книге. В Мурманске, Оленегорске, Мончегорске желающие поговорить с писателями стояли в проходах. Давненько я подобного в Москве не видел. Впрочем, может, наша долготерпеливая провинция просто стосковалась по живому, нечиновничьему слову?
По России в последнее время я стараюсь ездить как можно больше. Побывал на Севере, в Западной Сибири, в Забайкалье, во Владивостоке с Уссурийском, в Краснодарском крае, в некоторых скромных, но тем-то и великих городах средней России. А вот за границей не был уже несколько лет. Если честно – особо и не стремлюсь. Повторю то, что говорил и в советские времена: писатель – не музыкант! Он должен в первую очередь работать внутри своей языковой среды, преображая и развивая ее.
– Вы принимали участие в Международной книжной ярмарке как финалист премии «Большая книга». Расскажите подробнее, в чем заключалось участие, общение с читателями? Ваше мнение о ярмарке? Каково ее значение для вас как писателя?
– Вместе с лауреатами прежних лет и нынешними финалистами я участвовал в пресс-конференции, посвященной премии «Большая книга». Кроме того, специально для ММКЯ я написал короткое эссе об Андрее Платонове. Когда издательство «Время» представляло платоновский десятитомник, я это эссе пересказал. Слушали с интересом. И это понятно: Андрей Платонов – судьба России, ее великий и печальный знак, ее символ. Душа Платонова, разбитая в кровь, а потом разнесенная в клочья (после публикации 1946 года в «Литературной газете»), не позволяет забыть о нашей вине перед ним. Платонов мел двор тогдашней литературы, убирал языковой сор! А совписьменники, не понимая этого, над ним потешались. Есть такое и сейчас... На прошедшей ярмарке все самые выгодные позиции заняли книги партдеятелей, бывших президентов, шоу-властелинов и т.п. Произошла поразительная вещь! Власть – депутаты, партийцы, и проч. – кинулась писать книги сама. Но, конечно же, при помощи литературных негров. Так что писатели и другие деятели искусства им вообще скоро будут не нужны. Зачем? Сами напишут, отснимут, срежиссируют. На ярмарке мы, пишущие, были скорее рабочими сцены, на которой разыгрывается чужой и не слишком приятный спектакль...
– А что вы думаете о современном литературном процессе? Интересуетесь ли вы как читатель творчеством ваших коллег, чьи произведения читаете с удовольствием?
– Современный литературный процесс в России – острова в океане. Иногда – кочки в болоте. Наш процесс измельчен и разорван на части. Нередко он проходит по сценарию: собака лает, ветер носит. Общее для всех значение слов утрачивается... И еще он немилосерден, этот процесс. Жестокость литературных сердец в наше время поразительна! Совсем немного – и начнутся доносы и коллективные выкрики, как в 37-м и 73-м. Каких литературных достижений можно ждать от жестокосердия? Какую «милость к падшим» такие жестокие сердца смогут проявить? Вот и получается: русская литература, два века (с перерывом) бывшая гуманистической вершиной европейской мысли, постепенно принимает все более жестокий оскал. А ведь в той же Европе (возможно, не без влияния кризиса) вдруг задумались о нищих, голодных, обездоленных. Нобелевская премия по литературе была вручена Герте Мюллер именно за мастерство «в описании мира обездоленных».
Ну а если говорить о товарищах по перу – я их читаю. Некоторых очень люблю и русскую литературу без них уже не мыслю. Однако выделять никого не буду, чтобы не обидеть других. И так у нас свара за сварой. Давайте хоть это интервью кончим подобием мира.
