Лица без образов

Любимая тема рисунков Федора Михайловича: готические окна и стрельчатые арки. Клод Монэ. Руанский Собор, Западный портал, Туманная Погода. 1892. Музей Орсе, Париж

Константин Баршт всю жизнь занимается творчеством Федора Достоевского в отношении идеографии в рукописях писателя, теоретической поэтики, текстологии и нарратологии. Недавно в Италии параллельно на трех языках – русском, английском и итальянском – вышла его книга «Рисунки и каллиграфия Достоевского». О философии писателя,  зашифрованной в рисунках, с Константином БАРШТОМ побеседовал Степан ВАРЛАМОВ.

– Константин Абрекович, о рисунках Пушкина знают все, а о рисунках Достоевского никто ничего не слышал. Что они собой представляют и сколько их?

– Количественно – не меньше, чем у Пушкина, также несколько тысяч. Сходство между рисунками двух гениев литературы в том, что в обоих случаях они создавались чаще всего среди черновых записей к произведениям, в процессе творчества, да и жанры похожи – портреты, пейзажные рисунки, архитектурные композиции. Отличие Достоевского от Пушкина в том, что огромную часть графического наследия романиста составляет каллиграфия. Размышляя, он писал таким образом имена людей, которые занимали его воображение в процессе обдумывания очередного сюжета (Наполеон Бонапарт, Россини, Поццо ди Борго, Григорий Богослов, Помяловский и др.), названия географических пунктов (Москва, Петербург, Лондон, Женева, Венеция, Севастополь, Ессентуки и др.). Ситуация максимально проста: писатель начинал воображать героев своего произведения, и ему хотелось увидеть их воочию. Тогда он создавал портретные рисунки. Далее ему хотелось вдуматься в слово, постичь его внутреннюю форму и перспективы извлечения из него какого-то нового, неожиданного смысла – и тогда он писал это слово каллиграфически, в том или ином письменном стиле: путешествующего «комми», инока XVI века, члена царствующей фамилии или английского аристократа. А также рисовал архитектурные композиции, чаще всего – готические окна и стрельчатые арки. Страниц с архитектурными композициями в его рукописях несколько сот.

– Чем можно объяснить пристрастие к готическим аркам?

– Это большой вопрос. И дело тут, конечно, не в архитектуре как таковой, хотя писатель и был архитектором по образованию. Такого рода архитектурными знаками Достоевский зашифровывал свои размышления о будущем России, чье положение между Западом и Востоком волновало его на протяжении всей жизни и стало одной из важнейших тем его произведений и «Дневника писателя». Разрешение проблемы писатель видел в укоренении России на своей культурной почве, состоящей из древних, допетровских традиций, староверских святынь и богатого наследия европейской цивилизации – «страны святых чудес». Эту идеологию, получившую название «почвенничества» или «русской идеи», он развивал на протяжении всей своей жизни после возвращения из сибирской ссылки. Когда писатель изображает четырехъярусную колокольню, состоящую из нагроможденных друг на друга стрельчатых окон готического собора и увенчанную куполом-луковкой, можно обойтись и без комментариев – ясно, о чем писатель думал, изображая эту немыслимую постройку, мечтая о новом храме Христа, где «русские мальчики» смогут выстроить новую цивилизацию, основанную не на конкуренции и насилии, а на любви и братской взаимопомощи. Рисунки Достоевского – часть его записей, сделанных на выработанном им идеографическом языке автокоммуникации, их темы полностью совпадают с тематикой его произведений. Это в полном смысле часть его творческого наследия. Я не рассматриваю свою работу как изучение «рисунков Достоевского». Речь идет о том, чтобы прочитать и понять информацию, которую он зашифровал в своих идеограммах, и подключить ее к тому, что было написано им в вербальных текстах.

– Насколько актуальны религиозно-философские взгляды Достоевского?

– Об этом можно говорить много, да и сказано уже немало. Если кратко: Достоевский требовал от человека ответственности за мир, который есть перед его глазами. Не за свою шкуру или счет в банке, а за все, что есть вокруг. Христос заповедал относиться с любовью к ближнему, а для Достоевского в эту категорию автоматически попадало все, чего достигала его мысль или выискивала его память. У него все было «ближним». Этот моральный императив он называл «русской идеей» и считал его спасительной перспективой для человечества.

– Но есть мнение, что Достоевский – писатель безысходности и мрака.

– Мрак и безысходность он обнаруживает в душе человека, а далее помогает своим героям и читателю их преодолеть. Разумеется, это трудный процесс – думать, это серьезная работа, которую, к сожалению, не все любят. Много есть людей на свете, которые, как говорил Достоевский, желают «дешево уживаться», продавая свои драгоценные минуты и дни за копеечные или миллионные удовольствия, что, собственно, одно и то же. Навязывание в качестве важной общественной добродетели участие в «собачьих бегах» ради занятия более высокой общественной позиции.

– Как Достоевский относился к власти? Современной ему и в исторической ретроспективе?

– У него есть шутка: «Пришел первый человек и сделал. Потом пришел второй и все присвоил. Значит, первый человек – второй человек, а второй – первый». Цитирую по памяти. Понятно, что власть Достоевский не любил. Из того, что я знаю о Достоевском, можно сделать вывод: высоконравственный человек не рвется во власть, а когда его просят – редко соглашается, другие люди рвутся к власти, хотя их-то об этом никто и не просит. В этом состоит трагедия любого общества, и никакая демократия тут не помогает, к сожалению. Об этом – целая глава «Братьев Карамазовых», «поэма» Ивана.

– Чего вы ждете от дальнейшего изучения творчества Достоевского?

– Дальнейшего внимательного вчитывания в то, что написал Достоевский, без ориентации на конъюнктуру и моду и вне разного рода «конфликта интересов». А если без метафор – возрастания духовного и интеллектуального усилия в борьбе страны за своего гения, недочитанного или даже вовсе не прочитанного. Моя книга – шаг в направлении лучшего понимания того, как работал Достоевский, того, как двигалась его мысль к созданию его шедевров. О ценности этого шага пусть говорят другие, я же сделал что мог, не горжусь этим, но и не отказываюсь от сделанного. Однако пользу принесет, надеюсь, нашей академической науке.

– Предлагают убрать Достоевского и Толстого из школьной программы. Что вы об этом думаете?

– Писатели-философы нужны не только затем, что они учили любить и уважать другого, признавать его ценности как равные своим собственным, помогали осознать ответственность человека за свою жизнь и жизни всего их окружающего. Главное тут в другом. Своими произведениями они проводят читателя маршрутами, вырабатывающими отвращение к пошлости, обывательской моральной тупости, хамству, жажде наживы, «жизни в своей пузо», как говаривал Достоевский. Русская литература в этом смысле – тренировочной стенд, в котором вырабатывается и укрепляется человечность. Притом совершенно не важно, что именно вы думаете о Раскольникове и Наташе Ростовой, нравится или не нравится. Но кто это на самом деле прочитал и хоть как-то понял, не будет, вытаращив глаза, носиться по Москве на «Гелендвагене». Ему будет стыдно, как стыдно человеку, в грязной одежде пришедшему в гости к дорогим его сердцу людям. В русской литературе содержится колоссальный потенциал чести, ума и совести, который нужно просто применить. Что у нас выходит не так уж здорово по ряду причин. Сегодня у нас выросло поколение, в котором слишком много булгаковских шариковых, которым ни за что не стыдно. Произведения Достоевского помогают человеку противопоставить себя животному. Делать это, конечно, тем более трудно, чем крепче связь. Поэтому его «трудно читать».

– Плохие учителя литературы?

– Лучше сказать: «плохое отношение к учителям литературы». Как рождается современный учитель литературы? Чаще всего недостаточная подготовка в средней школе, потом пострадавшее из-за скудоумной «болонской системы» преподавание в вузе, затем нищенское состояние учителя, сопровождаемое напутствиями премьера: дескать, «держитесь». А ведь недофинансирование системы образования – государственное преступление, самоубийственная политика для общества и страны в целом. Это, знаете, твердой поступью к апокалипсису. Хотя для тех, после кого хоть потоп, это не выглядит проблемой.

– Апокалипсическая тема у Достоевского звучит во многих произведениях. Есть что-то об этом и в его рисунках?

– Достоевский боялся социалистической революции, еще за 50 лет до 1917 года он хорошо понимал, что в процессе этой «очистительной грозы», как формулировали ее апологеты, погибнут лучшие люди страны, а дивиденды получат худшие из них. Революция если «очищает» страну, то скорее от мудрых, образованных, ответственных людей и дает дорогу всевозможным подонкам. Он понимал это очень хорошо, изобразив моральный беспредел в романе «Бесы», а в «Братьях Карамазовых» пытался наметить формат нового морально-общественного уклада на базе обновленного христианства, который, как он считал, мог бы спасти Россию от холеры большевизма. Работая над романом «Подросток» – подготовительным шагом к его духовному завещанию, «Братьям Карамазовым», он часто рисовал чертей в виде «лиц без образов», не забывая, конечно, про рога, иногда крестил страницу, а другие страницы освящал портретами святителя Тихона Задонского или изображениями церквей. Трагедия нашей культуры состоит в том, что мы плохо и невнимательно слушали, что он нам говорил. Это беда общая для пророков, грустный и классический сюжет, повторяющаяся история. До тех пор пока мы не созреем интеллектуально и духовно, повторения такого рода будут приходить снова и снова. «Сказка про белого бычка» или «У попа была собака…». Вдумываться в то, что говорил писатель – спасительный рецепт для страны, далеко не все, о чем он писал, устарело.

– Литература – основной предмет школьной программы?

– Всегда таким был в России XIX века, затем в идеологическом прокрустовом ложе «марксизма-ленинизма» сохранялся и в советское время, по инерции. А сегодня из людей делают бухгалтеров и делопроизводителей. Как-то я задал вопрос учащимся железнодорожного техникума: кто вы – во-первых люди, а во-вторых железнодорожники, или во-первых, железнодорожники, а во-вторых люди? Почти весь класс ответил: железнодорожники мы. А люди лишь потом. Вот в этом ужас. Против этого всю жизнь боролся Достоевский. И если моя книга хоть чуть-чуть помогает ему в этой борьбе или хотя бы поможет больше внимания обратить на русскую классическую литературу – главное достижение нашей страны в мировой культуре, я буду рад.