Раки двинулись толпой

Александр Тимофеевский в клубе «Культурное дело» на презентации своей книги «Избранное». Фото Елены Семеновой

В этом году вышла поэтическая книга Александра Тимофеевского «Избранное», в номере «НГ-EL» от 12 сентября 2019 года читайте рецензию на его детскую книгу «Нянюшкины сказки». Ныне лауреат премии «Нонконформизм-Судьба» продолжает работу над несколькими книгами и, как он сам говорит, «главной поэмой своей жизни». С Александром ТИМОФЕЕВСКИМ побеседовала Марианна ВЛАСОВА.

– Александр Павлович, вы не так давно пишете в соцсетях. Расскажите, что вас сподвигло завести блоги и в чем их польза?

– У меня сложное отношение к «Фейсбуку». Он мне открыл дорогих мне людей, с которыми по тем или иным причинам была утрачена связь. Они вдруг появились в Интернете. Дело в том, что ноги перестали работать, и «Фейсбук» таким образом заменяет ноги и другие средства общения. Но я жесткий противник тусовки и, говоря шире, всяких поэтических направлений. В тусовках я просто никогда не существовал, я учился не в Литературном институте, а во ВГИКе и не входил никогда ни в какие литобъединения. Должен сказать, что у меня были прекрасные учителя: Алексей Каплер, Иосиф Маневич, замечательный редактор и сценарист, воспитатель драматургов Евгений Габрилович. Хотя он был на другом курсе, но с ним можно было общаться, бывать на лекциях.

– Какую-нибудь историю из студенчества помните?

– Я вам расскажу, как Габрилович объяснял нам, что такое написать сценарий. Кстати, известные кинематографисты называли друг друга по имени. Скажем, Каплера звали Люся, замечательного сценариста Михаила Блеймана, написавшего сценарий фильма «Великий гражданин», – Мика. Так вот, у Мики был один недостаток, по крайней мере с точки зрения жены: он был большой ходок. Мика возвращается в четвертом часу ночи домой, жена его спрашивает: «Где ты был?» – «В Доме кино. Нам показывали фильм». – «И какой фильм тебе показывали?» – «Американский». – «Может, ты мне расскажешь?» Рассказать фильм, которого никогда не было, так, чтобы поверила жена, это и есть «написать сценарий»!

– Как вы открыли для себя стихи? Я слышала, что к этому была причастна одна из ваших бабушек и тетя.

– Я много раз рассказывал эту историю, ну что делать, расскажу еще раз. Мне было 3–4 года, я сидел в любимом месте, под столом, и складывал из кубиков замки. А бабушка, Юлия Васильевна Наседкина, 30 лет была преподавательницей литературы. Она, кстати, была знакома с Буниным. По семейному преданию, была в него влюблена. В то время, когда я оказался на ее попечении, она уже не работала в школе, но занималась репетиторством. И вот к нам приходит оболтус. Бабушка ему: «Прочти стихотворение Лермонтова «На смерть поэта». Он начинает: «Погиб поэт! – невольник чести». И надолго замолкает. Я из-под стола суфлирую: «Пал, оклеветанный молвой». Это происходило каждый день. Так что с русской литературой я познакомился под столом. Но если серьезно, то был замечательный способ, полезный для всех родителей. Мне говорили, что если я буду себя хорошо себя вести, то меня пустят на взрослые чтения. Но даже когда я безобразничал и проказничал, меня почему-то пускали. Я садился за стол, и мне читали сказки Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки». Я от хохота валился со стула. И страшно гордился, что меня пустили на взрослые чтения.

– Расскажите, пожалуйста, историю про «Синтаксис». Во всех источниках она передана смазанно и не живо.

– Мне кажется, сейчас вышел том об Алике Гинзбурге. Человек он был необыкновенного благородства и невероятной смелости. Если бы я был руководителем этой страны, дал бы ему трижды героя России. А еще он был большим умельцем. Я забегаю вперед: когда он оказался в лагере, то начальство попросило починить магнитофон, Алик починил, а заодно вместе с Даниэлем они записали два радиорепортажа из ГУЛАГа. Пленки были переданы на волю, и одна запись прозвучала на Радио «Свобода» или «Голос Америки». Вторую друзья пересылать не стали, опасаясь, что Гинзбурга за такие шутки могут убить. Я познакомился с Аликом, когда ему было 20 лет. Нас свела общая подруга Инна Корхова. Могу только сказать: я не давал ему своих стихов. Но они к нему попали. Дело в том, что тогда стихи ходили в рукописях. Чем отличаются пятидесятники от шестидесятников? У первых все было в рукописях, а вторые уже печатались в каких-то журналах. И 20-летний Алик нашел никому не известных и не публиковавшихся поэтов. Будем загибать пальцы. Во-первых, будущего нобелевского лауреата Бродского. Дальше – Генрих Сапгир, Игорь Холин, Евгений Рейн, Владимир Уфлянд, Белла Ахмадулина, Юнна Мориц, Сева Некрасов, Сергей Чудаков, Михаил Еремин... Короче, он выбрал поэтов, которые стали знаменитыми в России. И я как-то затесался в эту компанию.

– Вы были знакомы со всеми участниками?

– В доме Алика Гинзбурга собиралось много людей. Мы – молодежь, нам всем было 20 или чуть больше. Представьте, вижу какого-то рыжего человека и говорю: «Меня зовут Александр Павлович Тимофеевский. Позвольте представиться». Так не бывает в молодежных компаниях. Да, я многих знал, но визуально, по именам и т.д. Втроем – с Аликом Гинзбургом и русским Франсуа Вийоном Сережей Чудаковым мы сочинили миф, который, как и положено мифу, не имеет авторов. «На 10-м этаже гостиницы «Москва» был бар, где давали пиво с раками. Когда сел за рояль Ван Клиберн, то раки огромной толпой двинулись, заполнили Манежную площадь, потом Никитскую. И когда прозвучали божественные звуки «Не слышны в саду даже шорохи», раками оказался заполнен весь консерваторский двор, некуда было ступить». Девочки спрашивали: «А какие раки были? Красные?» Мы говорили: «Красные-красные». Вообще было много забавных историй с Сережей Чудаковым, если хотите, расскажу.

– Конечно.

– День рожденья Алика. Сережа приходит в родильный дом Грауэрмана, где родились все известные москвичи, в том числе и Гинзбург, и говорит: «Будем менять вам вывеску. Дайте мне инструмент». Ему дали все что полагается. Он вывеску снял, инструменты возвратил, сказал, что новую будем вешать завтра, и принес эту снятую вывеску в подарок имениннику. Вот еще. Был такой футбольный комментатор Вадим Синявский. Писатель Андрей Синявский в свое время написал предисловие к первому изданию Бориса Пастернака в большой библиотеке поэта. Его арестовали в тот момент, когда книга уже вышла и выбросить вступительную статью опального автора не было возможности. Сережа Чудаков опубликовал в «Московском комсомольце» положительную рецензию на книгу Пастернака, в которую вставил фразу, что его «восхищает темпераментный репортаж Синявского». Цензоры проглотили слово «репортаж» и пропустили комплимент отправленному в ГУЛАГ Андрею Синявскому.

– Что с вами, участниками «Синтаксиса», происходило дальше? Я знаю, что вы надолго уезжали из Москвы.

– Я был первым свидетелем по «делу Гинзбурга». Причем меня отправили в КГБ из приемной Екатерины Фурцевой, тогдашнего министра культуры. В то время я был главным редактором киностудии «Таджикфильм». Фурцева кроме всего прочего входила в семерку членов президиума ЦК и, как министр культуры, устраивала «кустовые» совещания. Редакторы и режиссеры из студий Казахстана и Средней Азии были приглашены к ней. Я сидел за круглым столом и видел Фурцеву, как вас. Слышу, Екатерина Алексеевна говорит нашему режиссеру Борису Кимягарову: «А фильмы кто за вас снимать будет? Пушкин, что ли? Слава богу, он умер». Я по студенческой привычке записываю это все в тетрадочку. Потом выхожу в приемную, подходит маленький, плюгавенький человек и спрашивает: «Вы не знаете, кто здесь Тимофеевский?» – «Это я». – «Вами интересуются в Комитете». Я думаю: «Надо же! Не успел я побывать у Фурцевой... Наверное, меня в Госкино приглашают, хотят должность на «Мосфильме» дать». А тот продолжает: «Вас приглашают в Комитет госбезопасности». И прямо от Фурцевой я с этим сопровождающим отправился в большой дом. Потом, уже в наше время, я подумал, что, возможно, я был пешкой в подковерной борьбе между ЦК и КГБ. Зачем меня надо брать у Фурцевой? Для чего? Меня могли взять на улице, у мамы, где я остановился, или в аэропорту. Но они приперлись к Фурцевой. История с КГБ у меня долго продолжалась. В Москве, потом в Таджикистане и снова в Москве. Все это длилось несколько лет. Председателем КГБ в Таджикистане был Семен Цвигун, который потом стал заместителем Юрия Андропова. Он сказал, что никогда имени Тимофеевского и его стихов народ не узнает. Поэтому мои стихи вышли, только когда закончилась советская власть, на переломе веков.

– А чем вы занимались все это время? В чем находили силы?

– Как я уже говорил, сначала работал редактором на киностудии «Таджикфильм». Сейчас я даже думаю, что мне в каком-то смысле было достаточно легко. Почему? Отчасти по молодой глупости. Я мог дважды сесть и чудом не сел. Были, конечно, неприятные моменты. В Душанбе сценарный отдел располагался в другом здании. По внутреннему номеру мне звонит секретарша и говорит: «Александр Павлович, вас к телефону». Чтобы попасть к телефону, мне надо сбежать по деревянной лестнице три пролета, пробежать весь двор – телефон находился в директорской. И все это время я думал, кто мне звонит: жена, друзья, автор или «друзья» из КГБ? Но там же в Душанбе случилась трагедия в моей жизни – умерла жена, погибла в результате несчастного случая. В 28 лет перенести это очень трудно, мне казалось, просто невозможно. Володя Мотыль с благословения директора Насредина Ахметовича Исламова взял меня в экспедицию на Памир (чего, в общем, не делалось никогда – редакторов не брали, тем более главных редакторов) и этим спас меня. И я полгода прожил в Хороге. Мы работали по 10 часов в сутки над первым фильмом Мотыля «Дети Памира», там был другой мир. Попасть в Хорог – все равно что попасть на Луну. Вся обстановка и все приметы, которые меня привязывали к жизни, выпали. Была одна работа. Возможно, это меня защитило еще и от КГБ. Кто будет вызывать оттуда? Зимой дороги завалены снегом, проехать невозможно. Потом я ушел в мультипликацию. Я подумал, что это единственное место, где можно работать честно и не кривить душой. Я попал на «Союзмультфильм» в его лучшие времена. Там работали два замечательных драматурга – Николай Эрдман и Михаил Вольпин, художник Борис Ефимов, членом художественного совета был композитор Никита Богословский. Там было много легендарных режиссеров, художников, мультипликаторов. Были совершенно молодыми и зелеными Андрей Хржановский и Юрий Норштейн, они мне казались еще детьми. Потому что мне было под 30, а им только 20. Федору Хитруку было 40, и мне казался он очень старым. В моей жизни было две вещи – кино и поэзия.

– Расскажите, пожалуйста, о книгах последних лет.

– У меня вышло и выходит много книг. Надеюсь, что в этом году выйдут мои кулинарные рецепты в стихах «Кулинария эпохи застолья» с потрясающими рисунками художника Владимира Зуйкова, кстати, нарисовавшего Винни-Пуха в мультфильме. Недавно вышла детская книга «Нянюшкины сказки» с изумительными цветными гравюрами художника Наташи Петровой. В книге «нянюшка» по-своему пересказывает «Двенадцать месяцев», «Снегурку», «Репку» и др. По секрету скажу вам, что репка выросла большая, потому что с неба упало таинственное зернышко.

– А недавно вышедшая книга «Избранное». Как она собиралась?

– На одной из презентаций я сказал: «Тут сложное дело. Это как при голосовании избираем, а в конечном счете выбираем не тех. Знаете, все время сомнения, что в книгу не попали лучшие стихи. А может быть, я их просто еще не написал. Но как бы там ни было, в «Избранном» отражена вся моя жизнь. Стихи располагаются по годам, начиная с 50-х и заканчивая тем временем, в котором мы с вами живем. Кроме того, там переводы, и главное – поэмы, восьмистишия. Поэтому я считаю эту книгу самой важной.