Газета – не политическая партия

Каждая нота написана в партитуре, со своим оттенком, со своим штрихом, со своей мыслью.  Доменикино. Святая Цецилия с ангелом, держащим ноты. Ок. 1620. Лувр, Париж

Максим Замшев много выступает в самых различных ипостасях – и как публицист, и как поэт, и как писатель, и как литературный критик, и как руководитель «ЛГ». На его счету уже более 1000 публикаций в разных жанрах в России и за рубежом. Он много работает как переводчик с румынского и сербского языков. И это еще не все. О жизни и творчестве с Максимом ЗАМШЕВЫМ побеседовал Владимир СМИРНОВ.

– Максим, запомнилось, когда вы возглавили «Литературную газету» и я первый раз зашел к вам, то удивился, что у главного редактора такой маленький кабинет. Вы мне тогда сказали, что даже этот кабинет кажется вам большим...

– Кабинет ровно такой, какой необходим. У нас столько людей сидит в больших кабинетах и ничего не делает, что я хочу статистику подправить. Кабинет как пафос, чтобы показать, что большой начальник сидит в большом кабинете, просто кажется смешным вместе со своим хозяином.

– Ваша политика как главного редактора? Чем вы хотите отличаться от предшественников?

– Это вопрос, на который ответить очень сложно, потому что газета – не политическая партия, чтобы вести какую-то свою линию. Каждый номер сбивается путем коллективных усилий, исходя из тех материалов, которые есть, но идеальный номер сделать невозможно. Невозможно!

Моя позиция состоит в том, чтобы как можно больше людей были представлены на страницах газеты, чтобы это не были одни и те же люди. И нам не нужно концентрироваться на поиске внутренних врагов. Я не хочу сказать, что их нет, они есть; есть русофобы, есть те, кто сознательно вредит России, но человек с другими взглядами – это не враг, а именно человек, у которого есть свое мнение, и его за это надо уважать. Не надо единственно правильным считать только свое мнение.

– Расскажите немного о себе.

– Я родился в Москве и прожил всю жизнь в Москве. Детство у меня было хорошее, воспитывали меня бабушка и мама. В те времена такие качества, как честность и наивность, не считались недостатками. Человека пытались научить фундаментальным знаниям, а не навыкам.

Помимо общеобразовательной школы учился играть на виолончели, но не очень удачно. Потом, когда заболел музыкой, лет с 14, стал серьезно заниматься, поступил в Музыкальное училище имени Гнесиных и закончил его с красным дипломом.

– Вы виолончелист?

– Я учился на факультете хорового дирижирования, а у дирижеров профилирующим предметом всегда было фортепиано.

– Вы, значит, непрактичный человек. Представьте, настали трудные времена, мы остались без средств к существованию, и если бы, к примеру, вы «пиликали» на скрипке или «жарили» на баяне, то мы всегда могли бы встать в подземном переходе и зарабатывать на жизнь. Вы играете, я хожу по кругу с шапкой. А вот как мы фортепиано затащим в подземный переход, я плохо себе представляю...

– Ну, все-таки когда музыканты учатся, они не думают о том, чтобы играть в подземном переходе, поэтому здесь у кого как получится.

– Понятно. Я, конечно, пошутил. Ваша любимая музыка?

– Густав Малер, австрийский композитор, Мусоргский... Музыка велика, в какие-то периоды увлекаешься одним, потом – другим, но французские импрессионисты всегда мне были по душе: и Дебюсси, и Равель, и музыканты французской «шестерки», например Пуленк. Наш Шостакович... Все это великая музыка по смыслу, по духовному уровню, по объему труда, который вкладывали композиторы. Это не как сейчас: на компьютере синтезируют и выдают за авторскую музыку. Там каждая нота написана в партитуре, со своим оттенком, со своим штрихом, со своей мыслью. Это огромный труд.

– После музыкального училища вы поступили в Литературный институт. Зачем?

– Да, поступил. На заочное обучение. Я уже понимал, что с работой для музыкантов дело обстояло очень плохо в то время. Все хорошие музыканты старались уехать за границу, там были какие-то условия, чтобы можно было зарабатывать музыкальным трудом. И потом, я уже писал стихи, поэтому решил попробовать себя в литературе. Когда я поступил в Литературный институт, то думал, что мне просто нужно получить диплом, а так – я уже все знаю и пишу гениальные стихи. Но проучившись буквально полгода, понял, что я не знаю ничего и стихи у меня весьма посредственные.

– Тут вы не правы. У вас есть замечательные строчки, я даже помню некоторые наизусть... Кто из поэтов вам ближе по духовному родству, по мировоззрению?

– Александр Блок, Георгий Иванов, Юрий Левитанский, Арсений Тарковский, Александр Межиров, Давид Самойлов... Это люди, которые своей тихой лирикой составляли некую, возможно, оппозицию грубому идеологическому напору. Конечно, Пушкина и Есенина я не называю, оставляю их как бы за скобками, потому что не любить их невозможно. Но, например, Маяковский, притом что он великий поэт, – это не моя стихия. У него, конечно, была поза, но была и боль, но дальше все его подражатели все более мельчали. Мне ближе тютчевская нота, когда поэзия уходит вглубь, а не вовне.

– Три года возглавляете вы «ЛГ». Вас эта должность как-то изменила?

– Должность – это когда человек пришел, ему дали кабинет, машину, личного шофера. У меня ничего нет, нет готового финансирования, нет даже помещения. Хорошо, Московская писательская организация дала нам возможность обосноваться, приютила в своих стенах, но в принципе собственности у «ЛГ» нет. Газета должна арендовать помещение, а аренда в Москве – дело дорогое. Поэтому всего надо добиваться, думать, как вообще удержать газету на плаву.

– И все же, главное редакторство вас изменило или нет?

– Конечно, опыт приобрел бесценный. Знание людей, исчезновение иллюзий... Каждый день приходится работать в экстремальной ситуации, опыт не переоценить.

– На мой взгляд, вы не стали заносчивым. Я, признаться, больше всего этого боялся, потому что повидал людей...

– У меня на это просто нет времени физически, потому что постоянно решаешь какие-то задачи, плюс свое собственное творчество, которое не терпит никакой заносчивости, а дальше – сон. Поэтому сидеть и надувать щеки некогда и, признаться, не перед кем, потому что коллектив у нас работает как в полевых условиях.

– Вы можете про себя сказать, что вы хороший человек?

– Ну, думаю, что неплохой...

– Что не приемлете в людях?

– Я, знаете, вообще очень человеколюбив, даже излишне, может быть, для нашей жизни. Я всегда стараюсь видеть в человеке хорошее, а не приемлю жлобства, хамства, прямой агрессии, вот с такими людьми я не стану общаться.

– Вы ранимый человек?

– Все люди ранимы. Вопрос, как ты справляешься с этим. С годами я приучил себя не обращать внимания на очень многое, хотя к должной стойкости, буддистской стойкости, может быть, себя еще не приучил.

– Вы автор десяти поэтических книг и четырех книг прозы. Что вам трудней дается, на ваш взгляд?

– В поэзии по крайней мере я знаю свою силу и свое место. Стихи я пишу очень давно, а вот про прозу ничего не могу сказать, самому оценить такой объем очень сложно, тут мнение читателя очень ценно, пусть люди судят.

– У вас есть сын. У вас на него время остается? Вы ведь главный редактор, писатель, поэт, член Совета при президенте РФ, у вас мероприятия, командировки...

– Слава богу, выходные же есть у нас пока, на семидневную рабочую неделю нас не переводили. Недавно вдвоем с сыном были в Нижнем Новгороде, по монастырям ходили. И для меня это тоже в радость, я сам фанатик путешествий, обожаю новые места, люблю ходить по незнакомым улицам... Запомнилось, как мы перебирались с сыном через Волгу по канатной дороге. Был страшный ветер, кабина раскачивалась над рекой, даже мне было немного страшно, но сын страха не испытывал, он у меня бесстрашный совершенно. Мне приходилось легкий страх маскировать, чтобы он не понял, что ситуация довольно экстремальная: вокруг темень, канатная дорога скрежещет, внизу этот огромный массив Волги, это все, конечно, впечатляло... Если раньше сыну нужны были развлечения, то сейчас он перешел в такой возраст, когда ему нужны впечатления.

– Вы видите его музыкантом, литератором?

– Мне хотелось бы, чтобы он занимался тем, к чему у него лежит душа, потому что самое страшное – когда человек занимается не тем, чем он хочет, а чем заставила жизнь или родители. Пока он еще маленький, ему десять лет, поэтому у него предпочтения все время меняются, и это вполне нормально в таком возрасте. Но потом, конечно, когда он станет подростком, буду следить за ним, чтобы направить его в то русло, в котором он себя будет чувствовать комфортно.