В клеточном сговоре времени

Поэзия выросла из строк песни Виктора Цоя «Звезда по имени Солнце». Эдвард Мунк. Солнце. 1911. Музей Мунка, Осло

Литературные чтения «Они ушли. Они остались» и антология «Уйти. Остаться. Жить» – уникальный проект, посвященный рано ушедшим поэтам конца XX – начала XXI века. Один из его авторов – Борис Кутенков – долго не решался издать книги этой серии. Но несколько лет назад он случайно познакомился с австрийским коллегой Патриком Валохом. Как оказалось, тот живо следил за инициативой чтений. Именно Валох и куратор «Илья-премии» Ирина Медведева вдохновили Кутенкова на издание антологии. К настоящему моменту кроме двух томов антологии вышли книги Владимира Полетаева (1951–1970) «Прозрачный циферблат», Михаила Фельдмана (1952–1988) «Еще одно имя Богу», Алексея Сомова (1976–2013) «Грубей и небесней». А совсем недавно вышел сборник львовского поэта Гоши (Игоря) Буренина (1959–1995). С Борисом КУТЕНКОВЫМ побеседовала Ирина КОРЕЦКАЯ.

– Борис, ваш с коллегами мемориальный проект посвящен поэтам, которые рано ушли из жизни именно на рубеже XX–XXI веков (очень отдаленно это напоминает знаменитый «Клуб 27»). Эта тема, насколько я знаю, интересует вас давно, с 2012 года. Почему именно этот временной отрезок вы захотели исследовать?

– Все началось с интереса к современной литературе. В 2006 году, когда я поступал в Литинститут, на одном из творческих семинаров прочитал подборку стихотворений Вячеслава Памурзина, поэта, которого не стало осенью прошлого года. Познакомившись с его поэзией, я поразился тому, как круто может писать человек, который ненамного старше меня. Передо мной была поставлена высокая планка. Мне посоветовали начитаться современной литературы, чтобы отойти в своих стихах от архаики, стиля XIX века. Эти слова произвели ядерный взрыв у меня в голове, я вообще был очень впечатлительным мальчиком и стал читать просто все, что связано с XX и XXI веками. Так продолжалось несколько лет. Вот из таких предпосылок вышла идея фестивалей, посвященных современным поэтам.

– Правильно ли я понимаю, что для вас это дело сродни миссии – вернуть справедливость, сохранить память о талантливых, но не успевших раскрыться, завоевать читательский интерес поэтах?

– Да, вы правильно это понимаете. Вторая предпосылка – желание вернуть современному читателю поэтов, которые вроде бы известны, но у которых не в достаточной степени сформировалась репутация или сформировалась искаженным образом – как, например, у Николая Рубцова или Геннадия Шпаликова. Как видите, среди поэтов нашей антологии есть известные, хотя каждая подборка – это новый ракурс, который показывает авторов в нашей с вами современности, а не в точке, например, 70-х, когда Николай Рубцов был провозглашен почвенным поэтом.

– Что объединяет всех этих людей? При всей разнице их поэзии.

– Это сложный, в некотором смысле болезненный для нашей антологии вопрос. Нас часто упрекают в том, что это объединение искусственное. Казалось бы, такие разные поэты под одной обложкой. Среди них есть те, кто не достиг своей высоты, не раскрыл полностью свой потенциал. При этом наши герои – это также Денис Новиков, Леонид Губанов, Борис Рыжий, которые полностью реализовали себя. Но прежде всего мы формируем наши сборники по принципу десятилетий. Первая часть второго тома «Уйти. Остаться. Жить» – о поэтах, ушедших в 70-е. Второй – об авторах, которые умерли в 80-е. Все-таки этот принцип позволяет объединять поколения, это такая благодатная площадка для литературоведов, которые очень любят искать контекст. А еще нашу антологию можно читать другим образом: больше задумываясь о поэзии и отдельных именах, а не об этом объединяющем факторе.

– Новая книга из этой серии вышла совсем недавно. Она посвящена Гоше (Игорю) Буренину, чье творчество относят к львовской школе. Его первый и единственный пока сборник вышел уже после смерти поэта. Как вы открыли для себя этого автора?

– К сожалению, сборники многих наших авторов вышли уже после их смерти: и Михаила Фельдмана, книгу которого мы издали второй по счету, и Владимира Полетаева, первой ласточки книжной серии нашей антологии. Когда в 2012 году я вывесил пост в «Живом Журнале» об этой странной идее фестиваля, из которой выросли наши чтения, люди сразу поддержали эту затею и стали «накидывать» нам в комментариях имена талантливых и не очень поэтов, часто своих друзей и родственников. Это был неоценимый источник информации. Он в какой-то степени заменил нам копания в «Ленинке», архивах. И вот тогда же нам прислали Игоря Буренина – если не ошибаюсь, это была литературовед Елена Пестерева, которая родом из Львова. В 2013 году она опубликовала статью в журнале «Октябрь» о поэтах львовской школы и выступила на вторых наших чтениях «Они ушли. Они остались». Ее материал, уже переработанный, войдет в третий том нашей антологии.

– Как проходит работа над сборником? С какими трудностями столкнулись во время подготовки?

– Работа над сборником проходит медленно: у нас нет никакой гонки, у нас нет конвейера. Такой конвейер плох даже в случае публикации живущего поэта, который тем не менее тысячи раз может проверить текст, внести свои правки. В случае с ушедшим поэтом он вдвойне плох, потому что зачастую остаются разные варианты стихов, но не остается людей, которые бы сказали, какие из этих вариантов текстологически корректны. Нередко просто сталкиваемся с расхождениями во мнениях: есть одна жена, есть вторая. Они говорят абсолютно разные вещи, называют разные даты стихотворений. Приходится чесать репу, простите за выражение, чтобы не ошибиться. А ошибка здесь равна ошибке сапера. И любая торопливость – она не просто неуместна, она преступна. У Игоря Буренина вышел один посмертный сборник – «луна луна», в 2005 году, спустя 10 лет после его смерти, и на его основе мы выпустили наше издание. Первоначально я составил другой сборник: изменил композицию, для меня это особое, полифоническое удовольствие; назвал книгу «Ресничный букварь». Но первая жена Буренина и хранительница его архива Ксения Агалли попросила сохранить сборник в первоначальном виде, поскольку его Буренин составлял сам незадолго до смерти. Сначала я возражал, но потом понял, как же она была права: редкий случай, когда нам удалось соблюсти волю автора. В переизданный и дополненный сборник вошли теоретические статьи, фотографии, раздел стихотворений, найденных после ухода поэта.

– Какое из стихотворений сборника вам более близко?

– Сложно сказать… Стихотворения Игоря Буренина – это какая-то золотая жила. В первоначальном сборнике «луна луна» было 49 стихотворений: почти все, что осталось. Важно то, что ничего из этого не захотелось убрать: качество стихов очень высокое. Потом были найдены новые тексты. Что-то потрясающее делает с языком Игорь Буренин! И я рад, что питерский литературовед Валерий Шубинский, один из лучших критиков поэзии сейчас, высоко оценил Буренина: ему сложно угодить, но он написал сдержанное, но при этом прекрасное предисловие. Очень горжусь тем, что Шубинский есть в сборнике. А стихотворение процитирую такое: «еще наша судьба в круглосуточном говоре клеток/ в шуме крови и чисел в двойных погремушках часов/ как в чужой толчее уцепившись хотя бы за лепет/ телеграфную спешку касаний тянуть между слов.// дневниковые соты растут и сплетаются ветви/ в этом клеточном сговоре времени с шелестом снов –/ закольцованный кровью колотится воздух в просветах/ и таращится сердце из голой грудины лесов». Для меня в нем есть и «бескомпромиссное погружение в языковой хаос, на дно языка» (как выразился Шубинский о Буренине), и предвосхищение пути – иногда неочевидного для современников, – и та плотная метафоричность речи и движение на слух, которые мне представляются самыми продуктивными языковыми стратегиями.

– Вы отмечали, что вас удивила реакция аудитории на ваши «находки». Кого из заново открытых поэтов встретили особенно тепло? Как вы думаете, почему?

– Владимира Полетаева встретили особенно тепло. Я думаю, что это связано не только с тем, что он погиб в 18 лет, но и с необыкновенной чистотой его стихов и личности. Тут и в самой эпохе была какая-то чистота. Хотя Полетаев не был шестидесятником. Алексея Сомова тоже встретили тепло, но это более сложные, более темные стихи, которые особенно интересны литературоведам. В глазах публики и моих глазах «Грубей и небесней» Сомова – самая полноценная с эстетической точки зрения книга нашей серии; «Прозрачный циферблат» Полетаева – быть может, самая пронимающая в смысле погружения в контекст личности и эпохи.

– Как долго вам нужно погружаться в тему, прежде чем понять, что вот этот автор – «тот самый»?

– Я всегда стараюсь относиться с недоверием к каждому тексту: никогда не бывает лишним посмотреть что-то еще, если на первый взгляд стихотворение показалось ничтожным. Такие поиски порой приводят к неожиданным находкам.

– У вас есть строчки: «Подари мне мольберт, на котором походное прошлое,/ чтобы грезы в глазах, а в наушниках – Янка и Цой». Они похожи на вашу реальность?

– Нет, это не совсем та музыка, которую я люблю, хотя Янка – замечательный поэт, она будет в третьем томе нашей антологии. К Цою в моих стихах много отсылок. Вот эти строки «через два на ней цветы и трава, через три она снова жива» из «Звезды по имени Солнце» – можно сказать, что из них выросла моя поэзия, они особые для меня. В них грустное непостоянство жизни, ее жестокость и цинизм, вот эта видимая нормальность забвения, что, пропустив кровь, земля покрывается цветами и начинает снова цвести. С этим сложно смириться.