Глазунья в авокадо

Ты поди сыщи читателя, а писатель всегда найдется. Поль Сезанн. Поль Алексис, читающий свои рукописи Золя. 1869–1870. Частная коллекция

Летом этого года прошло одно из резонансных мероприятий на европейской литературной сцене – II Международный фестиваль имени Алексея Парщикова, организованный Содружеством русскоязычных литераторов Германии (СЛоГ). В фокусе фестиваля оказалось не только наследие метареализма и самого Парщикова, но и литература Восточной Европы, а немецкий язык в рамках его программы получил равноправную роль наряду с русским. Выступали более 20 известных русскоязычных авторов из разных уголков планеты, их все еще можно послушать на странице фестиваля в YouTube. А лауреат фестиваля Елена ЗЕЙФЕРТ рассказала секретарю СЛоГа Ульяне ОБЫНОЧНОЙ о своих личных взаимоотношениях с метафорой, о влиянии Парщикова на вектор развития современной литературы и даже... о кулинарных рецептах для поэтов.

– Елена Ивановна, какими качествами/знаниями должен обладать ваш читатель?

– Поэзия «совсем не должна, никому она не должна, кредиторы у нее все фальшивые!» – писал Мандельштам. Читатель как соавтор произведения тоже ничего не должен. Но отличаться любознательностью и жаждой нового он может. Может быть избирательным, а не всеядным. Ученые наделяли читателя совокупностью тех или иных желательных признаков – так возникли «образцовый читатель» Умберто Эко и «информированный читатель» Стэнли Фиша… Если «образцовый читатель» вполне возможен, он идет вслед за автором «открытого», нешаблонного произведения, то сверхумный «информированный читатель» Фиша, говорящий на языках культур всех эпох, – на мой взгляд, утопия. Для меня как исследователя интересны методики американского филолога французского происхождения Майкла Риффатера, предложившего тип «архичитателя» (группы информантов, интерпретирующей определенные места художественного текста), и немца Вольфганга Изера, изучавшего «имплицитного читателя» (текстуально явленного «духовно присвоенного» писателем читателя).

– Вы стали лауреатом II Международного литературного фестиваля им. А. Парщикова, организованного Содружеством русскоязычных литераторов Германии, поздравляю вас сердечно с этой наградой! Поделитесь, пожалуйста, своими впечатлениями о фестивале – ознаменовался ли он для вас какими-либо литературными или личными открытиями? Каким бы вы видели вектор развития фестиваля и его роль в современной литературе?

– Я от всей души благодарю организаторов фестиваля и лично Дмитрия Драгилёва, а также жену Алексея Парщикова Екатерину Дробязко за оказанную мне высокую честь! Свое исследование произведений Парщикова продолжу. Мне доставило колоссальное удовольствие принимать участие в фестивале. Дмитрий Драгилёв «заразил» меня проблемой метамодерна, Андрей Тавров дал импульсы для дальнейшего исследования метареализма. Роль фестиваля многогранна – это и стимулирование интереса к новейшей поэзии, и интеграция поэтов и ученых.

– Есть ли у поэта Алексея Парщикова «зрелые преждевременные произведения»? Не могли бы вы привести примеры?

– Термин «зрелое преждевременное произведение» (эстетически целостное произведение, опередившее время, активно влияющее на последующие литературные произведения и закрывающее развитие потенциальных литературных форм, которые оно опередило) родился у меня при исследовании Тютчева, Драгомощенко, Скидана. Алексей Парщиков практически не допускал проходных произведений: его наследие сравнительно небольшое, но невероятно весомое. В его лирике, безусловно, возникла метамодель «зрелого преждевременного стихотворения» – на основе его сильнейших произведений, таких как «Еж», «Сила», «Землетрясение в бухте Цэ», «Нефть», «Минус-корабль», и других. Эта художественная форма, как и вся поэтика Парщикова, активно повлияла на развитие целого ряда литературных явлений, изменила вектор их движения, но и остановила отдельные тупиковые линии поэзии. Стимулировать их и вызывать к жизни, думаю, не стоит. Хочу воспользоваться возможностью и поблагодарить Екатерину Дробязко за то достоинство и бережность, с которыми она, жена большого поэта, несет его имя, способствует сохранению памяти об Алексее.

– Метафора на пуантах – это метаметафора? Почему усложняется современный литературный язык? Он следствие литературной жадности (погони за новыми рецептами вкусов) или безысходности?

– Я назвала «метафорами на пуантах» произведения в своем одноименном поэтическом цикле – парадоксальные верлибрические миниатюры с непредсказуемым финалом, «пуантом» – странной метафорой, созданной по принципу подобия неподобного. В цикле «Метафоры на пуантах» более ста стихотворных миниатюр. Вот одна из них: «он думает что он ангел/ он ложится на землю/ и трется о нее лопатками// на земле остаются чешуя/ или шерсть». Это метафора (и зачастую не одна), работающая на крохотном участке поэтического текста, но уходящая, как и свойственно метафизическому тропу, далеко за пределы произведения. Это метаметафора, потому что она провоцирует читателя на определенное сальто в голове. Усложненный литературный язык – лишь один из слоев в словесности. Ряд поэтов продолжают идти ясными, прозрачными путями. Усложненность, которую с радостью примет читатель, проходит три этапа: простота – сложность – целостная сложность. Если «сложный» поэт достигает целостности, он становится понятен не меньше, чем «простой» автор. Безысходности и жадности здесь нет: есть естественное стремление к новизне.

– Полигранизм vs многогранность – в чем семантическая разница понятий? Как вы понимаете явление полигранизма?

– Благодарю вас за знание моих терминов, Ульяна. Полигранисты – люди, уверенно, полноценно и увлеченно владеющие разными видами литературного творчества (а нередко одновременно словесной и другой творческой деятельностью). Они знают законы создания произведений разных видов литературной деятельности, способны переключаться от одного вида литературной работы к другому. Многогранный человек может владеть различными видами творческой деятельности, но каждым на разном уровне, а полигранисты – полноценно. К примеру, это романист, ученый и музыкант: полигранистом его можно назвать, если он добился значительных достижений хотя бы в двух из этих творческих сфер.

– А можно ли вылечить поэтическое «плоскостопие»?

– Графомана можно только утяжелить. По опыту ведения мной литературной студии: обучить неодаренного литератора – словно сделать кирасира из драгуна. Самая потешная, но и довольно опасная для читателя прослойка поэтического сообщества – это графоманы, мимикрирующие под «сложных поэтов». Не знает человек толк в поэзии, но начитался словаря иностранных слов и Хайдеггера, обзавелся учеными степенями, и вот уже любите и жалуйте. Явление.

– Елена Ивановна, вы единственный в мире специалист по литературе российских немцев. Как бы вы охарактеризовали ландшафт современной литературы этой этнокультурной группы? Что делает ее уникальной? Есть ли тенденции, которые вызывают ваше беспокойство? Какие? Не сказывается ли смешение традиций на глубине восприятия явлений?

– Под российскими немцами понимаются потомки германских эмигрантов в Россию, а также, в редких случаях, германские эмигранты в Советский Союз. Живут они сейчас в России, Германии и в других странах. Немецкий язык у российских немцев (тех, кто не изучил литературный немецкий) – анклавное явление, существующее в различных диалектах. Я очень люблю литературу российских немцев, в том числе за ее невероятную жизнестойкость. В советское время она замалчивалась, была малодоступна для широкого читателя. Всегда бытуя в окружении другого, титульного народа, отдаляясь от германских корней, российско-немецкая литература к тому же пережила сталинский геноцид – в том числе истребление и подавление писательского контингента – и выжила. В период поздней перестройки российско-немецкая литература начала свое уверенное раскрепощение. Несмотря на усложненное развитие, она достойная часть мировой литературы. Вызывает беспокойство то, что в 1990-е годы в литературной российско-немецкой среде начался усиленный рост «массовой продукции», появилось множество представителей любительской поэзии и прозы. Но я уверена, что окрепшая литература оздоровится. Один из важных признаков ее оздоровления – уход узконациональной тематики (депортация, трудармия, спецпоселение) из поверхностного тематического уровня в глубь произведений и переход к общечеловеческим проблемам. Можно сравнить с нездоровым человеком, который на вопрос «Как дела?» отвечает в первую очередь о своих болезнях, но, выздоровев, уже рассказывает об интересах, чувствах, впечатлениях. Литература российских немцев рождается в перекрестье русской и немецкой культур, это создает ее неповторимый ландшафт. Такая диффузия очень плодотворна.

– Находите ли вы эстетику в негативных вещах? Каким образом развернется ваш ответ – в сторону делириопоэтики, например?

– Негативное, за исключением вещей типа фашизма, намеренного убийства, зачастую не столь и негативно. Я ученый, и это очень помогает мне в жизни, потому что на многие вещи я смотрю научным взглядом. А научное мышление гибко, учитывает обратную сторону явлений, опирается на теорию вероятностей, не принимает непроверенные факты, опровергает абсолютную гарантированность истины. Наука ведь не знает категоричности типа «всё или ничего», «пан или пропал». Нет абсолютного стандарта добра и зла. Хорошо ли для вас поступил бросивший вас донжуан или уволивший вас начальник никчемного учреждения? К тому же эти люди не абсолютные злодеи, они, как и все, способны на хорошие или хотя бы нейтральные поступки. Если говорить о моем термине «делириопоэтика» (область теории литературы, изучающая произведения с темой и мотивами безумия и произведения, на разных уровнях стилизованные под написанные сумасшедшим, а также литературные произведения безумных людей), то произведение, стилизованное под созданное безумным человеком или написанное о сумасшедших, может быть настолько эстетически целостным, что захватывает дух. Достаточно вспомнить «Песочного человека» Гофмана, «Записки сумасшедшего» Гоголя, «Красный цветок» Гаршина, «Полет над гнездом кукушки» Кизи. Из новейшей прозы мне очень близка повесть Ильи Спрингсона «Кошкин дом» с ее хронотопом тюрьмы и дурдома, в которой живописно описаны образы «дураков». Блестящий исследователь безумия – Мишель Фуко с его работой «Надзирать и наказывать».

– А важно ли поэту вкусно есть? Подтвердите, пожалуйста, рецептом.

– Я очень люблю готовить и сервировать, а еще больше – угощать! Поэт (это мое твердое убеждение) в радости, здоровье и сытости может создавать шедевры – для их рождения ему не нужны болезнь, каторга или голод. Приготовление пищи для меня – это творчество. Пожалуй, поделюсь очень простым рецептом. Для этого легкого завтрака нужны пара авокадо, пять яиц и немного растительного масла. Специи по вкусу. Авокадо нужно нарезать на довольно высокие кружочки с отверстием внутри (для этого аккуратно извлечь косточку), затем на разогретую сковороду налить растительного масла, положить туда пять таких пластин и, удерживая ложкой, разбить в них яйца. Жарить как яичницу. Получается нежная, вкусная и очень красивая глазунья в авокадо.