Елена Семенова
Оператор котельной управляет четырьмя основными стихиями: Земли, Воды, Огня и Воздуха. Кадр из видеосюжета ТВ100
Любовь к путешествиям, умение укрощать технику, что-то создавать своими руками, равно как и литературный талант – умение осмыслить и описать все это в книгах, создавать проекты, созвучные времени, – все эти способности сочетает в себе гармоничный и мудрый Дмитрий Григорьев. Недавно из-под его пера вышли «Краткая история депрессионизма», сборник стихов «Крайние люди» и книга «Из Петербурга в Карелию». С Дмитрием ГРИГОРЬЕВЫМ побеседовала Елена СЕМЕНОВА.
– Дмитрий, вы относитесь к «поколению дворников и сторожей». Вы долго работали в котельной и не так давно снова вернулись к этой работе. Не думаете ли вы, что старые времена в связи с последними событиями возвращаются? И какие у вас прогнозы?
– Понятие «поколение дворников и сторожей» вошло в обиход с легкой руки, точнее, голоса Бориса Гребенщикова, и включает в себя гораздо больше, чем просто одно поколение – андеграунд существовал и среди тех, кому сейчас восемьдесят, и тех, кому пятьдесят. Работа дворника в советские времена была удобна прежде всего потому, что человеку полагалась квартира или комната, где можно было жить или обустроить мастерскую. Вот и появлялись в больших городах «дворники-аристократы», как поет Умка. А работа сторожа предполагала суточные дежурства и позволяла на смене заниматься своими делами. Как и работа в котельной.
Но котельные – это особенная, ленинградская история. Дело в том, что в Москве после генеральной реконструкции в домах и дворах почти не осталось маленьких котельных, а в центре Ленинграда их было множество. В 1970–80-е – преимущественно газовых. «Камчатка» Цоя – скорее исключение. И в этот период там работали не только писатели, художники да музыканты. Было много ученых, собиравшихся уехать за границу. Тому, кто имел дело с секретностью, следовало отработать на несекретном предприятии пять лет, вот они и шли в котельные. Помню, на общем собрании участка где-то в конце 1980-х наш начальник участка Иван Павлович Шкирка – многие поэты и художники старшего поколения поминают его добрым словом, – обсуждая на собрании, нужен ли для котельных второй электрик, заметил: «У нас работает 120 человек, из них – три доктора наук, пятнадцать кандидатов, больше половины с высшим образованием, неужели никто лампочку ввернуть не может?!» Что касается нашего брата, то каждый второй петербургский поэт старшего поколения, чье имя сейчас на слуху, так или иначе прошел через котельные. На нашем участке, например, в разные времена работали Олег Охапкин, Елена Пудовкина, Владлен Гаврильчик, Владимир Ханан, Аркадий Драгомощенко, Юрий Колкер, Вячеслав Долинин, Евгений Звягин, Алексей Шельвах, Евгений Пазухин, Александр Скидан, Евгений Кушнер, Евгений Волковыский… Могу еще десяток имен вспомнить. А сколько на других участках! Операторы из института Герцена даже издавали весьма «толстый» журнал «Топка», где публиковались и не только те, кто работал в котельной, но и просто иногда заходил в них – от Виктора Кривулина до Елены Шварц. В перестройку контингент котельных стал другим: на смену поэтам, писателям и художникам стали приходить представители религиозных меньшинств. Я держался долго, совмещая работу… нет, не работу, а жизнь в котельной с другими, более денежными занятиями: был и редактором глянцевого журнала, и биографии «сильных мира сего» писал. А потом, когда мою котельную… нет, не котельную – «клуб» за Казанским собором закрыли, тоже ушел. Но когда через несколько лет мне позвонил Борис Останин, один из создателей премии Андрея Белого, и сообщил, что в его котельной освобождается место – я с радостью вернулся. А следом за мной пришли поэты Миша Кельнер и Арсен Мирзаев.
Вы, наверное, думаете, что оператор котельной – это человек, отапливающий здание. На самом деле, это не главное. Ведь в пространстве котла происходит взаимодействие стихий: в топке сгорает газ – порождение стихии земли, огонь нагревает воду, идущую по трубам, и уходит в воздух в виде дыма. Таким образом, оператор котельной в самом прямом смысле стоит у руля управления четырьмя основными стихиями: Земли, Воды, Огня и Воздуха. А, как известно, все процессы на микроуровне имеют свое отражение на макроуровне. И мы, солдаты армии тепла, работая на микроуровне, не только согреваем дом, но и поддерживаем в целом мировую гармонию. Если оператор нарушил равновесие стихий, случаются катаклизмы: землетрясения, цунами, тайфуны. И войны тоже. Возможно, этот мир трясет, потому что нас становится все меньше. …Заменяют автоматическими модулями, которые не слышат небесных вибраций. Вот и ответ на твой вопрос о прогнозах. …Когда последний оператор исчезнет, некому будет сдерживать наступление конца света.
– Вы бетонщик, плотник, мозаичник, художник-оформитель... А также путешественник, редактор, поэт, писатель. А какая ипостась все-таки по-настоящему удовлетворяет в этой жизни?
– Как-то я разместил в своем ТГ-канале цитату из Иоанна Златоуста, которая начиналась словами: «Разве ты не знаешь, что настоящая жизнь есть путешествие? Разве ты – гражданин? Ты – путник. Не говорите: у меня такой-то город, а у меня такой-то. Ни у кого нет города; город – горе (на небесах); а настоящее есть путь. И мы путешествуем каждый день, пока движется природа…» И представьте себе, видимо из-за слов, следующих за этой фразой, а там Златоуст пишет, что нечего гордиться своим отечеством, ибо мы – жители Вселенной, я сразу потерял нескольких подписчиков.
Но это я к тому, что важнее всего сама жизнь, ее ощущение, а какая у тебя профессия, не так уж и важно. Можно радоваться получившей новую жизнь отремонтированной старинной штуковине, можно – новой красивой картине, можно – дереву, которое ты посадил… Что из этого важнее, я и не знаю. Есть вещи, которые от меня не зависят: стихотворения, например, получаются сами, мое участие здесь минимально – записать да по-своему отредактировать пришедшие слова. Если я это делаю, значит, это тоже важно.
– В ваших стихах – преломленный угол зрения, но он не отталкивает, соединяется с какими-то близкими сердцу вещами и зачастую с абсурдом. Многие стихи отсылают к музыке – к блюзу, року. Я имею в виду в первую очередь русский рок и панк-рок, бардов.
– Могу сказать лишь одно – моим первым заочным учителем был не Пушкин, а Владимир Высоцкий, песни которого я слушаю с восьми лет. Ну и рок-н-ролл пришел в мою жизнь на пару лет позже. Он и в стихи пролез. Как-то мы с Юрием Орлицким и Джорджем Гуницким час с лишним читали стихи, связанные с рок-музыкой, причем это была такая перекличка – например, Орлицкий читал текст, где упоминался Джаггер или Джим Моррисон, я находил у себя близкий текст, Джордж подхватывал своим стихотворением. Понятно, что и среди русских рок-музыкантов в юности у меня были друзья и знакомые. И на концерты и квартирники я ходил. В моем сердце до сих пор песни Майка, Гребенщикова, Цоя, Сили – как же без этого. Песни Умки люблю. Ну и панк-рок меня не миновал. От Андрея Панова до Янки и Егора Летова. Барды же (за исключением великих Высоцкого, Окуджавы и Галича, коих я считаю большими поэтами) в целом были менее интересны. Впрочем, мои музыкальные пристрастия рок-музыкой не ограничиваются. Я довольно всеяден. Иногда даже выступаю с музыкантами, например, перед пандемией состоялся удивительный международный вечер с поэтом и переводчиком Сергеем Морейно и виолончелисткой Ульрикой Брандт. В общем, музыка – это часть жизни. И здесь, как и в мире поэзии, я постоянно делаю для себя новые открытия: так несколько лет назад зашел в «Ионотеку», услышал «Нонадаптантов» – понравилось. …И так далее…
– Ваша проза, та, что «роуд муви» – это большая отдельная тема, ей нужно посвятить отдельное интервью. Но не могли бы вы сейчас поделиться своим первым (детским, юным) ощущением дороги?
– О, пожалуй, это было не пешее, а водное путешествие. В Африку, конечно же. Мы тогда жили на Васильевском острове, в тихом районе неподалеку от Смоленского кладбища, и меня практически с первого класса стали отпускать из дома одного. Один раз мой приятель нашел плот на берегу реки Смоленки: видимо, рабочие, строившие набережную где-то выше по течению, непрочно его привязали. Я сбегал домой за продуктами, оставил записку о том, что мы с друзьями отправились в путешествие и ждать нас не следует. Доски были нашими веслами, высохшая ветка – мачтой. Тогда Африка была близко. Однако на выходе в залив нас поймали какие-то дядьки и сняли с плота. Я вернулся домой раньше родителей, так тогда и не побывав в Африке.
В детстве ходил с родителями в походы на байдарках, выезжал с отцом за грибами и на охоту, но во всех случаях свобода выбора пути была в значительной степени ограничена взрослыми. Зато после семнадцати лет начался самостоятельный, исчисляемый тысячами километров автостоп, преимущественно на Юг или на Восток. А затем и в горы. О Гималаях, где я провел немало времени, даже книгу в свое время написал.
Я уже не раз говорил, что есть такая болезнь – дромомания. Даже крючки в виде быта, семьи, детей и так далее дромомана не удержат – стоит дороге позвать, и он сорвется. Один мой приятель пошел мусор выносить на помойку, выбросил его вместе с ведром и уже через три дня был за тысячи километров на берегу моря. Вернулся домой лишь к зиме. И на меня вдруг иногда накатывает. Несколько лет тому назад мы с писателем Сергеем Носовым, по сути уже не юноши, а буйные старцы, отправились автостопом в Новосибирск, а далее – уже вместе с одной экспедицией, на Алтай. Мы решили придать пути еще одно внепространственное измерение. Предпринять путешествие в прошлое, в те времена, когда автостоп был не спортом, а средством передвижения, или еще глубже, вернуться к практике трубадуров, странствующих рыцарей поэзии. Выступали во всех крупных городах: Вологде, Перми, Екатеринбурге, Тюмени, Новосибирске. Таким образом попытались реализовать в современной российской действительности хлебниковский постулат манифеста творцов – «поэты должны бродить и петь». По-своему получилось.
– Восхищаюсь вашей плодотворностью. В прошлом году вышли «Краткая история депрессионизма», сборник стихов «Крайние люди» и книга «Из Петербурга в Карелию (Подробнейшее описание трех автомобильных маршрутов с историческими и лирическими отступлениями)». Расскажите, пожалуйста, об этих книгах.
– Про сборник стихов рассказывать нечего – накопились, выбрал лучшие, и отдал издателю. Карелия – это моя любовь, я влюбился в нее еще в юности, в конце 1970-х, отправившись в путешествие на велосипеде по дорогам между Ладожским и Онежским озерами. Потом – на машине. Почти каждый год я нахожу время, чтобы посетить знакомые и незнакомые места этого северного края, который можно открывать бесконечно. А теперь и со стороны воды – в августе вдвоем с Тоней, капитаном нашей семейной парусной лодки планируем большой поход по Онежскому озеру.
Когда предложили написать путеводитель по этим краям, я с радостью согласился – выбрал три не раз пройденных мной и моими друзьями автомобильных маршрута и рассказал в книге о том, что мы видели и о том, что может повстречаться на этом пути и в стороне от него. Собрал стихи классиков и современников, посвященные этим местам, пересказал истории и легенды о них. Так что тоже получилось путешествие не только в пространстве, но и во времени. Правда, вчера с ужасом обнаружил, что дату трагедии в «Долине смерти» рядом с поселком Сосново, перенес с 5 апреля на 8 марта 1918 года, хотя знал все подробности этого боя. Надеюсь это единственная ошибка…
А «Краткая история депрессионизма» – это то, что я просто должен был написать. Ведь это – книга о моих друзьях. В самом начале пандемии, понимая, что никто из них, кроме меня, рассказать о «депрессионистах» уже вряд ли сможет, а злосчастный коронавирус в состоянии заставить замолчать и меня, я спешно взялся за работу. Заготовки у меня были. Архивные фото и тексты тоже. Работал с предельной интенсивностью. И лишь когда поставил точку, вздохнул свободно.
– Литературная группа «Депрессионисты» проповедовала игнорирование советской системы и философско-ироническое отношение к миру. Был ли какой-то манифест, акции?.. (Хотя, конечно, из названия понятно, что таковых было немного.)
– Нас было всего четверо: Транк МК (Михаил Кондратьев), В. Ртомкер (Фил, Вячеслав Филиппов), Б. Пу (Борис Пузыно) и я. Так что по сути своей депрессионизм – явление локальное. У нас не было ни программы, ни манифеста, ни коллективных публикаций в журналах. Да и принципов как таковых тоже не было. Были самые дешевые «культовые» журналы «Корея» и «Корея Сегодня», на основе которых мы в свое время написали коллективный эпос «Правда о Кровавой Ейке», была кинокамера (В. Ртомкер снимал фильмы по рассказам Даниила Хармса и на собственные сюжеты), еще – пара пишущих машинок, и главное – драйв, который скорее характерен для маниакальной, чем для депрессивной, стадии. Это была такая собственная игра всерьез – скорее не противостояние советскому истеблишменту, а неучастие. Неучастие в военном призыве, неучастие в социалистическом строительстве, неучастие в политике. Все, что делалось нами, находилось совершенно в иной плоскости. Как кто-то сказал, мы шли не вместе с паровозом, не наперекор ему, а «через пути». Наконец, в 1986 вышел наш самиздатовский альманах «Модитен Депо».
– Слышала, что вы занимались питерским самиздатом. И еще общались с поэтами «Эпсилон-салона» Николаем Байтовым и Александром Барашем. Как выстраивались в то время литературные связи Москва–Ленинград?
– Насчет самиздата – не совсем так. В основном не занимался, а просто публиковался в самиздате. В Ленинграде – еще одно важное отличие от столицы – было много самиздатовских журналов. Самые известные: «Часы», «Обводный канал», «Митин журнал», «Предлог». Что же касается Москвы, то мы ходили на вечера московских неофициальных поэтов и писателей в «Клуб-81», организацию, как и Рок-клуб, созданную по инициативе творцов с одной стороны, и гэбэшников – с другой. Первым была нужна свободная площадка, вторым было удобнее таким образом контролировать первых. Там, например, я впервые услышал Пригова…
Коля Байтов и Саша Бараш были и остаются моими друзьями. Именно они пригласили нас с Пузыно выступить в Москве. И в середине 1980-х мы отправились покорять столицу. Кажется, изначально выступление планировалось в салоне Наташи Осиповой на Пушкинской, и не очень большая компания слушателей вместе с нами отправилась туда, но по каким-то причинам (вроде бы связанным с ГБ или милицией) вечер перенесли в другое место. По дороге мы с Борей решили купить бутылку коньяку и отстали от публики. Потерялись. Мобильников не было, были лишь телефонные будки. Путем нескольких звонков друзьям друзей удалось найти адрес. В итоге мы опоздали на полтора часа! Но когда вошли в мастерскую, нас встретили словами: «Вы уже пришли? Ну, еще немного подождем гостей, и можно будет начинать».
Так я понял, чем крупнее город, тем больше задержка перед началом выступления. В Москве ждут слушателей по крайней мере полчаса, в Петербурге – минут двадцать, а в небольшом поселке, скажем, в Вырице, наоборот, слушатели приходят раньше начала поэзоконцерта. Но времена меняются…
– А что вы пишете сейчас? Как последние события сказались на том, что вы делаете?
– Последние события сказались на всех. Как говорил один человек, занимающийся духовными практиками, идет смена глобальной парадигмы. Полгода назад я возился с текстами, связанными с Синявинской военной операцией, – в детстве я каждое лето проводил на даче неподалеку от Синявинских высот, и, как и все мои друзья-подростки, копал оружие. Отложил рукопись – пока работать с этим не могу. А стихотворения произрастают, я уже говорил, сами по себе, неизвестно из какого сора. Независимо от желания писать…
комментарии(0)