Щербинка в огромной поруке

Владимир Леонович на Пушкинском празднике в деревне Давыдково Костромской области.  Фото Анатолия Сыромятникова

В этом году исполнилось 90 лет со дня рождения замечательного поэта и переводчика Владимира Леоновича (1933–2014). Первое самое полное собрание его стихотворений «На смерть мы не имеем права» представили летом в городе Кологрив, где он жил в последние годы. Столичная презентация состоится в Доме-музее Марины Цветаевой 16 октября в 17.00. С составителем книги, редактором и, по сути, биографом поэта Аллой КАЛМЫКОВОЙ побеседовала Елена КОНСТАНТИНОВА.

– Алла Глебовна, хотелось бы начать с ранних фактов биографии. Правда ли, что, несмотря на запреты врачей, Владимир Леонович, у которого в молодости диагностировали порок сердца, купался в проруби?

– Купанием это не назову – прыгал в прорубь (так он говорил). «Уважаемую болезнь лечат – наоборот./ Только разве для этого лезем под лед?» Но если не для этого, то для чего? Он любил цитировать ныне забытого поэта Владимира Львова: «Неуступающее тело,/ Обуреваемое мной!» – и еще Льва Толстого: «Тело <…> первый ученик души». Волевое преодоление себя и главного врага: «На смерть мы не имеем права».

– К прозвучавшей строке «Из дневника» Леоновича вернемся позже... Наверное, наперекор он совершал немало поступков. Не вспомните несколько отчаянных, драматичных или, быть может, судьбоносных?

– Об отчаянном (по риску, но вовсе не бездумному) – стихотворение «Голубь». Автор, «разрешая праздные вопросы/ КАК БЫТЬ, ЧТО ДЕЛАТЬ и КТО ВИНОВАТ», лезет по пожарной лестнице на пятый этаж нынешнего здания РГГУ, чтобы снять повисшего на нитке голубя. Леонович – человек действия, больше того – поступка, причем именного, отмеченного печатью личности, характера. Не стал получать диплом МГУ, ответив на «5» на экзамене по американской литературе, которую знал, по его словам, на «2». Отказался от пенсии по инвалидности, заработанной в армии, пересилил смертный морок – с тех пор и прыгал в прорубь. «Душа моя, струна,/ не слабни, пой, дрожи…/ Я верить не могу –/ я не могу не верить,/ что тем освобожу/ я жизнь – ото лжи,/ что лично сам/ вовек/ не стану лицемерить». Это первое стихотворение Леоновича, которое он никогда не печатал.

Драматичные ситуации, личные и не только, порождал сам, не желая жить чужим умом и опытом, верный собственным принципам. Никогда не проталкивал свои книги в печать, не интересовался судьбой сданных в издательство рукописей, не прибегал к покровительству маститых поэтов. Отчасти поэтому прижизненных книг так мало, а временной разрыв между ними так огромен: семь лет, двенадцать лет… Три сборника и вовсе сгинули бесследно в недрах издательств. Судьбоносными же для поэта, да и для любого человека, по-моему, могут оказаться даже внешне не выдающиеся события и поступки, начиная с раннего детства.

Заметные вехи – отъезд в Сибирь после II курса филфака МГУ, встреча с Грузией, поставившей ему поэтический голос, знакомство с Александром Твардовским, укрепившее его гражданскую позицию, работа с Виталием Шенталинским в Комиссии по литературному наследию репрессированных писателей и, конечно, на протяжении всей жизни – ежегодные марш-броски в деревню, труд на земле. Все это вошло в плоть и кровь стихов…

– Адам Мицкевич, Владислав Ходасевич… Кажется, Леоновича связывало с этими поэтами не только общее дело – поэзия, но и родство по крови?

– Первична для него материнская «сильная кровь», «жила русского духовенства» – принадлежность к разветвленному костромскому роду Облаковых-Боголюбских, хранившему веру и традиции трудовой губернской интеллигенции, неотрывной от жизни народа. Одна из его бабок по отцовской линии действительно из Мицкевичей: «…там Варшава –/ воля польская». Свобода и честь – эти основополагающие для Леоновича понятия оттуда. Родство же с Ходасевичем – не кровное, а духовное: ощущенье призванья, боль за судьбы России, вина за творимое зло, которое, имея дар слова, поэт не сумел предотвратить. «И дарование есть порученье» – слова Евгения Боратынского из посвященного ему стихотворения имеют продолжение: «Должно исполнить его (поручение. – А.К.), несмотря ни на какие препятствия…» В этом Леонович, несомненно, наследник Боратынского. Тема для литературоведов, если таковые когда-нибудь проявят к ней интерес…

– Вас называют ближайшим другом Леоновича. И совсем не случайно в 2015 году именно вы стали консультантом специального выпуска литературного журнала «Письма из России», посвященного памяти поэта. С чего началась ваша дружба?

– С литобъединения «Магистраль» при ЦДКЖ. Меня приняли туда в 1964 году еще школьницей; Леонович только что вернулся из Сибири. Благодаря создателю и руководителю студии Григорию Левину в ней царила атмосфера содружества небожителей независимо от возраста и таланта. Леонович уже выделялся среди поэтов «Магистрали» свободой владения словом, культурной оснащенностью, зрелостью суждений. Он во многом сформировал меня как личность – ведь учителей своих мы выбираем сами. А поскольку полвека общения – стаж немалый, Сергей Яковлев, готовивший тот спецвыпуск «Писем из России», принял некоторые мои уточнения и пояснения.

– Вероятно, не только дружеские чувства побудили вас подготовить сборник «Симфония отголосков», куда включены вольные переводы из грузинской поэзии, сделанные им за четверть века, а в нынешнем году – первый самый полный том его стихов?

– Это внутренняя потребность и естественное продолжение наших отношений. Ведь вряд ли кто-то скажет, что со смертью друга прекращается дружба. Еще в 1978 году Леонович поручил мне заниматься его «бумагами». Старалась сохранить публикации в периодике, присланные в письмах стихи, помогала складывать книгу «Время твое», вышедшую в Тбилиси в 1986-м. Он вовлекал меня как редактора в свои дела, приносил материалы для публикации в журнале «Истина и жизнь», где я работала с начала 1990-х. Но бывали в нашем общении и вынужденные, порой длительные пробелы, так что Эккермана из меня не вышло, да я никогда и не мыслила себя в качестве летописца при гении.

В июне 2013-го мы с сыном прибыли в Кологрив на 80-летие Леоновича, привезли тираж только что отпечатанного – после 13-летнего перерыва! – сборника «Сто стихотворений», изданного Станиславом Лесневским в его «Прогресс-Плеяде». Юбиляр вдохновился и надиктовал план будущих изданий. Приехавший поздравить Владимира Николаевича – своего учителя по сельской школе – Николай Герасимов, ставший министром промышленности Республики Коми, обещал финансово поддержать эти проекты, переслал мне собранный им архив Леоновича.

Через год вышла «Деревянная грамота», подготовленная к печати автором, только увидеть ее напечатанной ему уже не довелось. В 2018-м несчастном году внезапно ушел Коля Герасимов; не стало Виталия Шенталинского; сгорел кологривский дом, а с ним часть архива и библиотека. Но долг никуда не делся.

Многое за эти годы собрано, оцифровано, вычитано. Леонович успел просмотреть список статей, очерков, эссе, подготовленных к будущей публикации, внес свои замечания. Материала набралось не на один том. Общая концепция еще не сложилась, и я решила издать переводы – именно грузинские, наперекор потоку событий и как самое яркое, что сделал Леонович-переводчик. «Симфония отголосков» отчасти сняла бы с автора тяжесть исторической вины России перед Грузией. Вины, о которой Леонович писал и которую нес как свою.

В 2022 году сил хватило только на небольшую, проиллюстрированную учениками художественной школы книжку для семейного чтения «Пожарный пес Бобка». Ода беспородному костромскому псу, выносившему детей из огня, – хороший повод поговорить с ребятами о добре и зле, смысле жизни и благодарной памяти. В кологривской библиотеке прошел День Бобки: чтение книги (каждый участник получил ее в подарок), собачья викторина, конкурс рисунков, игры на улице. Этим летом День Бобки – с пластилиновым кукольным театром, с мастер-классом по изготовлению шоколадной колбасы – провели в селе Илешево в Доме поэта. Очень важно, чтобы имя Леоновича знали и помнили, чтобы книги его прочли те, кто будет жить в нашей стране после нас.

– Расскажите, пожалуйста, подробнее о Доме поэта, о Неделе поэзии в кологривских краях…

– В Илешеве Леонович похоронен. Близкие и друзья каждый год приезжают почтить его память, и, когда появилась возможность купить там избу, мы со вдовой Леоновича Викторией Нерсесян не раздумывали. Благодаря членам Преображенского братства из Москвы и молодым костромичам – они помогали и руками, и деньгами – уже три года в июле там проходит Неделя поэзии. Чудесным образом имя Леоновича и Дом поэта – так мы назвали этот отчасти клуб, отчасти музей – притягивают к себе тех, кто готов делиться плодами своего труда и вдохновения.

В Неделе поэзии – 2023 приняли участие Татьяна Шенталинская, издавшая несколько книг своего мужа, культуролог и поэт Ирина Языкова, писатели Анастасия Астафьева и Нина Веселова, исследователь творчества самобытного художника Ефима Честнякова Татьяна Вышенская, авторы и исполнители музыкально-поэтических композиций Галина Васнева и Людмила Грибова, режиссер Сергей Пименов, кологривский поэт Тамара Огородникова, и это лишь некоторые имена. Особенно дорого, что для местных жителей дом стал местом, где можно, оторвавшись от трудов земных, послушать стихи, попеть, поразмышлять над Библией. Оказалось, они остро нуждаются в таком общении.

– Какое стихотворение отчетливо выражает творческую индивидуальность Леоновича?

– Сразу вспомнился Толстой, писавший по поводу романа «Анна Каренина»: если б я хотел словами сказать все, что намерен был выразить романом, то мне надо было бы написать тот же самый роман заново. «…Каждая мысль, выраженная словами особо, теряет свой смысл, страшно понижается, когда берется одна из того сцепления, в котором она находится» (из письма Н. Страхову, 1876). То же и с творческим наследием поэта: каждое стихотворение несет те или иные черты творческой индивидуальности, но лишь в совокупности своей они являют лицо автора. В стихотворении «Песня», которое Леонович действительно пел, а не читал, сказано, на что он «извел» бы три жизни, будь они ему даны: на тюрьму Соловки, на черно-белые горы Грузии, на глухие деревни костромской стороны. Такая вот просторная творческая индивидуальность.

А что до языка, то вряд ли кому из современников удалось с такой естественностью привить к культурному древу русской поэзии обрубленные, но еще живые ветви языка народного, которому учился у карельских и костромских старух. Это осталось бы лишь филологическими упражнениями, если бы поэт не разделил труды и тяготы тех, о ком писал. «Чернила уже выцветают при жизни моей,/ бумага поблекла, но эта беда – не беда:/ гораздо заметнее стала, гораздо видней/ рука сочинителя – произведенье труда.// Как рад, что успел я – несметно порвал рукавиц,/ как рад я, что в дело мужицкое все-таки вник,/ что сам,/ от усталости на землю падая ниц,/ я взял у земли – что не вычитал бы из книг!/ И в первые руки и мимо чужого ума/ начальное знанье она мне вложила сама...» Ересь неслыханной простоты, по Пастернаку? Некрасовщина? Не знаю. То и то Леонович счел бы за честь.

– В 1974 году Леонович вступил в Союз писателей СССР. В интервью в 2013-м сказал: «…меня от Союза писателей, устроившего единодушную голгофу для Пастернака, отвратило раз и навсегда». То есть какие-то компромиссы себе позволял?

– Речь не о компромиссе, а об отсутствии выбора: в СССР быть профессиональным писателем, то есть печататься, получать заказы на переводы, брать творческие командировки, участвовать в вечерах, было невозможно без членства в союзе. Помните вопрос, заданный Бродскому, когда его судили за тунеядство?

– А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?

– «Я полагал, что это… от Бога»

Ответ судью не устроил, и поэта отправили в ссылку. А Леонович в конце 1990-х вышел из союза по моральным соображениям и сам выслал себя из Москвы.

– Из-за чего вдруг Леонович бросил Москву и уехал сначала в Кострому, затем в Илешево, а затем в Кологрив, которому потом посвятит «Деревянную грамоту» с вашими, кстати, рисунками?

– Нет, не вдруг. Отчуждение от литературной братии, от застолий, где «веселятся и пьют на чужое,/ и хают что надо, и славят как надо – с душою», «нравственная тошнота» при виде дележа активов распадающегося союза и Литфонда – вполне веские причины. «Уже не смешно и не страшно, а – жалко,/ что время кончается мусорно так». Добавим сюда кризис возраста, уход из семьи, давнее стремление «в обитель дальнюю». Родная Кострома оказалась твердокаменней Москвы, а вот в Кологриве и окрестностях его душа обрела мир.

– С кем Леонович и его семья дружили домами?

– Домами и семьями дружат больше в городах, где люди отчуждены друг от друга, а в деревне все несколько иначе: живут бок о бок, но без особой нужды в чужую избу идти постесняются. «Дом Леоновича» дружил с Домом Ефима Честнякова – народным музеем в Шаблове, где поэт часто выступал. В Кологриве дружественным домом стала библиотека. Но к Леоновичу по-соседски приходили для умной беседы многие: профессор и писатель Павел Романец, эколог Алексей Иванов, социолог Юрий Плюснин; кто-то и издалека приезжал.

– «Судьба – усилье гордого ума./ А чем они венчаются, усилья?/ Иронией… Ты спасена, Россия:/ мы – сами по себе, и ты – сама». Мучала ли поэта пресловутая проблема «вины интеллигенции» перед «простым» народом или был настроен по отношению к данной проблеме критически?

– Он не склонен был теоретизировать и не считал непреодолимой возведенную теоретиками стену между интеллигенцией и народом. Потому хотя бы что, как я уже сказала, вырос в семье интеллигенции трудовой, с народническими традициями: бабушка в молодости была учительницей в Кологриве, дед – известным в губернии врачом, мать тоже врач, в войну работала в эвакогоспитале. У Леоновича было другое разделение: на ОНИ и МЫ, на «нéроботь», разорившую землю, и тех, «кто ломил от зари до зари». «Мне страшно и помыслить о вине –/ мне только принимать ее возмездье» – не с абстрактной интеллигенции он спрашивал, а с себя: «…меня гнетет – несделанное дело,/ преследует – несказанное слово./ Я чувствую огромную усталость/ от жизни – той, непрожитой! – и смерть/ приму от нарастающего долга».

Он не мыслил себя вне России и в повторяющемся сне переползал нейтральную полосу «оттуда-сюда». «Алиби в этой стране,/ сиречь, нахождение вне/ ее и себя самого,/ по мне, невозможней всего./ Страна необычная: тут/ убьют – помереть не дадут./ Живой или мертвый – горбать!/ Добро бы на родину-мать...» По многим стихам видно: иллюзий относительно своей страны, интеллигенции, да и «простого» народа не питал.

– Верный способ преодолеть уныние для Леоновича…

– Он не знал, что такое уныние, депрессия. Во всяком случае, говорил, что не знает. В трудные времена спасала поэзия: «Ничего, отпишусь». Воля к жизни спасала. Физический труд до изнеможения.

– Леонович, как определил себя сам, и не без иронии, «стихотворец попущением Господним». («Попущение – слово старое, древнее. И пусть его не понимают, я его себе оставлю…») А как он относился к своему литературному архиву?

– По-пастернаковски – над рукописями не трясся. При этом принцип «и ни одной строки/ не произносит праздной» был его обетом себе и Богу, и цену сказанному слову он, конечно, знал. Недоумевал, почему его не слышат. Верил, что поэзия призвана менять человека и мир к лучшему.

– Более чем 600-страничное поэтическое собрание Леоновича, по вашим словам, не исчерпывающее. Сколько времени вы работали над книгой, по какому принципу отбирали стихи? Ведь он отмечал, что его «страницы частенько похожи на джунгли, там не хватает только обезьян, перепрыгивающих через зачеркнутое и перечеркнутое».

– Трудно определить временнЫе рамки этой работы. Материал накапливался годами, мне в этом помогали многие. Стихи я не отбирала, а собирала, видя будущую книгу как первую попытку полного собрания поэтического наследия Леоновича. А непосредственная работа над концепцией, предисловием, комментариями, макетом заняла около года.

– «Терпение свободы», «Свет идет от земли», «Нам Пушкин тьму заговорит», «В пиру честном», «Портреты», «Черным по белому»… Какой из разделов книги (учитывая, что три последних – названия неизданных соответственно в 1987, 1990, 1991 годах книг) важен и интересен лично вам?

– Все девять в равной степени.

– Случались ли у вас как у составителя, редактора, комментатора стихов Леоновича неожиданные открытия?

– Разумеется. Нашлись первые публикации стихов, позже не перепечатывавшихся. Несколько лет назад обнаружилась скандальная поэма «Теплое». Помню ее чтение на «Магистрали», послужившее одной из причин разгона литобъединения, но текста никогда не видела, а у Леоновича он «куда-то делся» (впервые его опубликовал Яковлев в спецвыпуске «Писем из России»). В пакете, присланном мне Леоновичем из Кологрива в 2013 году, были испещренные авторскими поправками черновики, из которых он поручил «что-то сделать». При составлении комментариев я учла сетования некоторых читателей, что Леонович труден, непонятен. Пришлось многое пояснять, в том числе персоналии, восстанавливать датировку стихотворений по дневникам и письмам. Еще одна функция комментариев – библиографический указатель (разумеется, он не полный). Трудно было выбирать из нескольких вариантов одного стихотворения, ведь поэт их переписывал и не всегда удачно, за что нередко его ругали. Но стихи были для него живыми и должны были участвовать в меняющейся жизни.

– При своей принципиальной автономности Леонович с кем-то соревновался, пусть и неосознанно, в творчестве?

– Соревновался вряд ли, спорил – несомненно. Считая одним из своих учителей в поэзии Александра Межирова, он, по его словам, учился от противного, не соглашаясь с мнением мэтра. Или, например, памятуя свой сибирский опыт «великих строек», довольно резко оппонировал Евгению Евтушенко в связи с его поэмой «Братская ГЭС», где ГЭС беседует с египетской пирамидой. «Зачем летать, чтоб говорить с рабами,/ в такую давность и такую даль?..»

– Менялась ли поэтика Леоновича с годами?

– Безусловно. Достаточно сравнить стихи начала 1960-х годов, где поиск поэтической формы выглядит порой ученически наивно, и стихи 1990-х, написанные рукой зрелого мастера. А узнаваемым голос его стал с начала 1970-х.

– К какой «группировке» литераторов себя причислял?

– Ни к одной из. Принципиально расходился с новейшими литературными течениями, с концептуалистами и метареалистами, не говоря уже о любителях вопить кикиморой («Дмитрию Александровичу Пригову, умеющему вопить кикиморой»). «Живу среди дурного сна… О, Родина… О, новизна…» Не примкнул и ни к одной из более традиционных литературных групп и идейных течений: ни к «эстрадникам», ни к «тихим лирикам», ни к «деревенщикам», ни к «патриотам». «Публикуюсь во всех журналах, кроме слишком патриотических», – отметил в Автобиографии 1998 года. Его осознанный выбор – «Безгласная участь какого-нибудь одиночки,/ который не мог, отказался, не стал, не хотел,/ щербинка в огромной поруке, секунда отсрочки/ прямого Возмездья проклятых убийственных дел» («Стансы»).

– Еще несколько строк из стихов: «Как надо отдыхать от слов?/ А – как пешком ходил Белов/ по следу сосланных героев/ от Вологды на Соловки –/ один за всех за тех, у коих/ на это/ ноги коротки/ А классики сидят на месте,/ имея свой аэродром/ опричь досугов и хором; «Неволю жизни отлюбя,/ не опоздай к концу. Сегодня/ ты в руки предаешь Господни/ трудоспособного себя». Как христианин, ощущал ли Леонович свою ответственность перед Ним?

– Кризиса личной веры не ведал, хотя мог спорить с Богом, отстаивая свою свободу. Есть у него знаменательное стихотворение «Встреча»: «Узнаю:/ это ты Мне работал горбом/ и не звался рабом/ при достатке никчемных послушливых чад:// только лбами стучат!/ Только милости просят Моей в простоте,/ а особенно те, что не жнут и не косят». Это о том, что вера без дел мертва, тут спора не было. Срубил часовню в карельской деревне, ставил поклонные кресты, трудничал на Соловках и много чего еще делал «во Имя». Переложил стихами житие святых Мавры и Тимофея, а на язвительный вопрос литературного чинуши: «Богоискательством занимаетесь?» – ответил: «А что мне Его искать? Он у меня на каждом шагу». Христианство было первоосновой его жизненной позиции.

Иное дело церковь. Здесь Леонович проводил четкое разграничение: «Кто кому что наследует? Как себя понимает?/ Только с Богом священник беседует –/ поп начальству внимает/ и последнего русского евангелиста/ так с амвона поносит – святых выноси…/ ДУХОВЕНСТВО РУСИ ИСТОРИЧЕСКИ ЧИСТО» («Объяснительная записка», 70-е годы). Он имеет в виду отца Александра Меня, с которым был близко знаком (но прихожанином ни его храма, ни какого-либо другого не стал). Гордыня – или самостояние? Пусть решает читатель.

– Почему имя Леоновича отсутствует, например, в биографическом словаре «Русские писатели XX века» (2000)?

– Об этом следовало бы спросить его составителя Петра Алексеевича Николаева. Но есть и другие оценки. Например, Яковлева: «…Стихами, вмещающими, кажется, весь космос русского быта и бытия, он сберегает и передает нам ту речевую, мыслительную, мировоззренческую, подвижническую народную стихию, что сохранилась еще на просторах России <…> Не напрасно критик Валентин Курбатов сравнил однажды стезю этого поэта с монашеским подвигом, поставив его на недостижимую в мирской жизни нравственную высоту».

– Не считаете ли вы, что Леонович стал в каком-то смысле заложником своего «затворничества»? Вот как отозвалась Марина Кудимова на уход поэта, на ее взгляд, «крупного, единственного, несменяемого: «Почти забытый. Нищий. Умер во сне. Все как положено».

– Этот путь он выбрал сам. Не его отторгли – он отторг то, что считал неподлинным, пошлым, недостойным великой культуры своего народа. Заложник? С таким положением он никогда бы не смирился. В Илешеве, в Кологриве он чувствовал себя дома, отсрочив на полвека свое признание, когда сказанное им войдет в сознание читателей. Вы только вслушайтесь в интонацию одного из последних стихотворений: «Вся ты в яблоках/ как я в облаках –// искушения не осилю,/ мне до святости не домучиться.// Господа, хоронить Россию/ не получится.// Красоты ТАКОГО ЗАПАСА/ хватит на пять колен.// Мне до смертного часа/ этот плен.// Мне волос твоих грива –/ Золотая Орда. // МНЕ холмы Кологрива,/ а не вам, господа». Это счастье, что у России XXI века есть такой поэт: значит, как говорил Леонович, будем живы.

Алла Глебовна Калмыкова – поэт, переводчик. Родилась в Москве. Окончила Московский государственный педагогический институт им. Ленина. Работала редактором в издательстве «Русский язык», в журнале «Истина и жизнь». Перевела с польского книги Иоанна Павла II «Переступить порог надежды» (1995) и «Римский триптих» (2003). Автор книг стихов «День Марфы» (2005) и «Отдаю эту землю тебе» (2018), пьес «Зеленое знамя надежды» (о Януше Корчаке; 2007) и «Пожалуйста, живи!» (2010). Составитель сборников Владимира Леоновича «Сто стихотворений» (2013), «Симфония отголосков» (2021), «На смерть мы не имеем права» (2023); совместно с Наталией Григоренко и Павлом Менем – книги «Магия. Оккультизм. Христианство» (1996) и др. Редактор книг протоиерея Александра Меня «Практическое руководство к молитве» (1999), Георгия Чистякова «Над строками Нового Завета» (2000), а также в соредакторстве – 6 книг из 11-томного собрания его трудов (2015–2022); сборника Виталия Шенталинского и Владимира Леоновича «За что? Проза, поэзия, документы» (1999) и др.