Утопая в источниках

Караван с паломниками перебирается через Суэцкий канал. Фото 1885 года

Сделанный профессором перевод на арабский романа Саши Соколова «Школа для дураков» объявлен египетским Национальным центром перевода одной из трех книг-лауреатов 2023 года. О жизни и творчестве с доктором Мохамедом ЭЛЬГЕБАЛИ побеседовал Игорь СИД.

– Мохамед, все-таки почему Соколов, почему именно «Школа для дураков»?

– Эта вещь, написанная полвека назад, считается самым известным произведением Саши Соколова и самым значительным романом в русской литературе этого периода. Но чтобы стать переводчиком книги, сперва нужно зажечься ею как читателю. Меня поразила ювелирная работа писателя со словом. «Сносит крышу» и постоянная смена уровней повествования, и нелинейное движение времени, и сдвиги в характере персонажей, теряющих индивидуальность… Я решил, что знакомство с такой необычной техникой письма может быть полезно нашим литераторам. А еще хотелось испытать свои силы. Переводчик я ответственный: если не удалась хоть одна из глав – работу читатель не увидит. А тут до последней страницы не был уверен в успехе... У него ведь все связано со всем, каждая страница зависит и от соседних, и от дальних.

– Перевод из диковиннейшего русского автора XX века удостоен престижной профильной награды в Египте. Между тем порой слышишь о египетских читателях как о ретроградах, изо всех жанров предпочитающих исторический роман…

– Награда меня окрылила. Но вдохновляет и тот интерес к переводу, который проявили египетские театральные деятели. Если будет создан спектакль, он может стать первой постановкой по этой книге за пределами России.

А стереотипы редко имеют отношение к реальности. На самом деле у нас пользуются спросом самые разные жанры зарубежной литературы. Египтяне любят читать о других цивилизациях. Поэтому получают резонанс даже такие сложные авторы, как Соколов. Перевод книги стал бестселлером. А вообще приоритет для египтян – психологические романы, затрагивающие тонкие внутренние движения человека. Недаром у нас регулярно переводят и переиздают Достоевского. Бестселлером стала и его повесть «Двойник» в моем переводе.

– «Школа…» для вас – первый опыт работы с «неправильной» русской прозой?

– В чем-то похожий опыт уже был – я считаю весьма неординарным роман Елены Чижовой «Время женщин». В России книга заслуженно получила «Русского Букера», а в моем переводе имела успех у египетской аудитории. По-своему необычен авантюрный роман Дмитрия Стрешнева «Немного великолепия, одолженного у богов», события которого, кстати, происходят в Луксоре. Эксперименты я намерен продолжать…

– В чем для вас главная трудность работы над переводом?

– У каждого переводчика свои сложности. Моя беда – застревание в источниках.

Я остро ощущаю потребность в знании контекста, без чего качественный перевод нереален. Это может выглядеть забавно: погружаясь в культурно-историческую среду произведения, я могу напрочь забыть о нем самом! Читаю запоем всевозможные источники, буквально тону в них. И выпадаю из процесса перевода – на несколько часов, а часто и на многие дни! Но лучше пропустить дедлайн, чем что-то упустить...

Литературный перевод – это работа энциклопедического уровня. Приходится осваивать огромное количество многообразной и многоплановой информации. Так было и с Соколовым. У него там масса цитат и парафразов из мировой литературы.

– А поэзию вы никогда не переводили?

– Я вижу себя переводчиком прозы. А аутентичный перевод поэзии по большому счету считаю делом невозможным. В докладе на одном из конгрессов переводчиков я выделил два диаметральных, но равно безнадежных сценария такой работы.

Если переводчик стихотворения сам не является поэтом, он донесет до читателя только буквальные смыслы и формальные аспекты оригинала. Исчезнет магия, тайна, которая, собственно, и делает текст поэзией. А если, наоборот, стихи переводит поэт, происходит катастрофа иного плана. Поэтическая интенция неизбежно подталкивает переводчика вмешиваться в текст – даже там, где требуется смиренно вторить автору... В итоге получаются отличные стихи, но – «по мотивам», слишком далекие от оригинала!

Все же однажды я рискнул попробовать себя в этом деликатном жанре. Для международного проекта к очередной годовщине Пушкина знаменитое посвящение Анне Керн («Я помню чудное мгновенье…») переводилось на 200 языков мира. Как говорили потом, далеко не все переводы воплотили в себе эту гармонию. Но я ценой долгих трудов получил от коллег только позитивные отзывы. Пушкин зазвучал по-арабски! Но это стоило таких кошмарных усилий, что больше я к этому жанру не возвращался.

– Вы успешно переводите в обоих языковых направлениях, это нечастый случай. В вашем переводе, в тандемах с российскими переводчиками вышли два романа египтянина Юсуфа Зейдана. Почему вы начали с него?

– Юсуф Зейдан у нас сейчас прозаик номер один. Он охватывает своим творчеством разные сферы и дискурсы, оставаясь несводимым к чему-то одному. Профессор исламской философии, глубоко пишущий о религии, он не является религиозным писателем. Показывает мир с очень разных точек зрения. Помогает людям избавиться от догматического восприятия, понять самих себя. И при этом он знаток мировой истории, а главное, блестящий стилист.

– Вы много лет исследовали историю паломничества из России…

– Через Египет, начиная со Средневековья, проходил один из основных маршрутов хаджа с территории Руси и России. Многие из паломников оставили описания своих путешествий – «хаджнама» или «сафарнама» («книги странствий», последнее слово родственно арабо-суахилийскому «сафари»). Каир в этих старинных травелогах предстает причудливой столицей с «небоскребами» в целых семь этажей. Я написал несколько книг по истории этого явления. С XIII века начались, кстати, и аналогичные христианские паломничества в Египет – Палестина тогда находилась в его юрисдикции.

– Вы окончили с отличием каирский Университет Айн-Шамс. Почему выбрали именно направление «Русский язык и русская литература»?

– Я очень рано познакомился с русской словесностью. Еще в детстве прочел «Героя нашего времени», «Мертвые души», книги Достоевского, Горького. В нашем очень культурном, но небольшом городе Танта в дельте Нила был только один книжный магазин. Но каждый год мы ездили на книжную ярмарку в Каир, и там можно было почти бесплатно приобрести шедевры, выпущенные советскими издательствами «Радуга» и «Прогресс».

Когда я стал студентом в 1990 году, русский язык не был распространенным, как сейчас, еще не было наплыва туристов. Но за четыре года бакалавриата все изменилось. А отличников у нас отправляли в Россию. Целый учебный год в России – самое счастливое время моей жизни! В Институте русского языка имени А.С. Пушкина представители всех стран мира общались по-русски, и моя любовь к русской культуре усилилась. Я ощутил, что русский язык – это моя судьба.

– В фокусе вашей кандидатской диссертации в Санкт-Петербургском государственном университете был автобиографизм у Солженицына…

– Тема автобиографизма важна для арабской культуры. Арабы любят и умеют говорить о себе. У арабов Залива, например, серьезные традиции поэзии такого рода. Мне же было интересно рассмотреть эту проблематику на примере прозы.

Поначалу я планировал обратиться к творчеству Пастернака – ведь в «Докторе Живаго» многое перекликается с реалиями жизни автора. Но позже выбрал Солженицына по двум причинам.

На 90-е годы в России пришелся пик культурной тенденции «возвращения литературы из-за рубежа». Публиковались непечатные ранее тексты, приезжали из эмиграции живые классики. Приезд Солженицына был событием уже потому, что на родине о нем было написано относительно мало. Для меня был шанс поучаствовать в заполнении лакуны.

Вторая причина заключалась в том, что этот автор воплотил в себе «литературу факта». Он собрал массу исторических документов, включая свидетельства 226 человек, с которыми пересекался в лагерях. Я очень много читал о Солженицыне, собирая подробности и факты его жизни, а затем сопоставляя с эпизодами его произведений. И сравнивал с тем, как это работает у других литераторов.

– И каков главный научный вывод из этих исследований?

– Сегодня я бы сказал так: никто и никогда не может написать о себе абсолютно откровенно! Неизбежно встает тема пороков современников, а тем более своих пороков. Человек не ангел, им владеют амбиции, страхи… К идеалу откровенности были близки только Жан-Жак Руссо и блаженный Августин. В идеальном варианте это сумели бы разве что пророки... Но пророки не писали автобиографий. «Автобиография Иисуса Христа» Олега Зоберна не в счет, это вымысел, беллетристика.

– Вы работали в том числе советником по вопросам образования и культуры египетского посольства и директором Бюро культуры Арабской Республики Египет в Москве. Что было сделано нового на этом посту?

– Горжусь тем, что нам удалось запустить большой ежегодный праздник – Дни египетской культуры в России. Несмотря на пандемию, мы организовывали много культурных событий. Наши активности были сосредоточены в основном на феномене книги. Главная же гордость – мы основали в Бюро культуры российско-египетскую библиотеку.

– Вы приезжаете в Россию всякий раз в новом амплуа: как ученый-филолог, как переводчик, как профессиональный дипломат…

– А теперь и как педагог. Последний приезд в этом качестве – участие в ноябрьской Ассамблее русского мира. Эта структура оказывает все более ощутимую поддержку развитию в Египте образовательных институций, связанных с русским языком. Уже много сделано, и я надеюсь на дальнейшую помощь. Мы очень нуждаемся в кадрах носителей языка, российских преподавателях. И наоборот, молодым египетским специалистам нужны стажировки, нужны публикации в научных изданиях. Здесь был бы полезен советский опыт – в СССР регулярно проводились летние школы для иностранных преподавателей русского языка. Эта ассамблея для меня – еще и шанс обменяться опытом с коллегами из разных стран. И снова увидеть Москву, давно ставшую мне вторым родным городом.

– Расскажите о ваших планах.

– Главной задачей я сейчас вижу открывать в своей стране новые кафедры русистики. Параллельно я веду поиск новых текстов для перевода. Думаю, скоро возьмусь за вторую книгу Соколова – «Между собакой и волком». А еще сейчас я заканчиваю вторую книгу по истории русской литературы, о ее периодизации и ее больших стилях.

Первый, 450-страничный том «Русская литература: личности, феномены, истории» вышел в прошлом году и пользуется спросом, тираж допечатывается. Это антология текстов в жанре научпоп, вышедших разрозненно за 30 лет. В частности, о многообразии русской литературы XXI века я пишу как о периоде неопределенности, связанной с поиском нового большого стиля.