Слова горчат как ягоды

Татьяна Некрасова с Сергеем Пагыном в Молдове.  Фото Бориса Амамбаева

Она как никто сама по себе, отдельная, – касается ли это вовлеченности в литпроцесс или издания собственных стихов. О «Трудовой книжке», маркерах графоманства и о том, почему попасть в тень – не потеря для пишущего, с поэтом Татьяной НЕКРАСОВОЙ побеседовала Елена КОНСТАНТИНОВА.

– Татьяна Олеговна, кажется, Юнна Мориц назвала вас современной Ксенией Некрасовой…

– Нет, не так. В 2014 году в переписке с Олесей Рудягиной Юнна Петровна откликнулась на публикацию в «Литературной газете» подборки стихов пяти поэтов из Молдовы, в том числе моих: «Ваша Некрасова чем-то очень похожа на Ксению Некрасову, замечательную поэтессу, есть у них общее вещество тайны… обе Некрасовы знают, где лежит коврик, под которым – ключик от двери, которая – без стен, потолка и окон, есть такая знаменитая картина в музее живописи, кажется, ее написал Магритт». И назвала меня «поэтским человеком». Эти слова Олеся привела в антологии русской поэзии Молдовы начала ХХI века «Неулетающие птицы» (2017). А лично с Мориц я не знакома.

– Впечатление, что вы поэт скромный и взыскательный к себе – по-прежнему с одной книгой, негромкое название которой озадачивает – «Трудовая книжка».

– Все еще не уверена в том, что книгу стоило издавать, хотя до сих пор приятно держать ее в руках. Нет ощущения востребованности того, что умею делать. Если вас похвалят в узком кругу за песенку на три аккорда – это ведь не значит, что нужно срочно бежать в студию записывать программный диск, правда? Продолжаешь бренчать и прислушиваться к тому, что получается. Если нет внятного отклика, то, пожалуй, нет и необходимости ходить и настойчиво аукать повсюду, мол, услышьте и отзовитесь, если расслышали. Пишу – мне обычно этого довольно.

«Трудовая книжка» вышла в 2016 году в рамках конкурса, организованного Министерством культуры республики: для издания комиссия выбирала 5–6 книг (проза, поэзия, фотоальбом) на русском языке и около 60 на румынском. Ее название скорее иронично: 30 лет писательства уместились в невеликого формата сборник, а ведь ни один из моих официальных документов или статусов ни о чем таком не свидетельствует. Знаете, после удачного стихотворения иногда возникает, как от хорошо сделанной работы, чувство полета, морального удовлетворения и беспримесной радости. Разве это не признак честного труда?

Почему всего одна книга? Спонсоров у меня нет, государственных программ по изданию чего-либо стихотворного на русском в Молдове, насколько я знаю, нет. Точнее, по условиям, например, того же конкурса от Минкультуры спустя сколько-то лет можно снова подать заявку, но условия издания меня не устраивают. За свой счет издавать книги принципиально не хочу.

– Тираж «Трудовой книжки» – 200 экземпляров, это потому как русскоязычных поэтов все-таки не очень привечают в широких читательских кругах?

– Мне еще повезло, прочим прошедшим по конкурсу книгам на русском количество экземпляров урезали до 150, хотя поначалу было и 500, и 300. С каждым годом тираж сокращался. Сейчас вообще, кажется, 100. Что же касается читателя…

Нет книг, нет серьезного литературного процесса (на русском языке, насчет румынского не знаю) – нет и реакции, это естественно.

Если какое-то литературное издание (как правило, не местное) просит стихи для публикации – обычно не отказываю. И публикаций у меня много – но ни разу не присылала никуда подборки без запроса. Сейчас же, по мере того как все более затрудняется путь, даже почтовый, от нас к России, Белоруссии и вообще куда угодно, чаще ограничиваемся локальным окружением и в сторону давних знакомств смотрим реже: и книг поэтических в наших краях всего ничего (разве что электронные, и то редко), и редакторы из других стран предпочитают публиковать своих авторов.

Поневоле сужается кругозор. Русских литературных журналов в республике, насколько мне известно, не осталось. Кто, что и как пишет на месте и за рубежом – узнаем только из соцсетей, и то многое проходит мимо.

Публиковать стихи в интернете я начала в 2001-м на сайте stihi.ru, где и познакомилась с пишущими людьми фактически со всего мира. Многие из тех связей сохранились до сих пор, правда, уже на других ресурсах. 2001–2003-е – золотые времена сайта: неравнодушные читатели, самобытные авторы, внятные редакторские обзоры, пристрастные собеседники, формирование многолетнего круга общения.

– На ваши стихи мое внимание обратил поэт Сергей Пагын. Кто еще в вашем окружении?

– Несколько раз в месяц, а то и реже, я вижусь с дорогими и любимыми друзьями: талантливым музыкантом, композитором, ценителем хороших стихов Борисом Амамбаевым; поэтессой, чутким человеком, разбирающимся в живописи и полиграфии Татьяной Захаровой; наблюдательным, внимательным равно как к мелочам, так и к великим вещам, деликатным и дружелюбным поэтом Сергеем Пагыном; обаятельным собеседником, артистичным чтецом, режиссером детского театра, писателем, переводчиком, директором Музея-усадьбы семьи Балиоз в селе Иванча Михаилом Потораком; с председателем Ассоциации русских писателей (АРП) Молдовы, поэтессой, прозаиком Олесей Рудягиной; поэтессой Ириной Ремизовой, стихи которой перечитываешь и разглядываешь подолгу, к ним приятно прислушиваться, их нужно именно смаковать; поэтом и писателем Леонидом Потораком.

И жаль, конечно, что обыкновенно мое «вижусь» сводится к «привет-пока» на бегу и не означает общения, тем более на литературные темы.

– Что такое современный литературный русскоязычный Кишинев?

– Этот вопрос требует отдельного разговора. Если коротко: не могу ничего сказать насчет прозы, но достойной поэтической жизни тут, на мой взгляд, нет хотя бы потому, что для нее не создано условий.

Да, проводятся официальные мероприятия, где звучат стихи, но все это обычно с пафосом и куполами-березками для галочки, в зрителях – ответственные лица и отряд постоянных любителей фуршетов, которых можно увидеть на всех подобных мероприятиях любой тематики.

Есть самодеятельные междусобойчики, обычно невысокого уровня. Государственной поддержки нет, ведомственной – тоже (русскоязычной секции в Союзе писателей республики нет со времен объявления независимости).

– Вашу страницу в одной из социальных сетей открывает, конечно же, не случайно цитата Джона Бойнтона Пристли: «Все созданное воображением должно существовать где-то во вселенной».

– Это то, во что мне хочется верить, и жизнь показала, что такая позиция гораздо реальнее и оправданнее, чем «есть только то, что я воспринимаю (вижу, слышу, могу потрогать)». Мне всегда интересно все, чего «ни съесть, ни выпить, ни поцеловать».

– Когда вы установили границу, за которой оставили написанное, с вашей точки зрения, дилетантски?

– Никогда не устанавливала, просто не публиковала детские и юношеские вещи.

– Не испугались начинать с чистого листа?

– Так ведь каждый раз с чистого листа. Это же не навык езды на велосипеде. Мне кажется, нельзя однажды и навсегда научиться писать хорошо. Можно научиться писать грамотно, связно, познавательно, но не может быть гарантий, что написанное не окажется вторичным, банальным, скучным или навязчиво-нравоучительным, например.

– Мучительно или, напротив, легко вам поддается соединение/столкновение слов и все с ними связанное: рифмы, метафоры, эпитеты?

– С каждым стихотворением по-своему. Они как цветы, как любое живое существо: в лучшем случае неповторимы и памятны…

Но не мучительно. Это же увлекает в конце концов, а если тяготит, то не стоит тратить время и силы. И ведь здорово, когда в результате приходит что-то неожиданное, вроде небанальной и неочевидной рифмы, ассоциации.

– Кто, что помогает оттачивать мысли, язык?

– Интересные собеседники, книги, путешествия, одиночество.

– По-вашему, стихи – «разрозненные страницы дневника», все «прочувствовано и пережито – в меру способностей». Стихи, стало быть, будто распахнутая душа, которая беззащитна?

– Поспорила бы насчет души, распахнутости и беззащитности. Беззащитные сидят тихо, боясь обратить на себя внимание, и копят силы.

Тот же, кто свое произведение, эмоцию или мечту показывает, чаще всего именно делится. Вы можете пройти мимо книги, публикации, выступления, и никто за полу дергать и упрашивать прочесть/купить/выслушать не будет, а можете прислушаться и получить пользу и/или удовольствие. На слова же «душа», «крылья», «распахнутость» давно выработалась реакция скорее отрицательная – банально и люди, пишущие много, употребляют их слишком часто и обычно не к месту, превратив в своего рода маркеры графоманства.

– Вы изначально стоите за свободу от «условностей» пунктуации?

– Пунктуацию люблю и уважаю, но иногда ее рамки не позволяют передать летучесть смысловых и интонационных взаимодействий между словами.

Не возражаю, если при публикации редактор просит расставить знаки препинания, но постоянные мои читатели (таких 15, наверное, за 20 лет в интернете набралось) отмечали не однажды, что без них создается ощущение соавторства и даже легкости. Никогда не ставила перед собой специальной цели избегать пунктуационных знаков. Но порой начинается стихотворение со всеми традиционными знаками препинания, а под конец, например, в последней строфе они буквально сами отпадают за ненужностью: какой знак ни поставь, а интонация, пауза, скорость речи и без него заданы и действуют. Подозреваю, что тут отчасти отразилось и мое программистское прошлое – «приведение к первой/второй/третьей нормальной форме», то есть устранение избыточности смысловой и знаковой. Интернет полон текстами без заглавных букв (кроме обычно имен собственных) и знаков препинания хотя бы потому, что при наборе с клавиатуры они требуют лишних по нынешним меркам телодвижений. Это лишь удобное соответствие времени и контексту. Человек грамотный, читающий, знающий и неравнодушный правильно считывает и паузы, и интонации даже в череде смайликов.

– Чем объяснить желание отрефлексировать в стихах свои личные переживания («любимый это просто как вода / вот струйка пара вот пластина льда / вот я – неуязвимая струя / ни сжать ни растянуть ни сшить края»; «очень нужно выжить / вопреки всему, / что тобою движет: / сердцу и уму, // радости и горю / и правдивой лжи / и приятной боли / выжить – чтобы жить»)?

– Все настоящее, чем обладаешь в жизни, – это полнота личных переживаний, полнота ощущения жизни. Если я переживаю что-то захватывающее или хорошее – чем еще делиться?

Но именно «желания отрефлексировать» не испытываю – нечто вдруг (ощущение, наблюдение, мелькнувшая строка) кажется увлекательным, и тянешь за ниточку, пробуешь идти за ней, распутывая весь клубок, чтобы разобраться, что это и зачем. Иногда же стихотворение как растение: наблюдаешь, во что оно вырастает, куда тянется, чуть больше польешь, чуть сдвинешь в тень, оборвешь дохлый листик, прищипнешь отросток...

– Должен ли поэт, чтобы не оказаться, несмотря на хорошие стихи, в тени, быть эгоистом?

– Не знаю, как «поэт» (никогда так себя не называла, обычно говорю «я пишу»), но как живой человек я не настолько честолюбива, чтобы направо и налево давать о себе знать. То есть если кто-то переделывает, искажает или присваивает написанное мной – возмущусь и буду добиваться правды, но не более того. Оказаться в тени – это не потеря для пишущего, а лишь одно из многих жизненных обстоятельств и испытаний, причем не самое трудное или непосильное.

– Снова ваши строки: «слова горчат как ягоды во рту / но все же подсластили немоту // что косточки согласных за щекой / вдруг прорастут – надежды никакой // но мякоть гласных напитала кровь // божественной мелодией миров // на время отступает немота – // и ягоды проносишь мимо рта». Если, не ровен час, стиховая немота охватит вас надолго…

– Значит, что-то другое меня заинтересовало, захватило и занимает. Ничего непоправимого не случилось. Но эти строки давние, и, может, мое отношение к предмету еще не раз изменится. Вот одно из стихотворений, которое люблю сама:

и нас не станет, а весна

настанет

и вас не станет, а весна

настанет

прекрасная и страшная

местами

а мы чух-чух на грузовом

составе

в щелях то свет то тень то

вперемежку

плечом к плечу ни

миллиметра между

и задние в затылок дышат

нежно

передние смиряются конечно

еще не тени но и не живые

чужих каких-то снов

сторожевые

и гончие стоим стоим и дышим

вот-вот прибудем и гудок уж

слышен

прибудем и сорвемся и погоним

тепло к щекам стопам груди

ладоням

и кто-то да проснется да

воскреснет

и снова будет спета наша

песня