Беседу вела - ИГОРЬ ПАВЛОВИЧ, а что такое сегодняшнее литературоведение?
- На протяжении трех десятилетий, в 60-е, 70-е, 80-е годы, литературоведение развивалось в трех главных направлениях: неориторика, нарратология и теория интертекста. Неориторика, которая была создана бельгийской группой литературоведов, объединившихся под названием "группа ╣", - это прежде всего западное явление, продолжающее аристотелизм, в то время как нарратология и теория интертекста опираются на русское литературоведение 20-30-40-х годов. Нарратология, как известно, вышла из "Морфологии сказки" Проппа, а теория интертекста, в том виде, в котором ее инициировала Юлия Кристева, опирается на представление о диалогичности литературного произведения, обоснованное Михаилом Бахтиным. Все эти три направления не просто развивались как применимые к анализу конкретного произведения: они постоянно развивались в теоретическом отношении. Выдвигались одна теория вслед за другой. Например, вслед за теорией нарратива Греймаса появились многочисленные новые теории: Ван Дийка, Вольфа Шмида и многие другие.
- А что теперь?
- 90-е годы характеризуются тем, что все эти три подхода к литературному произведению продолжают оставаться актуальными, но актуальными только для практического применения. Новых теорий интертекста, или повествования, или риторики, включая деконструктивизм, который во многом ориентирован на неориторики, - не появляется. Эту ситуацию можно было бы описать, пользуясь метафорой деэротизированного тела, которую Владимир Ильич Ленин использовал, чтобы дать представление о том, что такое революционная ситуация: низы не могут, верхи не хотят. Так вот: низы литературоведения еще могут, но теоретические его верхи уже не хотят. Так возникает кризис в современном литературоведении - кризис теории.
- Каким образом этот кризис протекает?
- У нас больше практически нет теории литературы. Теория литературы может возникать только в тех условиях, когда литература воспринимается как автономная сфера деятельности человека. Это и означает кризис литературоведения, потому что без теории, только как эмпирические исследования, наука развиваться не может. Производятся разные попытки найти пути, которые могли бы вывести филологию из этого кризиса.
- Какие именно?
- Во-первых, это та сфера исследований, которая называется cultural studies. Что такое cultural studies - мне не понять. Я вел семинар по cultural studies в Констанцском универститете, который длился целый год, и в конце этого семинара я понимал, что такое cultural studies, еще меньше, чем в начале. Это какая-то смесь исследований по истории кино, бытовому поведению и так далее, пришедшая на смену семиологическому проекту. Cultural studies включают в себя элементом новое литературоведение. Я думаю, что наиболее внятно задачу этого нового литературоведения изложила немецкий автор Doris Bachman-Medick. Она определила литературные тексты как средство самотолкования какой-либо локальной культуры. Во многом она опирается на исследования Клиффорда Гирца, выступающего против универсалистской антропологии, которую когда-то развивал Клод Леви-Стросс. Для Гирца каждая культура специфична и не может быть сведена к универсальным началам.
- Вы говорили, что существует несколько путей преодоления кризиса. Какие еще развиваются направления?
- Второе направление - это геопоэтика, геокультурология, геолитературоведение - всякие термины можно найти в соответствующей литературе, которая сама себя пытается как-то обозначить. Если cultural studies - это постсемиология, то геопоэтика - постмимезис. Литература в геопоэтике понимается с миметической точки зрения - как отражение действительности, которая оказывается привязана к определенному политизированному хронотопу. В этой сфере мы найдем и исследования, посвященные русской литературе: например, книга поляка из Кракова Василия Щукина, которая называется "Дворянское гнездо". Литературу Щукин связывает с определенной локализацией культуры - он продолжает в этом, конечно, традиции Переверзева и других социологически ориентированных русских литературоведов, прежде всего 20-х годов. Геопоэтика - это отчасти немецкая наука, которую развивал Карл Хаусхофер, а отчасти русская, которую творили евразийцы-ленинградцы, и среди них особенно активным был Петр Савицкий. Третье направление - философия литературы. С легкой руки Деррида, сама философия стала пониматься как почти литература. Разница между философом и писателем по Деррида почти не существует. Философ тоже творит свой собственный отчасти эстетизированный и безусловно имагинативный мир. На этом основании развиваются исследования разных философских жанров, которые не относятся к жанру традиционного философского трактата (работы Артура Данто). С другой стороны, исследуется воздействие философии на литературу. В качестве примера можно привести статью Лиотара "Жест и комментарий", где литература понимается как ждущая для себя философского комментария. Четвертое направление - это гендерные исследования. Все эти четыре направления стремятся растворить литературоведение в чем-то другом, лишить его автономного статуса.
- Однако вы начали свои лекции с введения в new historicism. Это направление для вас особенно важно?
- Оно кажется мне интересным. Литература растворяется в истории, но отчасти история олитературивается и оказывается историей литературных текстов. Направление new historicism возникло во второй половине 80-х годов в США. В начале 90-х new historicism начал активно реципироваться в Германии. Самые знаменитые имена новых историков: Гринблат (Greenblatt) и Монтроуз.
- Может ли литературоведение выйти из кризиса, возродившись из пепла?
- Подводя итоги тому, что я говорил о попытках выйти из кризиса, в который попали практически все гуманитарные науки, можно было бы рассказать один анекдот. В этом анекдоте речь идет об экскурсии, которую врач ведет по сумасшедшему дому: может быть, это тот самый Бедлам, который описывал в своей "Истории безумия" Мишель Фуко. Врач указывает экскурсантам на разного рода больных. "Вот, - говорит он, - тяжелая форма шизофрении, но мы надеемся сделать этого человека здоровым членом общества. Вот перед вами существо, охваченное параноидальным бредом, и его мы надеемся вылечить. А вот неизлечимый больной: онанист, пигмалионист, растлитель малолетних, некрофил"┘ И вдруг больной, который в это время лежал, натянув простынь на голову, сбрасывает с себя эту простынь и кричит: "И прекрасно себя чувствую!" Примерно то же самое происходит в литературоведении: несмотря на те тяжелые болезни, которые мы можем диагностировать, литературоведение все же продолжает свое существование.
