Творимое фэнтези

Назвать книгу "Русская литература начала ХХ века и оккультизм" - вызвать одновременно и заинтересованность, и настороженность у читателя. Вот уже, кажется, почти десять лет историк русской культуры ХХ века работает в уникальной ситуации полного снятия табу с любых прежде немыслимых тем и сюжетов для исследования. И лишь теперь становится ясно, что изучение эпохи рубежа веков только начинается: слишком многое, проходившее в старых работах под пренебрежительными ярлыками "мистической чепухи", "темной путаницы", потребовало от исследователя внимательного изучения, серьезного анализа источников и, наконец, расшифровки текстов, традиционно считавшихся "нечитаемыми". Оккультизм в литературе "конца века" - один из таких сюжетов, несомненно, притягивающих своей новизной.

Но столь же несомненна и опасность, подстерегающая любого автора, обратившегося к этому материалу: тема "оккультизм в литературе" не терпит никакой идеологической ангажированности. Николай Богомолов, отдавший изучению этой темы не один год, прекрасно понимает всю сложность позиции академического ученого, заговорившего о связях того или иного писателя с гностицизмом, масонством (розенкрейцерством), теософией, антропософией, практической магией, спиритизмом и любым другим изводом какой бы то ни было мистической доктрины (то, что все эти и подобные им учения не сводимы к общему знаменателю и лишь условно и предварительно фигурируют под названием "оккультизм", в книге, как это и положено, оговаривается на первых же страницах предисловия). Ясно, что для литературоведа-марксиста все "оккультное" подлежит немедленному осуждению как досадная мистификация, затемняющая те простые и непреложные предметы, о которых было положено думать любому серьезному и крупному художнику (не могу забыть, как много лет назад покойный В.Н. Орлов советовал мне, студентке, написавшей первую работу о Блоке, "вышелушивать" из "запутанных" мыслей Блока то, что он думал "о нашем народе, о революции, о России"). Но и для читателя противоположного лагеря, для церковного человека, любой оккультизм, по словам самого автора книги, "безусловно, греховен и подлежит осуждению". И в то же время легко представить, во что может превратиться книга на эту тему под пером антропософа или адепта иного мистического учения. Те, кто ждет от книги Богомолова набора инвектив или апологетических суждений, будут разочарованы: автор безоговорочно избирает самый трудный, но и самый перспективный в такой ситуации историко-филологический подход к проблеме. Задача его труда - не "вчитывание" эзотерических доктрин в художественные тексты, а выявление и изучение источников "оккультных" сюжетов и символов в творчестве Вяч. Иванова, Андрея Белого, Кузмина, Брюсова, Гумилева. Для правильного понимания авторского замысла важно учитывать, что в понятие "творчества" вполне в соответствии с установками самих символистов и их наследников включаются не только "тексты искусства", но и "тексты жизни" - реальные события, человеческие взаимоотношения, культурные жесты, осмысляемые как фрагменты мистериального, мифотворческого сюжета.

Структура книги воспроизводит схему предыдущей публикации Н.А. Богомолова (Михаил Кузмин: Статьи и материалы. - М.: НЛО, 1995, Научное приложение, Вып. III). В ней три раздела: "Маленькая монография", "Статьи", "Материалы". При всем многообразии сюжетов и "героев" книги (во втором разделе собраны статьи об оккультных кодах в творчестве Гумилева и Кузмина, о неосуществленном замысле журнала под руководством Вяч. Иванова, о диалоге Хлебникова "Учитель и ученик", о докладе Блока "О современном состоянии русского символизма", в третьем - материалы, связанные с юношеским увлечением Брюсова спиритизмом, с антропософскими кружками в советскую эпоху, с творчеством поэта-оккультиста Б.Лемана, выступавшего под псевдонимом Б.Дикс) в ней ощущается определенный содержательный центр - это первый раздел, "маленькая монография" "Anna-Rudolf", посвященная загадочному эпизоду биографии Вяч. Иванова, до сих пор известному лишь по пересказам в мемуарах Андрея Белого, Бердяева, Маргариты Сабашниковой и Ольги Дешарт.

Внешняя событийная канва этого эпизода восстанавливается достаточно легко: в 1907-1910 гг. Вяч. Иванов находился под сильнейшим, почти гипнотическим воздействием Анны Рудольфовны Минцловой, стремившейся ввести его в некий розенкрейцеровский орден и внезапно бесследно исчезнувшей после того, как осознала свою миссию провалившейся. Однако лишь после публикации ее писем к Вяч. Иванову, Андрею Белому, Кузмину, Брюсову, Лидии Зиновьевой-Аннибал становится возможным документально восстановить все перипетии этого сложнейшего жизнетворческого сюжета. Неразрешенными остались лишь две проблемы. Во-первых, неясно, была ли Минцлова реально связана с "братьями" из общества розенкрейцеров или все, что она говорила о порученной ей "миссии", было грандиозной мистификацией, в которую поверило все окружение Вяч. Иванова? Во-вторых, по-прежнему окутан тайной ее "уход из мира". Трудно сказать, найдет ли когда-нибудь свою разгадку это внезапное исчезновение. Но для Николая Богомолова важнее другое: роль Минцловой оказалась чрезвычайно значимой для всего круга символистов и художников постсимволистских течений на рубеже 1910-х гг. Подробно изложив историю ее взаимоотношений с Вяч. Ивановым в "маленькой монографии", автор постоянно возвращается к ее фигуре, к ее письмам, к ее взаимоотношениям с окружающими практически во всех статьях и материалах книги. И если по прочтении "маленькой монографии" у читателя может сложиться смутное впечатление, что художественное творчество Иванова лишь в малой степени соприкасается с изложенными биографическими событиями (тексты писем Минцловой и комментарии к ним иногда заслоняют тексты самого Иванова), то последующие статьи и материалы с лихвой восполняют этот пробел. На фоне событий и высказываний в статье "Anna-Rudolf" комментируется ряд стихотворений Гумилева, среди которых "Память", "Слово", "Заблудившийся трамвай". Без знания этого эпизода непонятны повести Кузмина "Двойной наперсник" и "Покойница в доме". Очень важны до сих пор почти не осознанные комментаторами генетические связи символистских текстов с "Тайной доктриной" Блаватской, воспринимаемой, как это продемонстрировано Богомоловым, во многом благодаря посредничеству и интерпретациям Минцловой.

Книга Николая Богомолова - одна из первых работ, начавших серьезный разговор об оккультных источниках мистических сюжетов и символов в культуре рубежа XIX-XX вв. Перед нами - лишь фрагменты этой почти неисчерпаемой темы. Позволю себе указать лишь на два возможных направления дальнейших исследований. Нетрудно заметить, что ни Минцлова, ни Блаватская, ни Рудольф Штайнер, о котором неоднократно упоминает Богомолов, не создали сколько-нибудь значимых литературных текстов. Но ведь была и настоящая литература, также связанная с оккультными или эзотерическими традициями и оказавшая не меньшее воздействие на литературу рубежа веков: Данте, иенский романтизм, готический роман. Пока что никто не дал себе труда систематически проследить взаимопереплетение "кружковых" теософских, антропософских или масонских текстов с большой литературной традицией. Любопытно и второе возможное продолжение темы, может быть, осознаваемое и самим Богомоловым: не случайно в статье "Гумилев и оккультизм" в качестве одного из источников названы романы Генри Райдера Хаггарда, а в статье "Тетушка искусства" проанализированы интертекстуальные связи цикла Кузмина "Форель разбивает лед" с романом Густава Майринка "Ангел Западного окна", на роль которого указал сам поэт. На мой взгляд, "оккультная" традиция оказалась источником не только для символистских текстов, но и для литературы ХХ века, известной под родовым названием "фэнтези". Не развивалась ли в этом направлении и так называемая символистская проза? Во всяком случае, "Творимая легенда" Сологуба гораздо органичнее смотрится именно на фоне этой традиции, с ее интересом к посвятительным обрядам, архаическим ритуальным схемам, мистериальным сюжетам, магии и т.п. Повторюсь: разговор об оккультизме в литературе ХХ века должен быть продолжен. Но продолжен именно на том высоком научном уровне, предусматривающем точность и обстоятельность работы с источниками, внимание к художественному тексту и обширную эрудицию, которые характеризуют книгу Николая Алексеевича Богомолова.